Владислав Выставной - Утечка мозгов

– Погодите… – тряхнул головой Стас. – Вы мне зубы не заговаривайте! Как мы можем бросить Никиту здесь? Кто может гарантировать, что мы вернемся?

– Я тоже в общем-то против. Только он поставил меня перед фактом. И теперь перед этим фактом я ставлю вас. Кстати, я уже всех вас промаркировал.

Копатель продемонстрировал знакомый кристалл Челнока.

Вдалеке послышались голоса. Много голосов на фоне гулкого шума.

– Ну вот, дождались, – пробормотал Батхед.

Пилигримы прекратили свое тайное совещание, встали и вытянулись, как суслики, осматривающие местность. После чего дружно бросились к остальным.

– Нет, – решительно произнес Стас. – Исключено! Мы никуда не отправимся, пока не найдем Никиту. Я не могу его здесь бросить. В конце концов я за него отвечаю… Вы можете отправляться. А я остаюсь…

Копатель удивленно посмотрел на Стаса, пожал плечами и произнес:

– Ну да, ну да… Только кто будет вас спрашивать?..

И коснулся подушечкой пальца холодной твердой грани.

Громин зевнул и задумчиво поковырял в носу. В конце концов даже выдающемуся физику не запрещено это маленькое удовольствие. Эйнштейн, говорят, себе и не такое позволял.

Громин уставился на свой указательный палец. Ничего особо выдающегося из носа извлечено не было. Он устремил свой взгляд в зеркало и зверски оскалился.

– Ы-ы! – сказал он. – Гы-ы!

Зубы были кривые, желтые, покрытые у корней налетом. Это было неприятно. Но Громин панически боялся стоматологов и готов был с покорностью ждать, когда зубы спокойно выпадут сами собой. Он дохнул в руку. Понюхал. Мда. Ждать этого осталось недолго.

Громин вышел из ванной и медленно, бездумно прошел по коридору. У большого, в человеческий рост, зеркала он остановился.

– Оп-ля! – торжественно произнес Громин и распахнул затасканный махровый халат.

В зеркале отразилось дряблое тело с неестественно торчащими ребрами. Картинка Громину не понравилась. Он повернулся другим боком и повторил номер.

– Так-то лучше, – удовлетворенно сказал он и проследовал на кухню.

На столе стояла вкривь и вкось искореженная банка со сгущенкой – не найдя открывашки, Громин вскрывал ее стамеской. Откуда взялась стамеска? Черт… Что-то с памятью… Вот потому-то и нужна сгущенка – лучшее средство против памяти. Вернее – наоборот, для нее…

Громин запрокинул голову и разинул рот. Направил в него густую тягучую струю, покрытую лопнувшим засохшим слоем. Сгущенка полилась на язык, на губы, на щеку и на шею. С содроганием он ощутил, как тягучая капля проникла за пазуху. Это было липко и жутко неприятно. Но он тут же забыл и об этом. Потому что увидел недопитую бутылку кагора.

Он любил это красненькое и сладкое. Оно прочищало мысли, настраивало на работу. Не понятно, почему другие не могут работать, приняв небольшую дозу спиртного? Это ведь так раскрепощает мысль…

Вытирая липкие руки о халат, Громин направился в комнату. Квартира, на которой его прятали, была тесная и душная. Но Громину было все равно. Главное, чтобы не мешали думать. Впрочем, его обещали вскоре перевезти в другое место. Наверное, это после вчерашнего, когда какие-то ловкачи умудрились выкрасть Челнок из-под носа у спецназа. Обхохотаться можно! Жалко он дремал и ничего не видел…

Громин уселся за стол и принялся перебирать рабочие материалы. Конечно, по работе приходилось пользоваться и компьютером. Но основные выкладки он всегда делал все-таки на бумаге.

Психиатры почему-то считали, что его каракули не имеют смысла. Что это просто выплеск каких-то флюктуаций сознания. Нет, все-таки психиатрам не хватает воображения. Они никак не могут уяснить, как можно на бумаге отобразить пятимерную систему координат. А что прикажете делать? На компьютере сделать это еще сложнее. Вот и приходится импровизировать…

Громин принялся вырезать ножницами полоски бумаги, скручивать их, а затем склеивать в, казалось бы, бессмысленные нагромождения. Время от времени он добавлял записи, набрасывал уравнения, которые вились в бесконечные кольца, спирали, расходились по разным плоскостям, закручивались и вновь соединялись.

Ну почему, почему никто, кроме него, не может прочитать эти выкладки? Здесь же все предельно ясно. Надо только вообразить себе процесс не в трех привычных, а в четырех, и следом – в пяти измерениях. Это же так просто!

