Светлана Прокопчик - Корректировщики

Он облокотился на прилавок, глядя на Олю. Парень перед ней освободил место. Оля выждала секунду, но Илья не шевелился. Господи, чего ему надо… Она не выдержала, покосилась на него, тут же наткнулась на его укоризненный взгляд и закусила губу с досады: не думала, что он уставился на нее так откровенно. Что делать, она не знала. И только обмирала от ужаса, представляя, что будет, если он сейчас еще и скажет что-нибудь. Сзади стоят ребята из ее группы, они же все видят. И наверняка уже прохаживаются на счет ее отношений с Ильей. Ну зачем он подошел?! Никогда ж не подходил, и если встречался с кем-то знакомым, тут же делал вид, что Оли рядом нет.

Наверное, надо было поздороваться. Оля чувствовала, что надо. Или просто что-то сказать. Но язык присох к гортани, она при всем желании не смогла бы выдавить ни звука. Гардеробщица всучила ей плащ, Оля сгребла его в охапку и направилась к зеркалу. Обернулась — Илья смотрел ей в спину. И как будто чего-то ждал. Оля вылетела на улицу, красная как свекла. И уже там жгуче пожалела, что так ничего и не сказала. Чуть не вернулась.

Показалась Наташа.

— Я дура, да? — несчастным голосом спросила Оля.

Наташа ничего не ответила.

Оля надеялась, что Илья последует за ней, и тогда… Что будет тогда, она не знала. Что-то будет. Но распахнувшаяся дверь пропустила Катю, разбившую эти сладковато-жуткие надежды: после того, как Оля выскочила на улицу, Илья миновал вахту и поднялся наверх. Оля почувствовала себя совсем несчастной. А почему, главное? Сама же сглупила. Только она никак не могла справиться с этим животным страхом, который жил где-то внутри нее. Осенью этот страх заставлял ее бегать не за Котляковым, а от него. Теперь ей становится плохо от одной лишь мысли… нет, не от самой мысли даже, а от того, что эта мысль просто есть… что Илья, может быть, вовсе не так равнодушен к ней, как всегда говорит. Она просто не знала, что с этим делать!

Мороженое — вот что меня утешит, решила Оля и потащила девчонок к метро. Там купили эскимо, встали в стороне от перехода и шумной посадочной площадки местных маршруток. Оле было грустно. Некстати вспомнилось, что всего за день до того, как Рита ей все рассказала, была чудесная погода. Им с Наташей хотелось погулять, а Илья увязался за ними. Поехали к стадиону, где жила Наташа. Там красиво, уже листики начали разворачиваться. Илья сорвал какой-то прутик, подстегивал им Наташу, загнал ее в куст. А Оля страшно ревновала, но делала вид, что ей все равно, а Илью она вообще терпеть не может. Чтоб не догадался, что ревнует. А потом он шутливо обнял Олю, шутливо-то шутливо, только ощущения были такими, что у нее ноги подкосились. Она быстро вырвалась и следила, чтобы расстояние между ними было не меньше метра. Еще Наташа повесила на него свою сумку и потребовала, чтобы Оля сделала то же самое. Оля отказывалась, она не любила ездить прицепом, но Наташа просто заставила ее сделать это. Илья шел с таким счастливо-умиротворенным видом, будто всю жизнь мечтал тащить сумки двух первокурсниц. Потом они проводили Наташу и поехали в свой район. И говорили, как давно не получалось — без подколок, двусмысленностей, недоговоренностей и взаимного недоверия. Как старые и очень хорошие друзья. А на следующий день похолодало, и Рита ей все рассказала.

Приперся Цыганков и встал в метре от них, глядя нагло и насмешливо. Оля чуть не подавилась.

— Эй, красивая, — сказал он, — угости мороженым.

Оля торопливо сунула ему в руку огрызок своего эскимо, хотя оно было вкусным. Цыганков слопал его, глядя на нее все так же. Выбросил палочку в урну:

— Я тебе че сказать-то хотел — так не делают.

Оля опешила. Самое главное, она тут же поняла, про что он. В замешательстве обернулась, увидела Павла и рванула к нему. Тут же вспомнила, что Павел тоже был свидетелем той странной сцены в гардеробе, испугалась, что сейчас начнет подшучивать, и быстро заговорила про политаттестацию, пока он не успел открыть рот. Павел, сначала настроенный вроде бы радостно, быстро соскучился и под левым предлогом от нее отделался. К счастью, Цыганков уже исчез. Оля вернулась к девчонкам, выяснила, что Цыганков им ничего не говорил и немного успокоилась. Господи, скорей бы третий курс ушел на свою производственную практику! Тогда хоть до середины декабря можно будет жить спокойно, а то по Академии не пройдешь, чтоб на кого-нибудь не наткнуться!

