Александр Афанасьев - Год колючей проволоки
Все они наперегонки бросились к небольшому, заглубленному в землю зданию, где хранилось их оружие, верней, оружие-то было при них, они постоянно носили свое оружие с собой. Старый одноногий Наби — ветеран первой кампании, оставивший ногу и глаз на «дороге смерти» — открыл перед ними бронированную дверь, и они все вместе, смеясь, выносили цинки, набивали магазины, разбирали взрывчатку и кумулятивные заряды. В отличие от обычных частей они были хорошо вооружены — у них были венгерские автоматы, которые могли стрелять противопехотными и даже противотанковыми, годными для уничтожения легкой бронетехники гранатами, румынскими снайперскими винтовками, на каждую из которых на государственной фабрике был сделан глушитель, русскими гранатометами «РПГ-7» вместе с русскими, не китайскими, из которых взрывается лишь половина, — гранатами. Они знали, что ни «Абрамс» ни «Челленджер» — основные боевые танки врага — не взять гранатой из «РПГ-7» в лоб, и поэтому у них были накладные кумулятивные заряды, в теснине иракских улиц самое то. Вообще у них было много взрывчатки и мин, и их хорошо, плотно обучали работать с ними. Мина, фугас — это невидимая, терпеливая смерть, от нее не уйдешь.
Они разобрали себе все оружие и взрывчатку, столько, сколько смогли унести, но ничего не произошло. Они так и сидели в казармах, загруженные, как верблюды, обливаясь потом, готовые к тому, что вот-вот подадут машины, но машины так и не подали, а полковник Руби Ад-Дин, вернувшийся из Багдада, увидев свое воинство, выругал их, но оружие сдать не приказал. Он и сам не знал, что делать… в министерстве обороны готовились к вторжению и не знали, когда оно произойдет. А у американцев есть ракеты, которые летают по улицам и поворачивают на поворотах — и пусть уж лучше, как начнется, — его тигрята будут готовыми…
Ветер. Сухой пустынный ветер, сейчас самое время для такого ветра. Пусть ветер укроет страну своим покрывалом, пусть бени-кальб устрашатся, ведь они могут воевать, только когда видят, а когда страну накрывает ветер — не видно ничего. Просто пыль… несущаяся над землей серая, бурая, коричневая мельчайшая пыль, от которой нет спасения. Жара и пыль — вот что остановит бронированные машины врага.
Но если ветер накинется сейчас, посреди спешно собранного парада, — будет совсем некстати.
Они уже принесли присягу — плохо принесли, не торжественно, просто приехал офицер, какого они никогда не видели, а вторым был подполковник Ад-Дин командир их учебных курсов, и каждого по очереди приглашали в казарму, и они приносили присягу. Каждому выдавался платок и кинжал — Его подарок, этим кинжалом курсант должен был порезать большой палец и поставить кровью отметку в специальном журнале. Это была старая, очень старая традиция… так приносили клятву верности телохранители халифов и великих визирей, а одной из святынь Ирака был Коран, написанный Его кровью, кровью Раиса.[67] Он произнес священные слова, слова верности Раису и родине, потом ему дали кинжал, и он полоснул им по пальцу, удивившись, что это совсем не больно. Потом он оставил свою кровь в книге и вышел, зажимая порезанный палец тем самым платком, который теперь станет для него одной из самых драгоценных вещей в его жизни и которую он сможет передать своим детям. Он воин, федаин — и его дети станут воинами.
После этого должен быть парад, они стояли в четырехшереножном строю… но офицеры все не шли… а говорили, что парад будет принимать и вовсе Он, Раис. Но даже так… а офицеры все не шли, а они стояли, и серые змейки песка, влекомые ветром, струились, обтекая их до блеска начищенные сапоги.
Наконец вышел подполковник, потом еще один офицер, накидывая на себя парадный мундир генерала бронетанковых войск. Трибуна ждала их, строй замер.
— Равняйсь!
Больше сотни пацанов стоят в едином строю, они уже воины, уже — защитники родины от агрессии. Прикажи — они бросятся и будут грызть броню зубами, ложиться под гусеницы… только чтобы не пропустить.
— Смирно!
