Максим Хорсун - Смерть пришельцам. Южный фронт
Тьма под смеженными веками посветлела, на черный бархат легли золотистые блики. Он словно задремал под ярким солнцем и, проснувшись, теперь ленился открыть глаза.
Откуда взялось солнце? Ведь только что была ночь… Почему дует теплый и сухой ветер? Ведь за секунду до подрыва боеголовки лил промозглый дождь.
Что он увидит, пробудившись? Что с ним произошло? Неужели боеголовка не подорвалась и цель не уничтожена?
Внезапно Степан унюхал вонь. Хорошо знакомый вольерный запах помешал ему сделать вдох, словно брошенная на лицо подушка.
Он распахнул глаза. Рядом на корточках сидел измененный и с ошеломленным видом пялился на Степку. Влажные, унизанные капиллярными нитями ноздри урода трепетали то ли от ужаса, то ли от волнения, граничащего со сладострастием. За горбатой спиной измененного похрапывал и переминался с копыта на копыто гнедой конь.
Степан машинально вскинул руку и вцепился горбуну в глотку. Тот еще сильнее выпучил глазищи, что-то промычал и попытался освободиться. Урод бился, точно пес на коротком поводке, и истово царапал сжимающую горло руку. Степан не чувствовал боли, сопротивления неприятеля и напряжения собственных мышц, он просто давил. Давил до тех пор, пока ногти не погрузились в рябую кожу нелюди, пока не захрустела под пальцами гортань.
Измененный повалился рядом со Степкой, прикрытое лохмотьями крупное тело сотрясали конвульсии. Конь подошел к телу хозяина, с опаской понюхал, шумно фыркнул, потом перевел взгляд на Степана и недоверчиво заржал. Умное животное, друг и помощник, конь тянулся к человеку, ходить под седлом урода для него было мукой.
И вот только теперь Степка смог осмотреться.
Он лежал на той же плоской вершине холма, где произошел ночной бой, в центре круга выжженной травы. Солнце стояло высоко, но было уже далеко за полдень. Ветер растянул по небу ленты перистых облаков.
Ни контейнера с боеголовкой, ни трупов, кроме только что задушенного урода, ни стреляных гильз, ни следов от «блюдца». Только валялся, чуть утопленный в пепелище, его новенький автомат.
Степан сел. Трава на окрестных холмах была пожухлой, но с вкраплениями сохранившейся зелени, какую уже точно не найти в середине октября. А дальше, за холмами…
Озеро с желто-серой водой и берегами, загроможденными металлическими конструкциями непонятного назначения и грудами строительных материалов, явно позаимствованных с баз и строек людей. Башня пришлых росла из середины озера подобно кривому узловатому стеблю. Маяк, или, скорее, исполинскую антенну, вроде телевышки, окружали леса, зияли до сих пор не заделанные проемы в стенах, виднелись оголенные балки и кабели. В воздухе висели или плавно двигались «блюдца», выполняя функцию подъемных кранов.
Как бы то ни было, а это строение еще не вымахало ввысь и вширь до той световой колонны, которую Степан видел прошлой ночью.
Но прошлой ли была та ночь?..
А потом Степан вспомнил, что его подстрелили.
И снова – ни страха, ни шума в ушах, ни надсадного сердцебиения.
Только холодное любопытство и желание расставить все по местам.
Степан опустил взгляд. Так и есть: пыльник в багровых разводах, присох к гимнастерке, а та успела прикипеть к телу. Но ни боли, ни кровотечения. Рану стягивала запекшаяся корка, похожая на сургучовую печать. Степан положил руку на поясницу и сразу же нашел входное отверстие. Пуля, выпущенная из винтовки Мосина, прошила его насквозь чуть ниже левой почки.
Значит, жизненно важные органы не задеты. Повезло, можно сказать. И вдвойне повезло, что он – на ногах, причем ничего не чувствует, кроме настойчивого желания откашляться, хотя, по идее, должен выть от боли.
Степан вытянул из кармана перевязочный пакет, вскрыл его зубами. Разодрал присохшие к гимнастерке полы пыльника, с горем пополам перевязал брюхо. При этом он не забывал посматривать по сторонам: враг мог нагрянуть в любой миг, поэтому следовало сделать все как можно скорее. Но пока окрест царила безмятежность: парили в вышине степные орлы, ветер гнал по траве волну, в отдалении скользили «блюдца», поднимая на тросах части недостроенной башни. Ни конных патрулей, ни перехватчиков. Складывалось впечатление, что пришлые пока не были готовы встретиться с людьми в своем глубоком тылу.
Закончив с бинтами, Степан вытряхнул из индивидуальной аптечки пенал с антибиотиком общего действия и проглотил сразу жменю таблеток.