Громин отбросил бумажный шар, словно ему вдруг надоело резать и склеивать. Почесал впалую грудь под халатом. Поднял листок, лежащий на краю стола.

Это еще что такое? Этого он не помнит. Когда же он писал все это? О чем все эти уравнения? Что это за схемы? Какое-то странное устройство. Неужели это может иметь какой-то смысл? Когда же он это все нацарапал? Что за подпись?

«Сублиматор… Фантазии?»

Это еще что за хрень? Он ни над чем подобным никогда не работал… А вот еще один листок. И еще… Может, взял почитать у коллег? Да нет же – это его, его собственный почерк!

Что за мистика? Боже! Боже мой! Ему это подбросили! Подбросили, чтобы напугать! Чтобы выбить из колеи! Чтобы сказать ему: «Не забывай, мы следим за тобой!»

– Ма-ма… – всхлипнул Громин и неловко вскочил, опрокинув стул. Он озирался, боясь увидеть в своей квартире непрошеных гостей. Никого не было.

– Прячутся… Прячутся… – бормотал он и пятился, обшаривая пространство бегающим взглядом.

Наконец он схватил телефон – его ему вручили специально для таких случаев. Дрожащими пальцами он набрал какой-то номер и принялся бессвязно говорить в трубку, даже не дождавшись гудка.

Внезапно он выронил трубку. Он знал что делать.

Физик Громин сидел на полу туалета и победно улыбался. Он знал, что здесь его не найдут. Здесь так спокойно. Тихо журчит вода, веет прохладой. А главное – в кармане халата есть ручка и здесь полно бумаги для работы…

На полу туалета в маленькой душной квартире сидел одинокий больной человек. Никому не было до него дела, и он не хотел видеть людей. Он просто сидел и бессмысленно улыбался, глядя на капающую со ржавых труб воду.

А в голове его, в бескрайних пучинах пространства, рождались и гасли звезды.

Часть третья

Не страшно потерять уменье удивлять,

Страшнее потерять уменье удивляться.

Глава первая

Остров был маленький и совершенно плоский. Казалось, случись более или менее порядочный шторм, и волны начнут перекатываться через него, как будто того и вовсе не существует на бескрайней водной глади. Однако Стас понимал, что это не совсем так. Бурная растительность на этом клочке твердой земли говорила о том, что шансы не оказаться смытыми в океан у них довольно высоки…

– Замечательно, – щурясь на солнце, сказал Стас, – вот уж никак не думал, что закончу свои дни, померев от голода и жажды на необитаемом острове. Жалко, рассказать некому, а то бы посмеялись от души…

– Расскажи мне – что тебя беспокоит? – посоветовал Батхед. – Как психолог я проанализирую причины твоих страхов, и вместе мы найдем выход из твоей депрессии…

Батхед был колоритен до безобразия. Огромный, лысый, волосатый, с гигантским лоснящимся пузом, с ног до головы покрытый неприличными аляповатыми татуировками. Массивный горбатый нос пересекал красноречивый шрам, ухо оттягивала тяжелая потемневшая серьга. В общем, еще тот был психолог.

– Причины своих страхов я могу назвать и самостоятельно, – ответил Стас. – Во-первых, это океан от горизонта до горизонта, во-вторых, отсутствие воды и пищи, втретьих, вдребезги разбитая шлюпка…

– Вот видишь, как важно выявить суть проблемы, – авторитетно произнес Батхед. – Теперь можно отбросить беспокойство и браться за ее решение…

Трудно было понять, шутит Батхед или говорит серьезно. Но после слов психолога и впрямь стало несколько легче.

Стас направился к берегу. Деревянная нога зарывалась в песок, и это дико раздражало. Вначале, очнувшись на скамье болтающейся по волнам шлюпки и увидав, чем его наградил Челнок в этом просоленном мире, Стас впал в истерику. Его раздирал такой безудержный смех, что в конце концов озабоченный состоянием шефа психолог отвесил ему хорошую оплеуху. При этом, конечно, не рассчитал возможностей своего нового тела, и Стас еще с час отплевывался кровью. Когда приступ странного веселья миновал, Стас понял, что эта деревяшка ничего веселого ему не сулит. Помимо всего прочего, как оказалось, культя регулярно болела и имела склонность к образованию пролежней. Одно утешало – ожидаемая краткосрочность визита в этот флибустьерский мир.

А пока весельчак Бактхед нет-нет да и называл его, будто обмолвившись, Джоном Сильвером.

…Он уселся на выгоревшую на солнце, насквозь дырявую корягу и принялся наблюдать за пилигримами.

Вид у тех был такой, что хотелось их немедленно повесить за морской разбой. Честно говоря, разбойничья внешность у них по-прежнему совершенно не вязалась с благообразием нрава.