Максим Хорсун - Смерть пришельцам. Южный фронт
– Этот таймер… Даже не знаю, где он… – пробубнил он. – Я, в общем, включаю все подряд. Будь что будет…
Загрохотали выстрелы. Саша пригнулся, повел стволом автомата, выискивая врага. Всадники двигались по кругу, их осталось двое, но, судя по грохоту копыт, к ним уже мчало подкрепление.
Пули летели со всех сторон, и укрыться теперь можно было лишь в кабине «блюдца». Зураб уже тащил Слюсаря по аппарели, еще минута, и он, того гляди, вернется в бой. Если так дело пойдет дальше, то пилот тоже вступит в перестрелку, и это будет означать, что они увязли на холме с плоской вершиной до прибытия вражеских перехватчиков.
– Уходите все! – закричал Степан. – Я подорву!
Во тьму полетела еще одна граната. Снова рвануло, с неба градом посыпались мокрые комья земли. Почти по-человечески закричала смертельно раненная лошадь. Саша принялся бить короткими очередями с бедра, вертясь на месте, словно волчок.
Степан прыжком переместился к нему и схватил бойца за плечо:
– Я подорву!
Саша недоуменно поглядел на Степку. Это походило на кошмарный сон: дождь, холодный призрачный свет, кошмарные всадники, напирающие со всех сторон, свист пуль и считаные секунды времени. Всего лишь одна простая мысль, единственное правильное решение, но его никто не хотел услышать.
– У меня костянка! – закричал Степан. – Мне конец! Улетайте! Полминуты – и подрываю! – Он толкнул упирающегося Сашу к «блюдцу». А потом еще раз и еще. – Мне нельзя возвращаться!
Свинцовый рой вспорол между ними воздух, высек искры из контейнера и завыл рикошетами. Сашу зацепило: одна из шальных пуль вырвала из плеча клок мяса. Степан же упал на зад, приложившись спиной об контейнер. Он закричал, стиснул спусковой крючок, и автомат заметался в его руках, посылая «ответку» вслед стремительно мчащим сквозь дождь силуэтам.
– Уходи! Полминуты, и взрываю!
Степан вопил так громко, насколько это позволяли легкие. Саша бросил на Степку еще один долгий взгляд, он сжимал свою рану, между пальцами струилась кровь. Затем боец все понял, он сухо кивнул и без лишних слов переместился к «блюдцу». Заныли электромоторы, аппарель поползла вверх. Зураб, стоя на одном колене, стрелял из грузовой кабины, пока это было возможно.
– Улетайте! Улетайте! – повторял Степан, заглушая собственными криками страх и подступающую панику. В тот момент он словно заново родился, никакого кашля, никаких помутнений сознания. Только он, только дождь, только силуэты всадников, кружащих во тьме, только контейнер, только один главный тумблер.
А затем «блюдце» рвануло с места в карьер. На северо-запад, в сторону оставленного «Плацдарма № 2». Пилот-татарин выжал из трофейной машины все, на что она была способна. Степан уже знал, каково быть распластанным невидимым прессом перегрузки по полу или переборке летательного аппарата пришлых. Но и снаружи эффект оказался ничего себе. По ушам ударил грохот, поток воздуха выбил измененных из седел, перепугал лошадей, вдавил Степана в грязь.
Небо гудело от тревожных раскатов. Одно «блюдце» удалялось, но приближались три перехватчика.
– Один… два… три… четыре, – принялся считать вслух Степан. Он обещал дать ребятам тридцать секунд, но и их могло не оказаться. Степка поднялся, опираясь на приклад автомата. Один из измененных копошился в траве: то ли пытался спрятаться, то ли искал оброненное оружие.
– Десять… одиннадцать… двенадцать… – Степан нажимал курок на каждый счет.
Измененного качнуло, его асимметричная голова стала еще кривее. Раскинув непропорционально длинные руки, урод повалился на спину.
– Шестнадцать… семнадцать…
Перехватчики были совсем рядом. Шли тройкой, лидер и два ведомых. Они походили на уже знакомые Степану «треугольники», но были меньше размерами. Вокруг всех мерцали коконы бело-голубого света.
– Двадцать… двадцать один… – Степан потянулся к панели управления.
В бок словно врезали палкой, он качнулся, схватившись для равновесия за контейнер. И только в этот момент услышал хлесткий звук выстрела из трехлинейки. Степан не почувствовал боли, лишь мокрую тяжесть мгновенно напитавшейся кровью гимнастерки под пыльником. Грохот копыт нарастал вместе с гулом несущихся на малой высоте перехватчиков. Степан понял, что его обложили со всех сторон. К счастью, не нужно было много сил, чтобы перебросить единственный тумблер.
