Владимир Яценко - Нештатная ситуация

«Спасибо! Это не только моя победа. Мы вместе прогнали дьявола. А сейчас мы все пойдём к царику за наградой. Я разделю её с вами. Потому что я – не просто смерта, я – одна из вас. А это многое значит…»

Дела, однако… Прямо предвыборные лозунги штатских шпарит. Во даёт! И как вовремя! Теперь, значит, на волне успеха будем себе политические дивиденды выковывать. Я тут ушами хлопаю, а командир за двоих отдувается. Да! Не зря, видать, в звёздной академии лейтенант в юбке парилась. Теперь не то что раствор серебра со щёлочью – полцарства просить можно… Кстати, а где наша химия? На худой конец заместо гранаты сойдёт…

«А-а-ах…» Что-то их шибко много. И наги эти летучие куда-то подевались. Как же она этот батальон к царику вести собирается? Через залив, ясно – вон он, царь-дом куполами сияет. Ну, а если в обход – с неделю. Не меньше. Может, на лодках? Это сколько же лодок нужно? Ну, да ладно. У меня задача простая и ясная. Вот меха… это они в них дистиллировку сюда таранили. А вот и жбан с адской смесью…

«А-а-ах…»

О! Двинулись. К воде. Значит, всё-таки на лодках? Корабли их на той стороне, у причалов. А здесь только лодочки…

Сейчас, командир. Одну только минуту. Сама понимаешь, с этой химией не след торопиться. А то и следа от тебя не останется… Так, теперь всё в мешок и осторожненько на цирлах вдогонку.

А лейтенант как-то сверху получается. Ну, дела, летит она. Не, точно! Как же это? Выходит, она нагом заделалась? Как? Ну, блин с матерью… и шерсть на ладонях! Точно, летит. И вроде как сияет…

А первые ряды дошли до воды, и пошли себе дальше. И за ними ещё народ валит.

ИДУТ!

По воде идут, черти. И Леприца над ними.

О, меня заметила. Улыбается. Ко мне идёт. Нет. Летит.

– Ну, как тебе моё шоу, сержант? – и видно, как по ней молнии скачут, волосы дыбом, искры из глаз. Вот-вот дым изо рта повалит. – Сама не пойму, чем это меня долбануло. Вроде ничего не курили…

И вижу я, что командир себя уже не контролирует. И вся эта публика глазами только на неё. И руки все – к ней. И каждому она – бог, царь и товарищ… А ну, как передумают?

– Ты… это, командир. Поосторожнее… – выдавливаю из себя.

– Да ты что, Биток?!

А-а! Шерсть на ладонях! Так и есть, дым изо рта! А-а-а! Пожарный дивизион? Правила поведения при самовозгорании летающего лейтенанта? Не! Не пил! Сухой, как дюзы крейсера, после недельного форсажа.

– Да что с тобой, Биток? Ближе нас никого в этом мире нету…

Те, кто поближе, притихли, слушают, только гдето вдали кто-то кому-то пересказывает то, что и сам недослышал.

А остальные уже весело по поверхности залива чешут, чуть ли не вприпрыжку. И что характерно – ни одна зараза не тонет. В смысле не плывёт… Не знаю, как это сказать. А! По заливу шагают, как по палубе. Вот. А мы уже вроде как последними на воду ступаем.

Ну, братцы! Никакая это не вода! Но и не суша. Ступаю мягко, как по ковру. Ах-да! Шерсть на ступнях. А мелкую зыбь просто перешагиваю, будто кто-то шифер побил, да от не хрен делать и разбросал.

«А-а-ах…» Что опять не так?

Корабли.

Корабли на той стороне залива разворачиваются. К нам. Гребцы вёслами своими мерно помахивают. Ну, и чего волноваться? Я иду со своим командиром, а она совершенно не по уставному держит меня за руку. Ясное дело, что она меня держит, я-то со своей шерстью её за руку взять не могу. И шерсть моя ей ничуть не противна. А что по воде идём, так вроде и привык уже. Чудно, конечно, но… мало ли чего в жизни бывает.

«А-а-ах…» Да что же это им никак неймётся?!

Корабли.

Совсем близко. И прямо на толпу. На нас, то есть. Но мы-то позади. А те, первые, вдруг сразу в воду проваливаться начали. Пачками. Вот они в полный рост шли, бульк… а теперь только голова и торчит сверху. Первый ряд. Потом сразу два ряда. Четыре. И эта волна уже и до нас докатилась. Только мы с командиром и остались на поверхности.

Не проваливаемся. Блин! И за руки уже не держимся. Мать!

Вижу, как форштевень первой галеры, вздымая пенный бурун, подкрашенный ярко-голубыми водорослями, подминает под себя одну чёрную точку, потом вторую и ещё россыпь вёслами… головы купальщиков скрываются в воде, чтобы исчезнуть навсегда.

– А-а-а…

Это мой командир кричит.

– Сержант! – Ага, это меня. – Гранату! Мне! Живо!!!

