Юрий Брайдер - Дисбат
— Во что?
— Кто во что горазд… Ты ловил когда-нибудь медуз?
— Не приходилось.
— Зря. Много потерял. В воде медузу почти не видно, а вытащишь ее на поверхность — словно куча живого хрусталя. Вот так примерно и с нами получилось. — Дух был разговорчив и дружелюбен, но от прежнего заискивания не осталось и следа.
— Стало быть, не по своей воле вы здесь?
— Кто же по своей воле насиженное место покидает? Беда, как говорится, подкралась незаметно. Вроде как подцепил нас кто-то огромным неводом и вверх тянет.
— А город этот откуда взялся?
— Оттуда же, откуда и все мы. Между небом, которое, что бы там ни говорили, есть основной источник жизни, добра и света, и преисподней находится мир людей. Все, что есть там, отбрасывает тень на наш мир. Но опять же, тень не простую, а мистическую. В преисподней можно найти любой ваш город, любую реку, любой холм. Пусть и в иллюзорном виде. То же самое касается и событий. У вас они уже давно отгремели, но в мире духов по-прежнему живут их тени. Этот неведомый невод, о природе которого я судить не могу, вместе с обитателями преисподней захватил и все, что их окружало. По мере того, как наши образы, прежде бестелесные, обретали плоть, материализовалась и тень города.
— Тень, надо сказать, весьма искаженная, — заметил Синяков.
— Это уж непременно. В нашем мире не может исчезнуть ни одна тень, даже самая ничтожная. Тень современного города существует наравне с тенью десятивековой давности. Извлеченные из преисподней, все эти тени стали накладываться друг на друга самым причудливым образом. То, что ты видишь, — дух указал пальцем себе за спину, — картина, составленная из множества разнородных фрагментов. Поэтому ничему не удивляйся… В конце концов город-призрак соединится со своим реальным прототипом и тогда… — он умолк, словно не решаясь завершить фразу.
— Что — тогда? — нетерпеливо спросил Синяков.
— И тогда в нем не останется места для людей. Это будет город бесов. Уцелеют только те из вас, которые смогут перенять нашу сущность.
— Просто кошмар какой-то. — Синяков верил и не верил своему собеседнику. — Кто же такое безобразие мог устроить?
— Великих магов везде хватает. И в преисподней, и в мире людей, и на небесах. Откуда мне знать, кто задумал и осуществил это мрачное чудо… Хотя вполне возможно, что здесь имеет место не умысел, а неосознанное желание. К примеру, человек может и не подозревать о своих магических способностях. Тем не менее это не мешает ему творить чудеса. В сердцах пожелал соседу зла — и тот на следующий день удавился.
Приглянулась соседка, и она сама прыгает в его постель.
— Да, — вынужден был согласиться Синяков, — в жизни такое случается.
— Как бы то ни было, результат налицо. Города медленно, но верно сближаются. Пространство, разделяющее их, — не банальное пространство, к которому вы привыкли, а пространство мистическое, — все больше напоминает трухлявую колоду. В нем имеется множество слабых мест, через которые бесы проникают в мир людей, а люди проваливаются сюда. Как же иначе объяснить случай с Решетняком, будь он трижды неладен!
— Кое-что мне непонятно, — перебил его Синяков. — Ведь ты же дух. Исчадие преисподней. Тварь лукавая. Враг рода человеческого. Откуда тогда у тебя такой лексикончик? «Иллюзорный вид…» «Разнородные фрагменты…» «Реальный прототип…» Сидя в шкафу, ты совсем не так выражался.
— Одну минуточку. Только не называй меня духом. Дух — это нечто эфемерное, невещественное. В такой форме мы существуем в преисподней. Покидая ее, мы материализуемся, становясь уже бесами. Понял разницу?.. А что касается всего остального… Бесы ведь тоже бывают разные, как и люди. Злые и добрые. Могучие и так себе. Хитрые и простодушные. Глупые и не очень. До того, как угодить в эту переделку, я опекал одного очень достойного человека. Ученого-полярника, между прочим…
— Вот, значит, откуда ты про пингвинов и медуз знаешь.
Бес, не обращая внимания на реплику Синякова, продолжал:
— Он любил рисковать, потому что верил в свою удачу, хотя эту удачу обеспечивал ему я. Сколько раз я выручал его из всяких злоключений… Не знаю даже, как сейчас сложилась его судьба.
— Конечно, без духа-покровителя ему несладко придется, — согласился Синяков. — Первый же белый медведь задерет.
— Не в медведях дело… Он до баб весьма охочий. И всегда выбирает, самых непутевых. Бандиток, наркоманок, сумасшедших.
— Да, это действительно похуже медведя. Но надо надеяться на лучшее. Авось образумится… Кстати, а как твое имя?
