Людмила Белаш - Русская фантастика 2010
— Ната хорошо. Выучилась на права, летает вовсю. Передавала приветы, поцелуи. Просила фотографии Машки.
— У неё электронная почта какая? Я вышлю. Прямо сейчас, — Гриня подхватился.
Томка мягко положила ему руку на плечо.
— Гриша осваивает компьютер, — сказала она. — Темпы поражают. Но его участие в воспитании ребёнка и прочих аспектах супружеской жизни неуклонно снижается.
— Подсел на онлайновые игрушки, — виновато объяснил Томин. — Такая оказалась зараза.
— Ты борись. У меня ассистент, Зайцев, чуть из семьи не ушёл. В этот играл, как его, «Варкрафт».
— «Варкрафт» — ерунда, старьё.
— Так, начались мужские разговоры, — Томка встала, оправила платье. — Вы без меня обсудите ваших эльфов, я проверю, как там Машка.
Она вышла. Гриня тут же подсел к Антону, капнул в рюмки, нагнулся к самому его уху.
— Бро, скажи, ты Натке изменяешь?
— Бывает, — не стал увиливать Антон. — А ты?
— А я нет, — выражение лица у Грини сделалось почти что жалостливое. — Веришь, хочу, а не получается. У меня на других баб, кроме Лерки, не встаёт. Недавно клиентка одна прямо в кабинете, все дела, ширинку расстегнула. Но не могу! Околдовала она меня как будто, ещё в институте.
— Ты просто очень хороший человек, Гриня, — сказал Антон. — Вот и всё колдовство.
— Не скажи. Лерка — она ведьма. Недавно один мальчик во дворе Машку обидел. Она вышла, посмотрела на него, а через пять минут он себе лоб на турнике расшиб. В кровь. Прикинь?
Антон вздохнул, посмотрел на часы.
— Слушай, Томин, время уже недетское. Пузырь мы с тобой в два рыла выжрали. Пора нам баиньки. Вызывай мне такси, поеду в гостиницу.
— Не надо такси, Томка тебя отвезёт. Она же не пила.
— Брось.
— Сам брось. Она Машку пошла проверить, чтобы не волноваться потом.
Гриша посмотрел в глаза Антона, и ни следа выпитого не было в его усталом, всё понимающем взгляде.
— Лера тебя отвезёт, — сказал он. — Пять лет — долгий срок. Вам, уверен, есть о чём поговорить.
Они ехали молча. На светофоре Лера взяла Антона за руку. Сжала. Держась за руки, они оставили Васильевский, проехали по набережной.
Они ехали не в гостиницу. Возле кирпичного здания, в котором Лера работала на последнем курсе, машина остановилась. Томка опустила стекло, достала пачку сигарет.
— Ты куришь? — спросила она.
— Бросил.
— Я тоже.
Они задымили.
— Здесь была лужа, — сказал он. — Там, где дорожку выложили.
— Гигантская, — она стряхнула пепел за окно. — Здесь ты меня поцеловал. Перенёс через лужу на руках, а потом поцеловал.
Её лицо стало задумчивым, отсутствующим.
— Это был лучший поцелуй в моей жизни, — сказала она. «О, ей есть с чем сравнивать», — ожил второй голос. Антон вдруг понял, что этот голос принадлежит не ему. Он слышит его с детства, но голос чужой. А настоящий вот, говорит сейчас:
— Мне жаль нашу лужу, — сказал Антон.
— И даже зверю ведома жалость, — продекламировала она и выбросила окурок. — Нет жалости во мне, а значит, я не зверь. Поехали, Антон.
Её лицо, её голос — в них не было ни следа тепла. Она приехала сюда не предаваться романтичным воспоминаниям. Просто у них было не так много общих мест, Питер всегда был для Антона чужим.
— Ты хотела мне сделать приятно, — сказал настоящий голос Антона. — Получилось наоборот.
Она утопила кнопку стеклоподъёмника.
— Тебе неприятно? — спросила она, поворачиваясь к нему.
«Я хочу сделать ей больно, — подумал Антон. — Даже просто ударить. Чтобы увидеть хоть какое-то отражение моих чувств».
— Пять лет ты снишься мне каждый день, — сказал он. — Иногда мы разговариваем. Иногда трахаемся. Пожалуй, чаще трахаемся. Разговоров у нас было достаточно, подсознание сублимирует. Я не в ладах с прошлым, Лера. Я внушил себе, что ему место в настоящем. Но вот ты рядом, как пять, как десять лет назад. И я понимаю — прошлого нет, как в той книге, что мы читали вдвоём. Его не существует. Меня в тебе не осталось. Всё, пф-ф, — он дунул на ладонь, — сдуло ветром.
Чуть опущенные уголки рта и глаз придавали её лицу выражение печали.
