Людмила Белаш - Русская фантастика 2010

«Как же хорошо, что не надо ничего объяснять и доказывать».

— Я пока летел к тебе, всё думал. Поступить как хочу или как должен? Хочу я убежать вместе с тобой. Куда угодно. Хотя бы на тот же север. А должен я вернуться домой, объяснить всё Нате и вместе с ней и Кириллом готовиться к переезду. А ты должна поехать к Грине, поговорить с ним, убедить бежать. Граница пока открыта. Берите любую турпоездку, выбирайтесь из страны. Я бы своих тоже вывез, но я режимник. С моим паспортом меня никто не выпустит. Делать другой долго.

— А почему надо уезжать?

Антон молчал почти минуту.

— Вчера я закончил одну штуку, — сказал он. — Вирулентное соединение на базе человеческой РНК. Считалось, что подобное невозможно, а у меня получилось. Мой Ш-нуклеотид вызывает массированный сбой механизма клеточного воспроизводства. Быстродействующий рак. Такой дряни во всём мире достаточно, не стоит упоминания. Если бы не одно «но». Ш-нуклеотид можно настраивать на определённые генотипы. Причём очень точно, вплоть до отборки по ареалу проживания. Хочешь — арабов мори, хочешь — австралийцев. Наладить массовое производство — дело пары месяцев. Наши его применят. А потом те воспроизведут у себя, дело нехитрое, когда есть образец. Тонкость одна — Ш-нуклеотиды теряют активность в зонах со среднегодовыми температурами ниже минус двенадцати по Цельсию. Гренландия подходит. Высокогорные районы Швейцарии тоже. Если не откладывать с отъездом — успеете.

— А как же Крайний Север, Сибирь?

— Мерзлота от моих нуклеотидов спасёт. Но север будут обрабатывать ядерными боезарядами. Температура подскочит. Плюс мутагенный фактор, как себя искусственные вирусы поведут, непонятно. Риск слишком велик.

Лера отняла у него ладони, прижала их к щекам.

— Ты прилетел спасать меня, а кто будет тебя спасать, Антон? И что ты мне предлагаешь? Мы за границу, ты на север. Я тебя не увижу больше, так?

Тут он разозлился:

— А ты и не должна была меня больше видеть! Я пять лет держался от тебя на расстоянии. Ты меня держала. Ты же не хотела, чтобы я остался!

— Пять лет назад я не знала, чего я хотела.

— Зато теперь, сюрприз, никому не интересно, чего мы хотим! — он почти кричал. — Мы сейчас с тобой встанем, повернёмся друг к другу спинами и пойдём каждый в свою сторону. Ты спасать свою семью, я свою. Через неделю ты даже позвонить мне не сможешь, так меня засекретят. Игры кончились. Будет война.

Она не плакала, но её лицо вдруг исказилось. Губы задрожали.

— Я ждала тебя все пять лет, — сказала она. — Всегда ждала.

«Игры кончились, — сказали оба голоса хором. — Ты проиграл».

— Ты ждала. А я пришёл только сейчас. Сказать тебе, что всё кончилось. Всё кончилось, Лера. Мы были уверены, что впереди вечность. Что у нас однажды будет выбор.

— Мы ошибались?

— Ошибались. Выбора нет. И вечности у нас нет. Лера, Лерка, — он сжал её плечи, глубоко, до боли погружая пальцы в тело. — Лера моя. Моя…

И прежде чем с её губ сорвались слова, после которых он не сможет уйти, Антон оттолкнул её, вскочил. Бросился к выходу из сквера, изо всех сил стараясь не обернуться.

Он боялся увидеть её, одинокую, сжавшуюся на скамейке. Боялся показывать ей слезы на своём лице.

«Нет жалости во мне, — повторял он на ходу. — Нет жалости во мне, а значит, я не зверь». Хотелось выть.

Рядом с ним в самолёте сел молодой человек спортивного телосложения. Блеснул командирскими часами отечественного производства, подкрутил стрелки на час назад.

— Вам привет от Астафьева, — сказал он. — Тише, тише, Антон Михайлович, не вставайте. Давайте уже без глупостей. Наделали вы их достаточно. Улетели без предупреждения, всполошили всех.

— Быстро вы работаете, — сказал Антон.

Страха не было. В грудной клетке воцарилась гулкая пустота.

— Стараемся, — молодой человек кивнул на окошко. — Смотрите, пошёл всё-таки дождик. Ну, ни разу не было, чтобы я в Питер прилетел и дождя не было.

— Та лужа никак не высыхала, — сказал Антон. — Пришлось залить её асфальтом.

— Что вы сказали?

— Ничего, — он отвернулся к иллюминатору. — Мысли вслух.

