Светлана Тулина - По чужим правилам
(Смех в зале. Свист. Выкрик: «Прекратите балаган!»)
— …На той же Асте Ксоне, кстати, где этот синдром впервые идентифицировали как отдельное заболевание, сейчас подверженных ему людей в десятки раз больше, чем в любом другом месте, выбранном наугад! Как вы думаете — почему? Ну, напрягите мозги, если они у вас ещё остались! Ну же, кто самый смелый?.. Нет! Вы ошибаетесь, молодой человек! Вовсе не потому, что их там больше рождается! Ничего подобного! Просто они слетаются туда со всего космоса! (шум в зале нарастает)
— …Да! Вы не ослышались! Именно слетаются! Что бы там не утверждали мои горе-коллеги! Им нравится чувствовать себя среди своих, таких же, им нравится подчёркивать свою ущербность! На Аста Ксоне их уже более пяти процентов населения! Это полноценная этническая группа! Там есть целые города, в которых нет ни одного здорового взрослого человека! Да, я не случайно отметил — «взрослого», дети у них рождаются вполне… Да что вы себе позволяете, молодой человек?! Вы же ученый, а не… (шум, крики, звуки потасовки. Обрыв записи)
Система Маленькой-Хайгона. Автономная медицинская база № 28
Марк Енсен
Отчаяние разным бывает.
Очень разным.
От робкого и светлого, с привкусом лёгкой ностальгической грусти, до мрачных чернильно-чёрных глубин, когда нет сил даже на жалость к самому себе.
Марк Червиолле-Енсен был знаком с отчаянием вплотную, давно и очень накоротке, пересмотрел все оттенки, перепробовал все тончайшие нюансы и мельчайшие привкусы. Он мог бы написать альманах, путеводитель или даже энциклопедию, поскольку знал об отчаянии ВСЁ.
Во всяком случае, так ему раньше казалось…
— … РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…
До того, как полтора десятка абсолютно приличных и вроде бы безвредных людей умудрились за каких-то полтора часа превратить его жизнь в подобие ада, а 28-ю станцию — в помесь бедлама со свалкой, оставив его в растрёпанных чувствах в не менее растрёпанной станции и на грани самого глубокого и отчаянного отчаяния из всех, с которыми ему только приходилось иметь дело на протяжении последних по крайней мере двадцати лет.
— … ДИНЬ-ДОН…
И улетели, оставив его одного.
Почти одного…
— … ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…
Может быть, всё оказалось бы вовсе не так страшно, если бы только этим бы и ограничилось. И Марку Червиолле-Енсену, вполне вероятно, и удалось бы удержаться на грани. Если бы такие приличные с виду люди действительно отбыли, оставив его ОДНОГО.
— … ДИНЬ-ДОН…
Но не тут-то было…
— … ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…
Неприятности усугублялись ещё и тем обстоятельством, что Марк Червиолли-Енсен не любил детей.
— … ДИНЬ-ДОН…
Не любил и побаивался.
Всяких — молчаливых и орущих даже во сне, активных и апатичных, весёлых и плаксивых, скандальных и тихонь.
Не любил — и всё тут…
— … ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…
Он не любил их, независимо от возраста — и совсем крошечных, регулярно пачкающих пелёнки, насквозь пропахших молоком и усердно таскающих в рот всякую дрянь, и относительно больших, регулярно пачкающих стены подъездов, насквозь пропахших папиными папиросами и маминой парфюмерией и с не меньшим усердием таскающих всё, что не приколочено.
— … ДИНЬ-ДОН…
Он не любил их, вне зависимости от внешнего вида — и аккуратных толстеньких отличников-всезнаек в очках, и хрупких поэтов-художников с мечтательной поволокой в подслеповатых глазёнках, и до черна загорелых жилистых сорвиголов спартанского воспитания.
— … ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…
Он не любил их, вне зависимости от социального положения — и золотых юнцов, скучающих в обществе персональных телохранителей, и вокзальных оборвышей с цепкими глазами и ловкими пальцами.
— … ДИНЬ-ДОН…
Но больше всего на свете он ненавидел девочек типа крошка-барби…
— … У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…
Аккуратненько причёсанных, одетых в воздушные кружевные платьица, которые любой нормальный ребёнок благополучно изгадил бы в течение первых же пяти минут, кукольных милашек с фарфоровыми личиками и стеклянными прозрачными глазками, с маленькими аккуратненькими пальчиками — розовый ноготок к розовому ноготку, — с вечно белыми носочками, губками бантиком и ровненькой, как по линеечке, чёлочкой.
— … ДИНЬ-ДОН…
Правда, сумасшедших он не любил намного больше.