Простой и ясный приказ. Это очень важно. Что. Кому. И мера поспешания…

Далековато до кораблей будет. Метров двести. Чушь! Трёхлитровая колбасина первого меха со смесью раствора серебра и щёлочи, быстро уменьшаясь, летит почти по прямой.

Пламя. Дым. Кренится мачта. Вёсла, будто ножки насекомого, летят в разные стороны, вспыхивают. А вот уже вторая… третья… Лейтенант мечет меха со взрывоопасной смесью точно и прямой наводкой. Никаких там легкомысленных парабол и прочих выдумок слабаков.

Ещё одно судно окутывается дымом. Всё происходит с немыслимой скоростью.

Только сейчас долетает «бах!» первого взрыва, слышны вопли горящих людей. Бах! Бах! Она властно протягивает мне руку! Всё, командир, нету больше. Но ей всё равно, она вырывает у меня из рук сумку и швыряет её с той же силой и в том же направлении…

Пустая матерчатая сумка, вместо того, чтобы коротко, по-совиному, спланировать тряпкой на воду, летит грозным снарядом параллельно поверхности. Пламя. Дым. Ба-бах!

Я заглядываю лейтенанту в лицо. И я вижу смерть. Всё. Допекли человека. Ей мало. Она разворачивается спиной к тонущим, горящим, кричащим людям; спиной к проклятиям, воплям и мольбам о помощи; спиной к аду, который сама же и устроила.

Всё. Нет её. Ушла.

Нет. Хуже. Много хуже. Не ушла она. На берегу. Зеркало…

Я приседаю и безуспешно пытаюсь пробить головой твердь воды залива. Хочу погрузиться на дно. Мне страшно. Меня пугает мой командир. Она поднимает зеркало и направляет его лучи на гибнущую эскадру. Шерсть на ладонях не позволяет сжать руку в кулак и проломить этот чёртов лёд. Я ничего не могу сделать. Я – на линии огня. И огонь натуральный, это не россыпь легкомысленной шрапнели. У меня тлеет куртка на спине. Я плашмя лежу на поверхности воды и не могу вдавить себя в эту чёртову стеклянную твердь. Если Леприца опустит прицел чуть ниже, из меня получится сочный шкварчащий кусок мяса. Без всякого намёка на кожаную куртку. А ведь я за неё свой армейский нож отдал! Рукоять, блин, мать её, растаяла, а лезвие осталось. Так я ветку отпилил, вдоль расколол, да бичевой перетянул. Знатный ножик получился…

Я вспоминаю, как дымился и смердел тот летающий хрен в остатках своего плаща, и всхлипываю. Вода должна быть жидкой!!!

Если это лёд, то почему он тёплый? А если он тёплый, то откуда лёд?

…И проваливаюсь в тёмную, холодную бездну. Покой и тишина. Ни криков, ни взрывов… Шерсть на ногах и руках выталкивает меня кверху.

К аду.

Да что же это такое!

Когда я выныриваю, огромный предмет накрывает меня своей тенью. Что-то тёмное и очень большое, со свистом рассекая воздух, несётся над ожившей водой залива в сторону царь-дома. Долго присматриваться не нужно. Это лейтенант мой запустила во дворец зеркалом. Любопытство берёт верх: приподнимаю голову и вижу вспухающий из пыли и пара гриб ядерного взрыва.

Я раскидываю в стороны ноги-руки. Они, будто поплавки, прочно держат меня на поверхности. Впрочем, почему «будто»? Поплавки и есть.

Я закрываю глаза.

Сейчас я умру.

Как жаль, что минуту назад не получилось утонуть…

4. Последняя вечеря

В Армии нет друзей.

Есть командиры и солдаты, которые как две стороны медали: двуедины, двулики и всегда одно целое.

Раненых выносили до полуночи. На «своих» и «чужих» не делили. Искалеченные, обожжённые, напуганные, они сидели на песке, тесно прижавшись друг к другу, будто надеясь в этом единстве обрести надежду и спасение. Побережье было густо освещено факелами. Сколько лодок нашли, столько и спустили на воду. В добровольцах недостатка не было. Биток принимал лодки, сортировал раненых. Покойников складывали отдельно. На западном берегу было темно. Что там делалось, было непонятно. Обычно ярко освещённые стены дворца сегодня были неразличимы. Теперь там что-то скудно мерцало: то ли фонари поисковых команд, то ли флуоресценция радиации… а может, и то, и другое. Леприца врачевала. Делала она это молча, механически и потому особенно страшно. Раненых было много. Леприца опускала руки на их дрожащие тела, смотрела в искажённые страхом и мукой лица. Иногда её руки останавливались на поверхности, иногда глубоко проходили внутрь. Бывало, что раненый начинал биться в судорогах, тогда какие-то люди наваливались на бедолагу, стараясь удержать его в неподвижности. Одна минута, две, двадцать… Леприца вынимала руки и, не оглядываясь и никак не реагируя на редкие слова благодарности, переходила к следующему.

Она устала.

Зыбкий, дрожащий огонь факелов, холод плачущей моросью ночи, темнота в глазах и нескончаемость предстоящей работы… Наверное, у неё начинался бред от переутомления.