— Может, я просто не хочу ничего показывать тебе, Антон, — сказала она. — Изо всех сил не хочу показать тебе, что когда мы просто сидим, просто разговариваем, даже когда ты смотришь на меня — я там, внизу, вся мокрая.
Она сунула руку под юбку, вынула, провела двумя пальцами по его ладони. Пальцы были влажными.
Он взял её руку, поцеловал ладонь. Забрал пальцы в рот и начал сосать их, обводя языком. Она смотрела на него. Её взгляд темнел.
— Трахни меня, — хрипло сказала она. — Трахни сейчас. Пожалуйста.
Он отодвинул сиденье до упора назад, откинул спинку. Она перебралась к нему, поднимая юбку на бёдрах.
— Держи меня, чтобы я не разбила голову о крышу, — прошептала она.
И пустила его в себя.
Они курили, передавая друг другу сигарету. Он кончил, но оставался в ней. Разъединиться сейчас казалось невозможным.
— Спина затекла, — пожаловалась Лера.
— Отпустить тебя? — Он шевельнулся, но она положила руку ему на грудь.
— Ты меня отпустишь. Потом.
Он сжал её бёдра руками.
— Я соврал про конференцию, — сказал он.
— Я знаю.
— И я не улетаю завтра утром. Завтра я целый день в Питере. Это ты тоже знаешь?
— Нет. Но это приятная новость.
Она поднесла сигарету к его губам. Он втянул дым, поперхнулся. Долго кашлял, утирая слёзы. Четырнадцать лет.
— Мы увидимся завтра? — спросил Антон.
— Да. — Лера подумала. — Я приеду к тебе в гостиницу в обеденный перерыв. У тебя большая кровать?
— Поместимся.
Он поцеловал её в плечо, провёл рукой по шее.
— Ты твердеешь, — сказала она. — А мне надо домой. Я передумала приезжать на час, я возьму завтра отгул.
Он двинул бёдрами вверх-вниз, и она отозвалась.
«Днём я перенёс тебя через лужу, — думал Антон. — Вечером Ната сказала мне, что беременна».
«Я люблю тебя больше, чем моего ребёнка», — сказал он ей пять лет назад. И тогда, и сейчас эти слова казались ему кощунством. И тогда, и сейчас он не жалел, что их произнёс.
Правда часто бывает беспощадной. И она никогда не может ничего изменить.
Томка позвонила Антону в двенадцать.
— Буду через полчаса, — сказала она. — Если проскочу пробку на Литовском.
Он полез под душ. Через двадцать минут раздался стук в дверь.
— Повезло, пробки не было, — она вошла в номер, умудряясь сочетать воздушность и официальность в сером костюме из короткой юбки и пиджака. — Ты специально встретил меня в полотенце, чтобы я не могла думать ни о чём приличном?
— Думай о приличном, пока я бреюсь, — Антон вернулся в ванную, начал сбривать пену с щёк.
Лера вошла, стала за Антоном. Запустила руки под полотенце.
— Давай думать вместе, — предложила она.
— Я испачкаю твой шикарный костюм пеной, — пригрозил Антон.
— Тогда я разденусь. Хочешь?
Он повернулся и начал целовать её. Потом бережно стёр пену с подбородка и щёк Леры.
— Можешь оставить чулки, — сказал он. — Я сниму их сам.
— Я думала, мы проваляемся в постели до вечера, — сказала она.
— Нам надо поговорить, — серьёзность его тона заставила Леру сесть на кровати. — Но не в номере. Пожалуйста, оденься.
Он смотрел, как она одевается, стремясь запомнить каждое её движение. Быстро, но без всякой торопливости, она превратилась из обнажённой и разнежившейся любовницы в воплощение скромности и делового этикета.
— Я готова, — сказала Томка. — Но в твоих глазах я читаю, что мне лучше снять всё обратно и занять исходное положение.
Он улыбнулся через силу. Желание и боль сплетались в душивший горло клубок.
— Пойдём, — сказал Антон.
Они сидели на скамейке в сквере. Антон держал Томку за руки и со стороны казался пылким женихом, делающим предложение.
— Помнишь, мы говорили о войне? Как предсказать начало войны и что нужно будет делать?
— Помню.
— Я сказал, что перед началом научно-исследовательские комплексы типа моего и режимные предприятия будут выводить из зоны досягаемости вероятного противника. Это нельзя сделать заранее, большинство объектов под наблюдением враждебных агентов. Значит, выводить будут перед самым началом.
Она поняла сразу. Выражение её лица изменилось, она сжала ладони Антона.
— Мой куратор сказал, что нас переводят. Куда не сказал, но намекнул, что на север. Значит, уже совсем скоро. Удар ожидают из Европы, не с Дальнего Востока.
— У Томина приятель, — сказала Лера. — Снимал офис на закрытом заводе. Две недели назад с ним разорвали договор аренды и в срочном порядке выселили. Он всё гадал, что случилось.
«Как же хорошо, что не надо ничего объяснять и доказывать».