Михаил Шухраев - Визитер
После чего с некоторых пор как питерское, так прочие выжившие отделения О.С.Б. приняли решение: от политики, конечно, не деться никуда, но специально в нее соваться с головой — нет уж, хватит… Темное это дело. И своей епархии довольно…
…Оля покачала головой. Маги — подумать только! Ведь современному, нормальному, не обремененному болезнями человеку очень сложно представить, что есть такие вещи, которые не очень-то помещаются в его сознание. То есть, он, конечно, не прочь поболтать за бутылкой пива про НЛО и «снежного человека», про эффект Кашпировского. Но понять, что совсем рядом с ним существует совершенно другой мир — это, знаете ли, слишком.
Вот если завтра его сцапают на свою «тарелку» господа центавряне… Вот если лох-несское чудовище стегнет его хвостом, скажем, пониже спины… Вот если он возьмет, да и провалится в тот самый совершенно другой мир…
…Если после такого «провала» в другую, непохожую на здешнюю, реальность, он выживет. Если выжив, не отправится в комнату с мягкими стенами, где никогда не будет острых предметов.
Если он при всем при том еще и любознательность не подрастеряет, не станет зарекаться — что б я!.. Да ни за что!.. Да никогда!..
Вот тогда он, пожалуй, может стать стажером О.С.Б.
Глава 3
Сон о нейтральной полосе
Этот сон — с самыми различными вариациями — снился ему с самого детства. Сон был ярким, цветным и протяженным по времени. Иногда он видел все события как бы со стороны, иногда — был персонажем собственных сновидений. Порой он не понимал речи тех, кого видел, порой понимал — хотя не во сне, а в жизни так и не выучился чисто говорить на этом языке, да и понимал слова с трудом, с пятого на десятое. Но то в жизни, а во сне все было совершенно, абсолютно иначе.
В детстве он не мог представить себе, к чему все это снится. Вот только спросить было совершенно не у кого.
С некоторых пор — примерно, когда ему исполнилось шестнадцать — начал догадываться. Теперь — знал наверняка.
Да и в самом деле — если кому-то снится один и тот же сон, это наводит на некоторые подозрения, не правда ли? Врачи — приземленные материалисты — начнут искать проблемы со здоровьем. Но проблем-то у него не было! Никаких проблем!
А может, дело совсем в другом? Может, перед ним прокручивалась некая информация? И он должен ее отыскать?
Во всяком случае, те места, которые он видел в своем сне, действительно существовали — хотя он никогда там не бывал. Одежда людей совершенно не соответствовала нынешнему времени, но это совсем не означало, что она была плодом фантазии. Была в стране из его сна эпоха, в которую одевались именно так. Говорили именно так. Оружие было именно таким.
Все мельчайшие детали сна оказывались реальностью — стоило только раздобыть очередное пособие по истории. Больше того, он мог бы кое в чем нынешних историков подправить — в тех самых мелочах. Почему-то появилась твердая уверенность — прав именно он со своими странными снами. Только зачем их подправлять, да и кто он такой перед этими кандидатами-докторами?
Почему-то сон погружал его в состояние безысходной тоски. Но, как сказал мудрец, «и это пройдет». И тоска действительно сменилась бульдожьим упорством — желанием понять, что все это означает.
А потом обнаружилось то, что он назвал «Дар», — и все стало на свои законные места.
И все же, сон иногда навещал его и теперь — детальный, подробный. И отчего-то — сжимающий сердце…
* * *…Небо было серым и унылым. Невероятно унылым и невероятно серым — чему удивляться совершенно не приходилось. Осень. Дожди. Холодный ветер. Да и в солнечный день в этом городишке вряд ли было бы сейчас намного радостнее.
Маленький старинный городок казался пустым. Вымершим. Такого, наверное, не случалось и в стародавние времена после моровых поветрий — не всех же выкашивала чума, кто-то же должен был выжить!
А вот сейчас, похоже, жители его покинули. Надолго ли? Этого сказать не мог никто…
Изредка тишину городка нарушали звуки, к которым не были привычны эти тянущиеся ввысь дома с остроугольными крышами, маленькие церковки и ратуша с часами (часы сейчас стояли, словно бы время на главной площади замерло с уходом последнего из горожан). Порой в небе, за облаками раздавался очень характерный гул, а иной раз в разрыве среди туч мелькал черный силуэт. В таких случаях где-то на окраине городка слышался грохот, и стекла ратуши опасливо звенели, словно бы предвещая недоброе.
