Михаил Белозеров - Возмездие теленгера
Дядин вдруг затормозил, и Костя, который тоже спал плохо и теперь добирал сон урывками, в которых ему неизменно снилась Верка, вытаращил глаза. Ему показалось, что они летят в неимоверную бездну. Сердце екнуло так, словно он прыгал на «тарзанке» над речкой Парашкой. В ужасе он чуть не выскочил из «росомахи», но в последний момент разобрал, что никуда они вовсе не летят, а оказывается, стоят на месте, а вокруг расстилается сосновый бор и только впереди действительно ничего нет – вместо горизонта далеко и гораздо ниже колес «росомахи» медленно и величаво плывут серые облака, похожие на огромную перину, и если бы не край обрыва, то явь действительно можно было принять за сон.
Телепень за спиной произнес мертвенным голосом:
– Мать моя женщина… – И не было в его голосе былой насмешки над миром, а один животный ужас.
Чебот, занятый разглядыванием «Плейбоя», ничего не произнес, некогда ему было, он только и делал, что подтирал слюни и прятал ото всех свое сокровище.
– Жила… – тихонько, чтобы не услышал Чебот, ругался Телепень.
– Не боись, мужики, – уверенно сказал Дядин, выключая двигатель «росомахи», – здесь произошел тектонический разлом, после того как на Москву термоядерную бомбу кинули. Редчайшее природное явление. Балтийский щит лопнул именно в этом места, так что весь Кольский подскочил метров на пятьсот вверх.
– И что?.. – дрожащим голосом спросил Телепень.
– Да ничего, – бодро ответил Дядин. – Найдем спуск и скатимся вниз, как на салазках.
На этот раз Чебот отвлекся-таки от своего «Плейбоя» и дрожащим голосом произнес:
– Святые угодники… – И на всякий случай перекрестился.
Телепень шипел:
– Жила… жила… – но так, чтобы, не дай бог, не услышал Чебот.
– Боязно, однако, – хладнокровно заметил Костя, рассматривая облака, хотя на самом деле ему было жутко от подобной высотищи.
Такого пространства он еще в жизни не видел, даже когда забирался на самую высокую сопку рядом с деревней, даже когда скатывался с нее на лыжах. Сопки, может быть, были и выше, но все сплошь округлые, так что пространство под ними ощущалось не так явственно, не в такой мере, как сейчас. И все из-за крутого обрыва.
Костя вслед за всеми вышел из «росомахи» и с опаской приблизился к краю пропасти. Холодный ветер, налетающий из бездны, приносил водяную пыль и трепал бурую, прошлогоднюю траву. На мгновение он разорвал облака, и Костя, как на картинке, увидел огромный город с блестящими шпилями и куполами, реку, протекающую поперек. Он его узнал сразу, как будто сравнил с картинкой в памяти, и на этот раз память не изменила ему, потому что перестала быть ложной и потому что его никто ничего не заставлял вспоминать. И хотя теперь Нева падала в город в виде внушительного водопада, а Финский залив казался большой лужей, Костя уже сообразил, где его дом и как в него попасть.
Однако что-то в этом городе было не так. Город как бы усох, лишился своего прежнего величия, и не из-за того, что была война, не из-за того, что пропали люди и цивилизация, а из-за того, что вокруг и внутри его встал самый настоящий дикий лес, которому всего-то было с десяток лет, но который за это время успел оправиться и, никем не угнетаемый, рос себе и вольготно отвоевывал новые территории, тесня город к центру. Это происходило везде, но больше всего было заметно на окраинах.
– То, что высоко, – это ерунда, – уверенно сказал Дядин, останавливаясь рядом и испытующе вглядываясь в Костино лицо.
– Да, – согласился Костя. – Ерунда… Я там жил… Не знаю, как называлась улица, но я помню ее. Я ее найду даже с закрытыми глазами. Там была огромная песочница, кусты сирени и заборчик, за который мне не позволялось выходить, потому что ездили машины. А еще там была собака породы английский бульдог по кличке Тимоша.
– А что ты еще помнишь? – с тайной надеждой спросил Дядин.
Костя понял, что Захар Савельевич лелеет надежду, что его предназначение в качестве «мстителя» номер пять тысяч сто реализуется на все сто процентов.
– Дом помню… квартиру… телефон на стене в кухне… а еще сундук, на котором мы играли.
– С кем играли? – с любопытством поинтересовался Дядин.
– С соседской девочкой.
Соседская девочка Дядина интересовала меньше всего.
– Найти сможешь?
– Смогу, – уверенно ответил Костя. – Напротив было мемориальное кладбище.
– Пискаревка… – с облегчением вздохнул Дядин. – Это уже ближе к истине. Сейчас приедем к тебе домой и на месте уже сориентируемся. Слышь?