Синхронный поворот голов, одновременный удар сотни каблуков об асфальт. Над запыленным плацем гремит, многократно усиленный мегафоном голос генерала — и генерал на трибуне кажется всесильным, почти равным Раису. Ни Аббас, ни другие выпускники не могут видеть будущее и не могут знать о том, что произойдет через четыре с лишним года. А произойдет вот что — этот же самый генерал уже в другой форме, в темно-синей, в чине полковника оккупационной полиции будет принимать парад полицейских — первых выпускников школы полиции. Не армии — а именно полиции, потому что армия нужна, чтобы сражаться с врагом, а полиция — с собственным народом, и не будет у новых, поставленных оккупантами багдадских раисов врага злее, чем собственный народ. А генерал… нет, теперь уже полковник… он так же будет говорить в мегафон правильные слова о родине и долге, но тут вдребезги разлетятся ворота, и на плац вылетит один из полицейских пикапов, тех самых, которые подарят им американцы. По пикапу начнут стрелять… а полковник бросится с трибуны вниз… но человек никогда не был быстрее машины, и полыхнет адское пламя, калеча и сжигая человеческие тела.
А пока — хрипит мегафон, льются правильные слова…
…Каждый из вас — воин, достойный наследник славных воинских традиций! Каждый из вас был избран, чтобы служить Аллаху, Раису и народу Ирака, защищать его от всех врагов, внешних и внутренних. Каждый из вас принес клятву верности Раису — оправдайте же ее. Над нашей родиной, над многострадальным народом Междуречья снова сгущаются тучи. Обнаглевшие от безнаказанности враги, которым мало того, что они летают над нами и бомбят нас, — готовятся вторгнуться на нашу землю! Вам, и только вам выпала честь остановить их! Каждый город должен стать для врагов ловушкой, каждый вади — непреодолимой преградой, каждый глоток воды — ядом!
— Напра-во!
И снова — четкий хлопок каблуков об асфальт.
— Шагом…
Далекий, глухой и грозный гул, больше похожий на землетрясение… все они, стоя в строю, чувствуют, как дрогнула под ногами земля. Даже песок… он уже не летит, он ползет…
Они повернулись лицом к Багдаду — как раз, чтобы увидеть, как над городом вспухает огромный огненный шар.
— Смир-но!
Знакомая команда, знакомый голос — и все замирают на плацу. Смотреть на огненный шар в темнеющем небе страшно, но никто не сдвинулся с места.
А офицеры — спешно побежали с трибуны куда-то.
И ни один из них не сошел с места, ни один из них не нарушил парадный строй, они так и стояли, готовые убивать и умирать. А там, вдали, над Багдадом уже поднимались толстые черные столбы дыма, и полыхало пламя. Но каждый стоял и смотрел на пламя… и тайком на своего соседа, пытаясь понять — не дрогнет ли он. Не побежит ли?
Никто не дрогнул. Никто — не побежал.
Это были первые взрывы в новой войне. Она должна была начаться на следующий день, но к президенту Бушу-младшему пожаловали несколько человек, возглавляемые директором ЦРУ Робертом Майклом Гейтсом и министром обороны США Дональдом Рамсфельдом. Они заявили президенту, что точно знают местоположение Саддама Хусейна на ближайшие несколько часов и нужно спешить. Предоставляется уникальный шанс закончить войну одним ударом. Президент дал санкцию — и два самолета F117, называемых иракцами «шахаб», привидение, как тени, скользнули над ночным Багдадом, сбросив в условленном месте по две авиационные бомбы JDAM весом по одной тонне каждая. Зенитная артиллерия открыла ураганный огонь, но самолеты были выше и дальше зоны ее поражения. Никакого результата этот рейд не принес — в месте, куда упали бомбы, Саддама никогда не было.
Полковник Руби Ад-Дин, командовавший ими, вернулся через час, одобрительно посмотрел на замерших в строю курсантов. Его не было больше часа, и все это время молодые федаины стояли в сомкнутом строю на плацу, в жару, с оружием — и ни один из них не побежал бы, даже если бы бомбы начали сыпаться прямо на плац.
Настоящие федаины. С такими — Ирак непобедим.
— Нале-во! — грянул мегафон.
Четкий, как всегда, разворот.
— Слушайте меня, воины пустыни, ибо вы дали клятву и теперь вы воины! Америка объявила нам войну, подло сбросив бомбы на город! Они пытались убить Раиса, но у них ничего не вышло! Приказ — через пять минут всем собраться для просмотра обращения Раиса к жителям Ирака у телевизора! Время пошло!
Раис обратился к жителям страны лишь глубокой ночью, до этого они стояли и смотрели обычные передачи, что во время обучения было делать запрещено. Передачи шли обычные — какой-то фильм, потом новости, в которых про бомбежку — ни слова.
Наконец новости прервали безо всякого объявления, просто картинка вдруг сменилась, и на экране появился Раис. Он постарел… он руководил Ираком без малого тридцать лет и не мог не постареть, ведь это — тяжкая ноша. Раис сидел за столом, на котором был только микрофон, за его спиной был развернут государственный штандарт Ирака. Одет он был в свой обычный полувоенный скромный костюм без знаков различия и наград, берета на нем не было, в непокрытых волосах просматривалась седина.