А после он подхватил автомат и подошел, хромая, к коню. Гнедое животное било копытом, словно предчувствовало добрую скачку. Степан потрепал его по гриве, а потом, собравшись с силами, запрыгнул в седло.
Эпилог
С момента уничтожения Каменской общины он шел по своему пути в одиночестве.
Люди появлялись и исчезали. Хорошо, если они вообще оставались в живых.
Дед Бурячок мертв, Седой Цыган тоже. Казак Лучко – неизвестно, может, ему и удалось выкарабкаться, все-таки – парень крепкий, бывалый. Атаман Ермаков, посчитавший, что сын красного офицера должен умереть, уцелел ли он? А его молодая жена? Его дочери?
Людмила отделалась легкой контузией, Кузнец и Икар, если выживут, будут комиссованы. Он не терял надежды встретиться с Людмилой: в освобожденном Ростове или в любом другом городе, из которого будут выбиты пришлые. Он обещал Лютику стать подопытной крысой, и он сдержит обещание. Он все ближе к Южному Фронту, скоро уже начнутся родные края. Болезнь все сильнее точит его тело, пальцы окостенели и потеряли чувствительность, на лице навсегда застыла пугающая гримаса. Но он по-прежнему жив и идет к своей цели.
Отец, капитан Слюсарь, Зураб Гириян, Саша Медведев. Удалось ли «блюдцу» уйти из зоны поражения до того, как боеголовка превратилась в многомерный «цветок» чистейшей энергии?
Отец… Полковник Стариков обязательно встретит «блюдце». Не увидев сына среди вернувшихся сотрудников СМЕРПШа, он повернется и молча уйдет. Отец снова одним махом постареет лет на десять, превратится вовсе в дряхлого старика. Убьет ли его эта потеря? Вряд ли, сейчас его дело – это война. Когда же в небе расцветут победные салюты и все соберутся шумными толпами, чтобы ликовать, искалеченный полковник останется один в пропахшем потом и табаком блиндаже; он нальет в походную кружку спирта, но выпить не успеет: отцовское сердце остановится, потому что биться дальше ему будет не для чего.
Конь постепенно выбивался из сил. Уход у пришлых был не самым лучшим, да и путешествие с востока на запад выдалось нелегким.
Они ехали по безлюдным степям, через усеянные обгоревшими обломками места великих сражений, через брошенные и населенные призраками села, станицы и хутора. Конь пил из ручьев и речушек, которые во множестве попадались на пути, щипал траву, ел овес, который Степан нашел в седельной сумке, а в одном из хуторов они разжились прелым сеном.
Степан все больше времени проводил в тревожной, насыщенной яркими сновидениями дреме. Однажды его разбудил грохот копыт: шайка разбойников уносилась на всех парах в степь. Очевидно, лиходеи дали деру, как только разглядели, с кем свела судьба на продуваемом всеми ветрами просторе.
Видение раскрывающегося бесконечное число раз «цветка» преследовало его, этот въевшийся в сетчатку образ гипнотизировал, вводил в транс.
Затем настал момент, когда Степан понял, что он уже не в седле. Под спиной была земля, автомат давил в лопатку, а в глаза светило солнце: точь-в-точь как после взрыва боеголовки.
Приложив усилие, Степан разлепил начавшие срастаться веки. Над ним склонился юноша: в руках охотничья двустволка, на заросшем мягкой мальчишеской щетиной лице – смесь ужаса и отвращения. Глаза – как два полтинника, такой, чего доброго, еще пальнет с перепугу. Вокруг была степь и безлюдье, из земли торчали обломки «блюдца», розовели друзы, отмечая те места, на которые было пролито топливо пришлых.
– Солдат, – обратился к юноше Степан, хотя какой из парнишки был солдат? Ни выучки, ни дисциплины, ни присяги. Но покуда на Земле хозяйничают пришлые, каждый человек волей-неволей – или уже солдат, или станет им в ближайшее время. Третьего не дано.
Едва Степан собрался продолжить, как у него снова начался приступ кашля. Да такой мерзкий, что все тело пробила дрожь. В горле засвистело, сквозь неплотно сжатые зубы вырвалась струя грязно-желтого дыма. Степан пытался сдержать кашель и договорить, но у него плохо получалось. Охряного дыма над ним становилось все больше.
– Ч-черт! – Юноша с двустволкой закрыл лицо рукавом черного прорезиненного плаща.
– Слушай! – поспешно выкрикнул Степан, он понял, что юноша вот-вот сбежит. – Четыре-семь-три-один! Четыре-четыре-четыре-пять! – выпалил он заветные цифры, продолжая содрогаться от кашля и выплевывать потоки спор. – Передай! Четыре-семь-три-один, солдат! Запомнил? Четыре-четыре-четыре-пять!