— Тебе его знать обязательно?
— Нет… но все же, — смутился Синяков. — У нас принято при знакомстве свои имена сообщать. Иначе как я тебя буду звать? Чертом беспятым?
— Зови, я не обижусь.
— Нет, так дело не пойдет.
— Ладно. Даю на выбор целую серию имен. Какое понравится, так и звать меня будешь. Анчутка, Пралик, Куцый, Неумытник, Отяпа, Корнохвостый, Хохлик, Шишига…
— Вот-вот! — прервал его Синяков. — Шишига подойдет. А меня Федором Андреевичем зовут… Ты не забыл, Шишига, что мне недавно обещал?
— На память не жалуюсь. Все возможное сделаю. Только учти, от меня мало что зависит. Бес я, честно сказать, третьесортный. Оттого и к людям отношусь спокойно. А есть среди нас такие, что хуже собак бешеных. Так и норовят беззащитного человека замучить. Тем более что вокруг настоящая война идет. И фанатиков хватает, и кровопийц, и подстрекателей. На теплый прием здесь не рассчитывай. Да и мне не поздоровится, если заподозрят в потворстве.
— Задний ход даешь? — Синяков постарался вложить в эти слова максимум презрения.
— Ни в коем разе! Просто информирую.
— А то, что я человек, сразу в глаза бросается?
— Если присмотреться, то сразу. В тебе кровь горячая чувствуется, сердце живое. Мы, бесы, не такие. Все в нас — одна видимость. — Он потянул себя за нос, и тот стал длинным, как хобот. — Вот почему нас и пули не берут. Нельзя убить того, у кого нет сердца.
— Твое спасение мне не зачтется?
— Кто я такой? — махнул рукой бес. — Вот если бы ты кого-нибудь из паханов спас… Да только они в твоей помощи не нуждаются.
— Ну тогда придется рискнуть.
— Придется…
Избегая центральных улиц, они пробирались закоулками, населенными в основном бесами низших сословий. Шишига полагал, что собственные проблемы просто не оставляют им времени для охоты на людей.
Кроме того, он сразу объяснил Синякову, что самые могущественные бесы имеют наиболее близкий к человеку облик. Это считается высшим шиком, хотя каждый из них в любое мгновение может обернуться и кошкой, и совой, и верстовым столбом.
Синяков в свою очередь рассказал Шишиге о цыганке, превратившейся в рой зеленых мух.
— Это высший класс, — произнес бес с завистью. — Но если она тебя запомнила, берегись.
— Я ей вроде ничего плохого не сделал.
— Но и хорошего тоже. Такие бесы любят, чтобы перед ними расшаркивались.
Путь, которым они сейчас двигались, кое в чем совпадал с маршрутом, некогда проложенным Синяковым к общежитию медучилища, кроме обыкновенных фельдшериц готовившего еще и зубных техников. (Туда-то он обычно добирался общественным транспортом, а вот назад чаще всего приходилось возвращаться пешком, поскольку к этому времени с улиц исчезали даже такси.)
Не стоит говорить, что Синякова обуяло любопытство, благодаря чему он даже об осторожности забыл. И ничего удивительного — сразу за хорошо известным ему зданием госкомитета по печати («Шарашка пустолаек»), на котором все вывески сохранились в целости и сохранности, располагалась мясная лавка некоего купца Бауэра, чьи стены украшали свежие пулевые отметины и декрет реввоенсовета о безусловной сдаче оружия всеми категориями городских обывателей. Тумбу для объявлений (такие Синяков видел только в кино) покрывали печатные свидетельства давно забытой жизни, среди которых особо выделялись афиша варьете «Аквариум», обещавшая ежевечерний дивертисмент и французскую кухню, реклама патентованного средства от полового бессилия «Казанова» и постановление городской думы об обязательном вывозе нечистот в предписанные для этой цели места.
Дальше опять все пошло вперемешку — химчистка, собор кармелиток, по слухам, разрушенный еще в XVIII веке, бревенчатые купеческие хоромы с явными признаками недавнего грабежа, синематограф «Одеон» (разрушенный) и престижная кооперативная девятиэтажка «Кошкин дом».
Синяков, глазея по сторонам, настолько утратил бдительность, что едва не столкнулся с вывернувшимся из-за поворота эсэсовцем в полной форме — черный мундир, черная фуражка, украшенная эмблемой мертвой головы, высокие сверкающие сапоги. Более того — даже лицо у него было черным, как сажа.
К счастью, эсэсовец не обратил на Синякова никакого внимания и проворно скрылся в подвальном заведении, на неряшливо исполненной вывеске которого значилось: «Кухмистерская Герца-Лейбы Рубинштейна. Свежая кошерная пища».
