Мировая Война - Григорий Сергеевич Рожков
Алина Кюрчева, трясясь от пробирающего до костей холода и чудовищного страха, вышла из клуба лишь тогда, когда из поселка на дорогу выехала колонна грузовиков с бронеавтомобилем во главе. Побелевшие от напряжения руки все так же крепко сжимали рукоятку пистолета. Красные от слез глаза девушки цепко следили за высокой фигурой американского офицера соскочившего с подножки бронеавтомобиля. Медсестра узнала этого человека. Но Майкл Пауэлл не узнал ее… Взгляд офицера был пуст и бездонен.
— Не…не троньте ее… Ми…мины… — Алина не признала свой голос. Дрожащий, хриплый. Этот голос одернул Пауэлла, и он бессильно замер выставив пред собой руки. Замер в сантиметре от тела изувеченной девочки, госпитальной сестры. — То…товарищ Пауэлл…
— Алина, опусти пистолет… Опусти. — Девушка вздрогнула всем телом, когда ее руки коснулось что-то влажное… Измазанная кровью и грязью повязка на руке Измайлова вынудила девушку опустить, а затем и отпустить оружие. — Лейтенант тебя не понимает…
— Я понимаю… — Трясущейся рукой, стянув с головы каску, американец посмотрел на инженера. Животный страх овладел Измайловым, и он невольно шагнул, назад ища в себе силы не закричать. Пред лицом советского командира стояла сама Смерть. Седовласая, с иссеченным шрамами лицом, безжалостная, кровожадная и жестокая смерть, обличенная в человеческую форму…
Глава 2
Избежать отсветственности
События того дня отложились в моей памяти лишь редкими, неясными отрывками, словно частичками забытого с рассветом сна. Кошмарного сна… Пред глазами изредка всплывают ужасные картинки наполненные кровью и болью. Смерть окружала меня, и я был наполнен смертью. Лишь одно видится четко — желание убивать. Жестоко, болезненно, медленно убивать, упиваясь видом чужой крови, хлещущей из ран… И я убивал. Сначала стрелял, а потом рвал голыми руками, резал ножом… Убивал, и убивал, и убивал!.. Потом пала тьма. Остался лишь голос. Одинокая фраза издалека: «Тяжелый груз ты несешь, парень…»
Сознание ко мне вернулось не скоро. Очнулся я, как узнал потом, лишь спустя сутки. Пробудившись, я обнаружил себя в несколько неожиданном месте — в маленькой, одноместной больничной палате. Весь был в бинтах и пластырях. Совершено измотанный и морально опустошенный. Не сознавал я, что со мной случилось и почему, да и плевать на это было — настолько пусто было на душе. Ситуацию прояснил неожиданно явившийся тогда ко мне Дерби.
Он вихрем влетел в палату, разнося по ней морозный дух. На удивление командир был не в медицинском халате и тапочках, как заведено правилами в медучереждениях, а в запорошенной снегом армейской шинели и грязных ботинках. Взгляд его, полный глубоких дум и тревог, меня сильно обеспокоил. Да и вообще, несколько нервное поведение первого рейнджера внушало опасения.
— Артур, — Полковник решительно шагнул ко мне, безуспешно пытающемуся сесть на койке, но перетянутый бинтами живот не позволял согнуться, — ты помнишь, что было 31 декабря? День тому назад?
— Я был в Одессе, и утром по приказу командования ООР вместе со своим взводом выдвинулся в район села Переможное. Предстояло обеспечить охрану резервного склада снабжения от немецких диверсантов, высадившихся ночью в том районе… — Отвечаю на вопрос, а сам быстро прокручиваю все, что было в тот день. Как бежал из штаба во взвод с приказом, как забирали транспорт и боеприпасы, как со взводом выезжал из Одессы. Вспомнив, какую дорогу я выбрал — через Светлое, банально завис. Пред глазами ярко и отчетливо встали самые страшные образы, когда-либо виденные мной. Трупы, много трупов. Маленькие дети, женщины, безоружные медики и пациенты госпиталя…
— Артур! АРТУР! СМОТРИ НА МЕНЯ! НА МЕНЯ СМОТРИ!! — Дерби тряс меня за плечи и бил по лицу. — Смотри на меня…
— Господи… — Слезы брызнули из глаз, и я просто взвыл. Взвыл как раненый зверь. Мне было больно. Физически и душевно. Я ненавидел этот мир и эту войну. Я ненавидел фашистов. Я ненавидел это проклятое прошлое и тех людей, что втянули меня сюда. — ГОСПОДИ, ЗА ЧТО⁉.. За что⁈.. Детей малых? Девчушек тех⁈ За что⁈..
— Guards! Call the doctor now! Hurry!.. — В палату тут же влетел доктор со шприцем. В ногу кольнуло иглой, и спустя минуту я стал удивительно спокоен и расслаблен. Терзавшее только что мука и боль удивительным образом отступила, притупилась, но не исчезла. — Артур… Нет, Майкл. Прошу тебя, послушай. Я отлично понимаю, что ты чувствуешь. Я все видел. Знаю, почему ты поседел, — я невольно потянулся рукой к коротко стриженым волосам, но остановился, ну не рвать их же что бы посмотреть на седину,- и знаю почему совершил все то, что совершил. Но ты меня сейчас услышь… Ты впал, не знаю даже как это обозначить, в бешенство что ли, когда увидел, что произошло в Светлом. И нарушил поставленный приказ. Ты бросил свой взвод и вместе с сержантом Кейвом на бронеавтомобиле бросился в погоню за диверсантами, напавшими на госпиталь. Ты бросил взвод, Майкл!.. Черт. Ты даже Кингу голову пробил прикладом, когда он тебя пытался остановить… — Это меня задело. Я ударил, да еще и прикладом того, кому доверял свою спину, свою жизнь. Человек, защищавший и оберегавший меня во всем пал жертвой моего безумия. — За сержанта не беспокойся, он в порядке. Сэм и тогда не дал тебя в обиду — придержал твоих же подчиненных и не дал тебя задержать. Но и разумного решения сразу не смог принять. Ты умчался прочь!.. А он лишь через десять минут отправил отделение бойцов за тобой, еще отделение оставил для разминирования и сбора тел. Он всего с двумя десятками бойцов отправился к складу. Слышишь? Но этих сил оказалось недостаточно. — Дерби говорил сбивчиво, нервно, словно пытался зачем-то высказать мне все, что произошло как можно быстрее, словно времени было мало. — Немцы ночью выбросили не две, как нам сообщали, а четыре группы диверсантов. И не по пять, а по пятнадцать человек… Считалось что их цель склад и станция Переможное, но мы ошиблись. Три группы по пятнадцать человек нанесли одновременный удар только по складу. Охрана и два отделения рейнджеров не сдержали их натиск, есть потери… Но хуже другое — Одесская группировка вот-вот будет окружена и отбиваться в городе будет нечем… Потому что ты, Майкл, мать твою, впал в бешенство… — Глубочайшее сожаление слышалось в этих словах. — Из-за тебя оборона будет чудовищно сложной… С северной