– Двадцать пять… двадцать шесть…
Один из ведомых перехватчиков резко сбросил скорость и покинул строй. Теперь «блюдце» шло на бреющем полете точно на вершину холма, освещая своим сиянием мчащих на полном скаку измененных всадников. Энергопушка выплюнула сгусток плазмы. Заряд вгрызся в землю неподалеку от Степки.
– Двадцать восемь… двадцать девять…
Испаряя по пути дождь, в его сторону устремилось сразу несколько лучей.
Степан переключил тумблер. Сделал это без всяких эмоций, словно он перестал быть человеком, а превратился в биоконстукцию, выполняющую приказ. Только в его случае главенствовало не чье-то распоряжение, а собственное глубокое чувство долга. Наверное, солдаты, ведомые тем же порывом, в Великую Отечественную бросались грудью на амбразуры вражеских пулеметов или с гранатами под траки «Тигров». В одно кратчайшее мгновение Степан ощутил ладонями, как контейнер вздрогнул от пробудившейся мощи.
Что произошло дальше, Степка так и не понял. Время остановилось, а он внезапно осознал, что смотрит одновременно во все стороны.
Ненастная мглистая ночь стала прозрачной и раскаленно-белой, как августовский полдень в степи. Заряды плазмы, которые должны были испепелить контейнер и одного упрямого солдата, утратили направленность, превратились в клубки молний, расплющенные встречным потоком энергии, высвобожденной из боеголовки. Все три неприятельских «блюдца» застыли в бездонных небесах, из-за большой скорости их контуры были смазанными. Степану они показались остроконечными кусками сухого льда, брошенными на солнцепеке. Лед плавился слой за слоем, переходя из твердого состояния в газообразное.
Степан переключил внимание на приближающихся всадников. Он увидел дюжину оскалившихся скелетов, скачущих на таких же мертвых лошадях. До цели им явно было не дотянуть. Оружие – автоматы, винтовки, арбалеты и копья – таяло в костяных руках. Затем начали истончаться и кости; истончаясь, они ломались, а их осколки перемешивались.
Тогда Степан устремил взор вдаль: к цели, некогда выглядевшей как колонна света. Тонкая, будто тараканья лапа, построенная по законам нечеловеческой геометрии конструкция была разорвана в нескольких местах, в воздухе застыл вихрь из обломков, пара и молний.
Потом Степан поглядел на боеголовку и увидел вместо контейнера ажурную структуру, состоящую из множества повторяющих друг друга форм. Она походила на очень сложный, стремящийся раскрыться бесконечное число раз цветок. Несмотря на свое неестественное состояние, Степан понял, что «цветок» его «слепит» и что его несуществующим глазам «больно».
Он «отвернулся» и внезапно понял, что холм исчез, точно кто-то просто передвинул декорацию. Под Степаном обнажился массив древнего известняка, состоящий из мириад окаменелых доисторических моллюсков и микроорганизмов. Можно было рассмотреть каждую раковину, каждый завиток, каждый членик, каждое ребро. Причем не только сверху, а в каждом геологическом слое – вплоть до разогретых подземным давлением базальтов в глубине земной коры.
Степка «вынырнул» из глубин и устремился вверх. «Блюдца» уже почти растаяли, превратившись в обширные облака металлического пара. С небес смотрели тысячи звезд и галактик, и каждый их взгляд был сродни эфемерному щупальцу плазмы, выпростанному к Степану, но боязливо отдернутому от распустившегося «цветка» термоядерной реакции.
Затем Степан осознал, что наблюдает «цветок» изнутри. Куда ни брось «взгляд», всюду были его бесконечно сложные, неустанно эволюционирующие «лепестки». Степан был словно рыбешка, оказавшаяся в захвате лучей хищной морской звезды.
Цвет «лепестков» непрерывно менялся, и не было ни одного известного человеческому глазу оттенка. Структура «цветка» усложнялась, усложнялась, усложнялась… Степке было тяжело наблюдать эту непрерывную игру замысловатых форм, она гипнотизировала, лишала воли, сводила с ума. Степан решил отключить свое восприятие, и как только он попытался закрыться от происходящего, вокруг него мгновенно сгустилась непроглядная тьма.
И, как ни странно, в этой темноте он почувствовал, что жизнь возвращается и что у него снова есть тело, руки и ноги; есть голова, в которой ворочается клубок хаотичных мыслей.
Тьма под смеженными веками посветлела, на черный бархат легли золотистые блики. Он словно задремал под ярким солнцем и, проснувшись, теперь ленился открыть глаза.