– А?.. Что?.. – От его слов у Кости перехватило дыхание. Он не сразу понял, что Захар Савельевич обращается к нему. – Да, я помню, в книжном шкафу стояли фотографии папы и мамы. Я увижу их?
– Конечно, – пообещал Дядин. – Возьмешь себе на память. А квартиру найдешь?
– Найду, – уверенно пообещал Костя.
– Молодец! – похвалил его Дядин.
– Тогда поехали быстрее, – засуетился Костя. – Где дорога-то?
– Должна быть рядом, – сказал Дядин, – если только там… – Он запнулся на полуслове и показал пальцем на восток: – О-о-о! – И поднял палец. – Слышали?
– Нет, – испугался Телепень непонятно чего, – ничего не слышим…
Костя промолчал, но не потому что не слышал, а потому что не поверил своим ушам. Телепень, который отличался тонким слухом, с недоверием посмотрел на него: шутишь что ли?
– Точно не слышали? – нетерпеливо спросил Дядин и вопросительно оглянулся на Костю, словно тот просто обязан был услышать то, что никто, кроме Дядина, не слышал.
– Я слышал, – храбро сказал Чебот.
– Что именно? – посмотрел на него своими холодными глазами Дядин, и заметно было, что мнение Чебота его не интересует и что он терпит Чебота и Телепня лишь потому, что они Костины друзья.
– Музыка играла… – стушевался под его острым взглядом Чебот.
– Молодец, – равнодушно похвалил его Дядин. – Правильно, пела Бритни Спирс, «He About To Lose Me».
– Чего-чего?.. – растерянно спросил Чебот.
– Это с английского, – объяснил Дядин, направляясь к «росомахе». – «Он собирается бросить меня» – примерно так по-русски, если я времена не перепутал.
– Красиво, – мечтательно произнес Чебот и двинул вслед за ним, как щенок за соской.
Авторитет ничем не убьешь, подумал Костя, авторитет хуже власти.
– Ничего красивого, – криво усмехнулся Дядин, – собачий язык, все наоборот, не так, как у нас: «да», «нет», третье, как у нас «может быть», отсутствует напрочь. Не понимаю, как они общаются?
– Ну да… ну да… – согласился Чебот, хотя, конечно же, ничего не понял.
В этот раз Костя тоже услышал слабые звуки музыки. Мелодия была сродни звукам ветра, и поэтому он не выделял ее из общего шума, но теперь она показалась ему страшно знакомой не только потому, что он слышал ее в деревенском клубе в те редкие вечера, когда Рябой, расщедрившись, выдавал с барского плеча ведро бензина для электростанции, а потому, что мелодия была из его короткого, но счастливого детства. Она словно всплыла из закоулков памяти и стала крутиться в голове – да так явственно, что Костя очнулся только после того, как его окликнули в третий раз:
– Ты идешь, или нет?! – Квадратный, как шкаф, Телепень нетерпеливо махал ему рукой.
– Иду! – Он поспешил сесть в «росомаху» рядом с Захаром Савельевичем.
Память услужливо заработала с удвоенной скоростью. Всплыли лица матери и отца, словно он увидел их наяву. А еще он увидел реку, песчаный берег, крепость, много людей; и конечно, там звучала эта музыка. Она играла на пляже, и мать сказала: «Ешь свое мороженое и пойдем!» Точно, она так и сказала, вспомнил он: «Ешь мороженое…» Я отчетливо помню его вкус. Это был пломбир с клубничным наполнителем. А еще мы пошли по деревянным мостам и там, дальше, где начинались деревья, нас ждала машина, только не помню, какого цвета.
– Захар Савельевич, – неуверенно сказал он, – я вспомнил…
– Опа! – обрадовался Дядин. – Молодец! Значит, мы на верном пути. Что ты еще вспомнил?
– Я вспомнил… я вспомни эту мелодию!
– Точно, она из твоего времени, – обрадовался Дядин и вдруг хищно и нехорошо оскалился.
Оказалось, что он так смеется – почти по-волчьи. Костя замолчал, подумав, что это было здорово сказано: «Из твоего времени», словно время может быть чьим-то или ничьим, а потом стало только твоим. От этой мысли на сердце сделалось теплее, должно быть, еще и оттого, что он нежданно-негаданно вернулся домой. Это же не будет предательством ни по отношению к Ксении Даниловне, ни к Семену Тимофеевичу, ни тем более к Верке Пантюхиной, подумал он. Я только гляну одним глазом и вернуть в Теленгеш. Только погляжу и вернусь. Надоело мне здесь.
– А еще там… в моем времени… – сказал он не очень уверенно и замолчал, не договорив, боясь, что его засмеют прежде всего свои же, но Чебот с Телепнем, развесив уши, слушали его очень серьезно и не думали смеяться. Наверное, они наконец поняли, что значит жить в большом, просто огромном городе, в котором не видно ни конца ни края.
