Тимур Рымжанов - Колдун. Трилогия

Никогда не мог себе представить, что жизнь в лесу может быть наполнена новостями, событиями, непривычной для горожанина активностью. Я-то всегда считал, что лес – это тихое, спокойное место, где все течет неспешно, размеренно. В сравнении с городской жизнью так оно и было, но теперь я не горожанин, и мне приходится довольствоваться новостями о тех событиях, что происходят в моем окружении. Неподалеку от Железенки устроила себе лежбище семейка волков, в дубовую рощицу на излучине реки пожаловал медведь. Крестьяне из соседнего хутора устроили травлю кабаньего выводка, да так громко, что даже возле моей мастерской слышно было. Те же крестьяне дней пять отвоевывали у леса пахотные земли, рубили деревья, жгли подлесок. Такое впечатление, что всю зиму они действительно, как медведи, отсыпались по берлогам, и только весной выбрались в лес. Теперь эти места не казались такими дикими. В лесу, что ни день, так шум и возня, по реке то и дело снуют лодки с рыбаками да торговцами. Благо что мой хутор пока обходят стороной, но через какое-то время привыкнут и повадятся захаживать, когда по делу, а когда и просто так.

По моим подсчетам и собственным ощущениям, было воскресенье, теплый майский день. Я сидел на крыльце дома и вытачивал приклад для очередного арбалета. С зимы я значительно улучшил конструкцию, и теперь первый прототип уже не казался таким изящным, как прежде. Новые десять арбалетов были сделаны намного тщательней, и сталь для перьев я подобрал очень качественную, упругую.

Мартын как раз закончил выгребать уголь из ямы и, встав у мостка через ручей, прислушался. Отставил тачку в сторону, прошел в кузницу и тут же вышел с тяжелой кувалдой в руках.

– Что случилось, Мартын?

– Гости к нам пожаловали, мастер. Много их, верхом, торопятся.

– А кувалду ты зачем взял?

– А ну как не с добром идут? – ответил Мартын как отрезал, не оставляя возможности комментировать его действия.

Пестрая толпа всадников влетела во дворы, чуть ли не на полном ходу закружила возле мастерской, с опаской поглядывая на Мартына, стоящего поперек тропинки, ведущей к крыльцу, с кувалдой в руках. Потом, осмотревшись, всадники заметили меня. Во главе кавалеристов гарцевал боярин Дмитрий Васильевич, отец Ярославны.

– Ярославна да няньки слухами о тебе все уши мне прожужжали! – воскликнул он. – И в городе о тебе поговаривают, да все разное. Кто хвалит, кто проклинает.

– А сам-то ты, боярин Дмитрий Васильевич, с чем пожаловал?

У меня за спиной звякнули ножны, и на пороге дома появился Наум в одной рубахе, босой, но с мечом в руках.

Один из спутников боярина спешился, быстро подбежал к боярской лошади и ухватил ее за уздечку, придерживая. Сам же Дмитрий спускался очень неторопливо, осторожно, словно боялся поскользнуться. Наконец и он оказался на земле и, отстегнув пояс с саблей, передал одному из своих людей. Вид у боярина был усталый, изможденный, он даже шел с трудом, еле передвигая ноги.

– В дом пригласишь, или так и будем на пороге говорить?

– Если по делу, то добро пожаловать, а если опять с обвинениями, то скатертью дорога, валите, откуда явились.

– По делу, по делу, – успокоил меня боярин и натужно улыбнулся.

В доме горела печь, все отдушины были открыты, над столом коптила лампа. С появлением близнецов дом стал более ухожен. Всегда проветренный, натопленный, прибранный. Увальни или нет, а вот домашнее хозяйство они вели получше моего.

– Рассказывай, боярин, с чем пожаловал. В моей глуши гости – редкость. Да и не с прыщем же на заднице ты в такую даль волочился!

– Виноват я перед тобой, варяг, – сказал боярин, с сомнением вглядываясь в кружку с медовой брагой, которую я перед ним поставил. – Подарок твой Ярославне я за товар коломенскому купцу в залог отдал. Насилу отнял у дочери да отдал. Но не со зла, нужда заставила. Мою казну половские разбойники с обозом увели, людей побили полсотни, товар взяли. В дому на всю челядь – мешок муки да два порося тощих.

– Да ты что же, боярин, никак к оборотню, Ареду поганому, чужаку, варягу пришел взаймы просить?

– Нет, – ухмыльнулся Дмитрий, – уж с казной дела я поправлю и подарок твой Ярославне опять ворочу, выкуплю залог. Но знай, ни от твоего золота, ни от серебра носа воротить не стану. Да только не за этим я прибыл. Дочь моя не ест, не пьет, все о тебе, нехристе, изводится. Да только это дело обождет, потерпит. Случилось у нас, что против князя нашего, Ингвара, брат Юрий недоброе замыслил. Братца родного, старшего Ингвара, решил к праотцам отправить раньше срока. Он, аспид, возле княжьего стола давно гнездо вьет. Как из полона Владимирского воротился, так словно бесом обуян. Неведомо мне, что ему обещано в тех владимирских да суздальских землях, да только точно знаю, что неспроста муромские князья у него во товарищах. Никак не смирятся с рязанским княжеским престолом. Ведь все те земли, что окрест, прежде муромские были. Вот и мыслят муромчане Юрия на княжеский стол возвести, а дале убить, как он отца своего.

– Послушай, боярин! Вот ты плетешь, как мед льешь, а я ни слова не понимаю. Ты с чем пожаловал, говори проще, и голову местной политикой мне не морочь.

– Убил Юрий брата своего! – чуть ли ни выкрикнул Дмитрий, стукнув кулаком по столу. – Вчера за обедом отравил зельем басурманским.

– Мир праху его, да будет земля ему пухом.

– Не помер он еще. Епископ у постели целую ночь сидит, знахаря позвали, а все без толку. Все бояре надвое разделились. Одни к Юрию собрались поклон бить, крест целовать, другие хорониться. У меня в Коломне и Муроме родичи есть и люди верные, а другим впору, как тебе, в леса да болота идти, да приюта искать. О тебе, варяг, слух идет, что ты от смерти людей отговариваешь. Сбереги Ингвара, князя нашего, хоть на малый срок сбереги, покамест мы готовы не будем. Он уж стар, немощен, да хоть бы еще месяц или два.

– Ты сам-то понял, о чем просишь, боярин? Чтоб я со своими зельями да в княжеские покои! Да меня епископ со своими монахами-чернецами на лоскуты порвут голыми руками, заплюют, затопчут!

– Епископ Алексий тебя пальцем не тронет. Он перед тобой тоже должный. В зиму, тому свидетелей полон град, он прилюдно тебя проклял, да на него-то проклятие и воротилось. Уж месяца три как без посторонней помощи ходить не может. Скрутило горемыку в бараний рог. Волка того, коим он тебя проклинал, деревенские словили, забили. А ты жив, целехонек – стало быть, напраслину на тебя возвели. Вот с той напраслины да проклятий епископ и хвор. Бери, Аред, зелья свои, людей-помощников да садись на коней, поспешим. Вот мы пока с тобой тут мед пьем, Ингвар Богу душу отдать может.