Но такое случалось далеко не всегда. Чаще в тишину и шелест дождя вламывались совершенно иные, более понятные звуки. Например, крадущиеся шаги солдат, раздававшиеся по ночам. Но уж такого-то город наслушался вдоволь — за все века, что он стоял здесь. Римляне, варвары (а до римлян — неведомые историкам расы и народы), потом франки, германцы, рыцари всех мастей, восставшие горожане. Потом были солдаты Великой Революции, Наполеон… А уж за последние полвека — и подумать-то страшно. И вымирал-то этот городок уже не раз: жители бежали перед наступающим врагом. Сейчас-то, хотя бы, им дали спокойно эвакуироваться. Впрочем, враг почему-то не торопился — он спокойно отсиживался за своей линией укреплений — совсем рядом отсюда. Свои не спешили тоже. Укрепления, — да еще какие! — были и у них. Словом, две крепости осадили друг друга. Иногда постреливали, в иные дни — отмалчивались.
Странно?
Еще бы ни странно! Да и саму войну уже успели окрестить «странной».
Были в этом городе и иные звуки. Негромкие щелчки выстрелов, тихие, отрывистые команды…
Покинутый город не мог знать, что он теперь стал — «ничейной землей». Не могли этого знать и существа, которые были единственным его постоянным населением…
…Когда Мэтью Корриган почувствовал, что теряет равновесие и мягко приземляется прямо в лужу грязи у ветхой стены какой-то лавки, которую хозяева заботливо заколотили, прежде чем уехать из города, он еще не понял, насколько близко была его смерть. Он осознал это не в тот момент, когда что-то мягкое бросилось ему под ноги, и даже не в ту секунду, когда он сжал зубы, чтобы не высказать все, что он думает об этой чертовой темноте и этих чертовых запутанных переулках, — шуметь было нельзя, и он отлично об этом знал.
Он понял все только мгновение спустя — над его головой что-то щелкнуло, и на него посыпалась каменная крошка. Означать это могло только одно — снайпер! Чей — можно даже и не спрашивать.
Еще секунда — и быть ему трупом. Потом его, конечно бы нашли, похоронили бы честь по чести, может быть, даже в газете написали бы — мол, героически погиб во время действий патруля! Толку-то! Мертвому ничего не нужно — ни славы, ни почета, ни даже Креста Виктории. Мертвому нужно лежать. И тихо разлагаться в могиле. Мэтью Корригану было двадцать лет, и его такое будущее очень не устраивало.
Он замер, все также лежа у стены. Было холодно, сыро и промозгло.
Выстрелы больше не повторялись. Возможно, немецкий снайпер решил, что он «сделал» своего противника — тот упал, и не подает признаков жизни. А возможно, он просто выжидал тех самых признаков жизни — чтобы довершить начатое.
Почему-то злость ушла, вместо нее появилась обида. Лежа в грязи, Мэтью неожиданно представил себе своего врага. Этот-то наверняка выбрал огневую позицию не в луже грязи. Должно быть, поглядывает на улицу из окна заброшенного дома, совершенно незаметный в эту безлунную сумрачную холодную ночь. Интересно, ему столько же лет? Может быть, а может, он еще и младше. Сидит там, на посту, голова — каске-«ведре» — и поджидает жертву. Охотничек чертов!
А ему, рядовому Корригану, приходится лежать здесь, в грязи, под моросящим дождем. Вот гадость-то!
А все-таки — что же это ему под ноги бросилось — да еще так кстати?
Вообще-то, единственными жителями покинутых приграничных городов были бродячие кошки и собаки — ну, если не считать парней вроде Корригана или этого поганца-снайпера.
Но их-то как раз можно и не считать.
Правда, вот именно здесь он никаких собак-кошек не видел. Может, крыса? Просто довольно крупная крыса…
Словно бы в такт его мыслям, рядом что-то зашевелилось. Мэтью осторожно повернул голову. Нет, ничего нельзя разглядеть. Во всяком случае, это животное не напугано, если не убежало сразу.
— Уррм! — тихо прозвучало рядом. А потом что-то потерлось мокрой шерстью о его руку.
Все понятно — то не крыса, а кошка.
Он невольно погладил свою нежданную спасительницу. Пальцы нащупали что-то вроде ошейника.
Все понятно — брошенная кошка! Поэтому и не убегает, поэту и выскочила — как же, человека увидела, о двух ногах! Ходит по городу, тычется в забитые окна и закрытые двери, хочет есть — под мокрой шерсткой явственно нащупывался хребет. А хозяева-сволочи удрали, жизнь свою спасали — а кошку забыли, как ненужную вещь.