Он смотрел и смотрел на мокрую взлётную полосу, не обращая внимания на отвлекающую болтовню своего нового спутника, на испуганное бормотание голосов в голове. Дождь превратился в ливень, в тёмные струи, которые будут хлестать взлётную полосу следующие семьдесят два часа.

А потом на неё упадут первые бомбы.

Рассел Д. Джонс

Богомол и орхидея

Таможенник, наверное, в десятый раз перечитывал моё разрешение. Только подумать, какой ответственный человек!

Единственным ориентиром на его невыразительной физиономии были аккуратно подстриженные усы, лоснившиеся от пота. Время от времени таможенник доставал очередную салфетку, вытирал лицо и, не глядя, бросал влажный белый комочек куда-то под стол, видимо, в мусорник. Но так как лоб и щёки тоже вспотели, то на усы салфетки уже не хватало, и они продолжали поблёскивать, словно шерсть мокрого зверька.

На коробке с салфетками было написано «Тропическое утро», но таможенник благоухал пятновыводителем и жареной картошкой с кетчупом. Возможно, под «тропическим утром» подразумевался цвет. Или тактильные ощущения?

— Поня-атно, — пропыхтел таможенник и оценивающе взглянул на меня.

Я вежливо улыбнулся.

— Может быть, достаточно? — не выдержал мой сопровождающий, лейтенант Нортон, полноватый, нервный и заметно расстроенный по причине подпорченного отпуска чиновник. Пусть его отпуск длился три месяца и был, по сути, остатком двухлетней командировки, лейтенант всё равно был недоволен, поскольку распланировал каждый свободный день. Надеюсь, он не оставил самое приятное напоследок…

Здесь нет моей вины — я не причина, я объект. Нортону не повезло: из всех, кто находился в тот период в Метрополии, он оказался самым исполнительным и ответственным. И он постоянно жаловался, что положительные качества в который раз сыграли с ним злую шутку.

«Конечно, какому-нибудь обалдую никогда не поручат ничего серьёзного! Поэтому обалдуи загорают на пляже, а я!..» — с горечью восклицал он и после паузы косился в мою сторону. Я сдерживался и молчал. Потому что стоило мне открыть рот, я бы не удержался и кинул шутку насчёт пляжа.

У меня с этим проблемы — вот как на пропускном пункте.

— На фото у него глаза серые, а так — голубые! — пожаловался таможенник. — И записано, что рост сто восемьдесят пять и четыре десятых, а тут все девяносто!

— Ну, доставайте линейку, будем мерить, — пробормотал я. — Всё, что можно. Каждый миллиметр.

Нортон нервно хихикнул и откашлялся. Стоящие рядом охранники переглянулись. Таможенник нахмурился. Я снова улыбнулся.

— Он знает, что здесь написано? — таможенник ткнул в разрешения.

Я знал, куда именно, в какой пункт, и начал воспроизводить — размеренно и без эмоций:

— При малейшей угрозе со стороны модели «A» вы имеете установленное законодательством право отключить модель «A» путём нажатия на предохранительный блок, находящийся на затылочной части черепа модели «A»…

Всякий раз, когда я доходил до этих слов, мне хотелось указать на то место, и левая рука непроизвольно дёргалась, но при этом другая сила удерживала руки в прежнем опущенном положении. Поэтому я оставался неподвижным, словно канат, который перетягивают два равных по силе атлета. При этом каждый нерв вибрировал: «Я знаю, где кнопка» — «Я не хочу знать, что она есть».

— Отключение следует производить тремя пальцами путём нажатия на…

— Довольно! — прервал меня Нортон и выразительно посмотрел на таможенника. — Вы слышали? Он знает! Мы можем наконец идти?!

— Почему вы везёте его в пассажирском отделении? — опять спросил таможенник.

Объяснение, которое Нортон предъявил в первый раз, было предельно подробным, обстоятельным и понятным для последнего идиота. Упоминался даже двенадцатый подпункт второго параграфа Устава по утилизации, согласно которому контейнер для моей перевозки мог нанести невосполнимый ущерб микроклимату станции.

Похоже, у Нортона актёрский талант, если таможня возжелала услышать всё то же самое.

Не судьба.

— Не хотел я, чтобы до такого доходило, но если вы настаиваете… — Нортон набрал в лёгкие побольше воздуха. — Если вы не можете предъявить никаких причин для задержания, дальнейшее задержание будет считаться актом саботажа против деятельности планетарной станции «Урсула-1». Как член комитета по безопасности «Урсулы-1» прошу немедленно пропустить нас на корабль!

— Вы удивительный человек, лейтенант! — признался я, когда мы поднимались по эскалатору, ведущему в пассажирские отсеки. — Понятно, что по инструкции вы должны выкладывать свой козырь только в самый критический момент, но ведь определение такого момента зависит исключительно от вас.