Хотя бы уже потому, что в реальной жизни сталкивался с ними гораздо чаще — родной дядюшка со стороны матери, как никак, хотя и считался абсолютно безобидным, любил-таки иногда выскакивать перед самым началом номера на сцену в абсолютно непотребном виде, чем неизменно страшно пугал пожилого дирижёра, невероятно смущал тогда ещё совсем молоденькую тётушку со стороны матери и приводил в полный восторг остальную публику. А двоюродная сестра самого Свена Енсена, например, всю свою сознательную жизнь боролась за предоставление избирательных прав канарейкам, в полной и не подлежащей критике разумности которых не сомневалась ни секунды. И даже основала специализированную академию при построенной персонально для их нужд церкви в рамках какой-то из труднопроизносимых конфессий. Да и сам Свен Енсен под старость крышей ослабел преизрядно.
— … РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…
А ещё Марк Червиолле-Енсен не любил считалки.
И ЗАЙЦЕВ!!!
Вернее — ЗАЙЧИКОВ.
— … ДИНЬ-ДОН…
Зайчиков Марк Червиолле-Енсен не любил особенно…
— … ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…
Голос был громок и имел ясно слышимый металлический оттенок.
Но всё-таки — это был детский голос.
— … ДИНЬ-ДОН…
Марк заскрежетал зубами и, не рассчитав, задел гаечным ключом какие-то провода. Посыпались искры, запахло озоном.
Половина огонёчков на пульте мигнула и погасла. Жалобно пискнув, отключилась система аварийного оповещения.
Голос продолжал звучать, как ни в чём ни бывало.
— … ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…
Марк взвыл и швырнул кожух динамика внутренней связи об пол. Покосился на экран.
Этот экран демонстрировал внутреннее помещение реабилитационного отсека. Славное такое помещение, любо-дорого посмотреть. Травка, цветочки, журчащий по почти натуральным камушкам почти натуральный ручеёк. Пока работал внутренний динамик — имеется в виду нормальная его работа! — ещё и птички пели, и всякие там прочие звуки природы слух услаждать спешили. Отсек потому как был специально предназначен для психологического и физического восстановления лиц, перенёсших острый приступ аста-ксоны.
— … ДИНЬ-ДОН…
Хороший отсек.
Славный.
— … ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…
У ручья, прямо на траве, был постелен квадратный ковёр. Яркий такой, цветастый. Квадратный. Не очень большой.
Но ведь и девочка была не слишком крупная.
— … ДИНЬ-ДОН…
Она сидела на ковре и играла с неваляшкой.
Игра заключалась в том, что после каждой считалочной строчки она сосредоточенно толкала неваляшку указательным пальцем, и та издавала весьма громкое ДИНЬ-ДОН.
Музыкальное такое ДИНЬ-ДОН.
Очень чистое.
Ре-ми второй октавы…
— … ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…
Девочка выглядела типичной девочкой из ночного кошмара — белые носочки, розовое кукольное платьице, губки бантиком. А главное — волосы. Волосы были совсем уж ненатуральными, блестящие, волосок к волоску, и цвет типично кукольный — словно яркий пушистый апельсин присыпали серебряной пудрой.
— … ДИНЬ-ДОН…
И девочка эта явно была ненормальной…
— … У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…
Ксона — болезнь коварная.
Судороги крутят такие, что иногда даже кости ломает, а мышцы и связки летят только так. И сосуды, конечно же, рвутся. Куда они денутся? Перенапряжение такое, да к тому же и стенки истончаются, всё одно к одному. Вот и появляются после каждого приступа всякие там капиллярные сетки, гематомы и внутренние кровоизлияния.
А мозг — он такого не любит.
— … ДИНЬ-ДОН…
Рванул один-другой крупный сосуд — и вот тебе готовенький инсульт с последующим параличом и всеми сопутствующими прелестями.
Или, что не лучше — лопнула ко всем чертям пара-другая совсем уж крохотных, ещё в дюжине тромбики засуетились, и вот вам рассеянный склероз с прогрессирующим маразмом и всякими там психозами вкупе, просим любить и жаловать.
Удовольствие то ещё…
— … РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…
Особенно — тем, кто рядом находится…
— … ДИНЬ-ДОН…
Девочка играла с неваляшкой вот уже трое суток.
Не отрываясь от этого милого занятия ни на минуту.
Это — нормально, да?!
Вот уже трое суток милая детская считалочка, прерываемая мрачным ДИНЬ-ДОНОМ, непрерывно транслировалась по внутренней связи — внятно, отчётливо, ритмично.