А на математике Павел, подсевший поближе к Оле, рассказал, что Рита вчера попала в больницу с сердечным приступом. Оля знала, что у подруги нехорошо с сердцем, и решила ее навестить. Выспросила у Павла адрес и только потом вспомнила, что Павел не хочет, чтобы Рита дружила с Олей. Странно, подумала она, если б не хотел, не дал бы адрес, правильно?

Поздно вечером неожиданно позвонила Валерия, незначительным тоном спросила, не собирается ли Оля на летние каникулы в Московье. Оля собиралась, все равно на лето надо куда-то деваться. Валерия сказала, что в начале августа будет небольшая вечеринка с участием прежней, московской группы. И присутствие Оли там было бы очень даже желательно. Уточнила: для нее, Валерии, желательно. Оля обещала подумать.

01 июня 2083 года, вторник

Селенград

Павел не был уверен, что ему имеет смысл вести какие-то разговоры с Моравлиным с глазу на глаз. Тем более, что Моравлин уже сказал все, что хотел. И все-таки на большой перемене решил заглянуть к нему. Дверь 123-ей аудитории, использовавшейся в качестве лаборатории монтажа, была чуть приоткрыта. Моравлин, как ни в чем ни бывало, сосредоточенно ковырял электронное нутро шлюзового привода. Поднял голову, кивнул Павлу:

— Заходи.

Павел устроился на подоконнике между засушенным на корню кактусом и обглоданным куском древнего компьютера.

— Слушай, а Ваську на самом деле учить будут?

У Моравлина сорвалась отвертка, саданула по пальцу, он приглушенно выругался. Потом сказал:

— Не помню ни одного случая, чтоб Савельев от своих слов отказывался.

— Не получится, что мы сами посадим себе на шею Филькиного информатора?

— Вряд ли, — сказал Моравлин, почти с головой забравшись в привод. Пятясь, вылез, вытер ветошью руки, сказал, не глядя на Павла: — Иуда продал Христа за тридцать сребреников. Знаешь, почему Христос не стал карать предателя сам и запретил остальным? Потому что он, в отличие от своих учеников, знал: для каждого из нас в Поле определены эти тридцать сребреников — та цена, за которую можно купить человека с потрохами. И на месте Иуды на самом-то деле мог оказаться кто угодно. Главное понять, чем именно эти тридцать сребреников являются. Для кого-то это тридцать миллиардов долларов. А для кого-то — пост личного советника президента.

Достал из шкафа установку для лазерной сварки, потом долго возился в раздолбанном щитке питания.

— Цыганков с детства мечтал работать в Службе. И вылетел из нее. Не без моей помощи. Антикорректоры в Службе вообще-то работают, я видел одного такого. Натуральный инквизитор. Истощенный аскет с бешеными глазами фанатика. Но с Васькиным послужным списком об этом нечего было и мечтать. Вчера Савельев ему, фактически, предложил вернуться.

— Думаешь, он будет работать на нас, а не на Фильку? А если нет?

Моравлин посмотрел насмешливо и самоуверенно, ничего не сказал.

— А какие на самом деле были тридцать сребреников для Иуды?

— Трудно сказать. Но вряд ли только деньги или только жизнь. Порой я думаю, что Иуда просто завидовал Христу и хотел основать собственную школу. Тоже христианскую, но — свою. Амбициозен он слишком. Не хотел быть вторым. Вот это ему под видом тридцати сребреников и предложили.

— А для Христа что?

— Ну ты и вопросы задаешь… Откуда мне-то знать? Может, для него их вообще нет. Если Поле — Бог, то вспомни, Христос — Сын Божий. Какие, на фиг, сребреники? Может, он сам их всем определяет.

— А для тебя?

Моравлин помолчал:

— Последнее время что-то все заинтересовались, за сколько меня можно купить… Кстати, тебя Царев искал. Зашел бы ты к нему, пока перемена не кончилась.

Павел намек понял. Поднялся наверх, в лабораторию Царева, а если точней, то Бондарчука. Царева не было, а самый крутой шифровальщик Союза сидел, закинув ноги на стол, и свистел с идиотским видом.

— Привет.

— Угу, — вяло кивнул Бондарчук.

— А где Царев?

— На полигон поехал. Еще утром. Готовить базу для Цыганкова.

— И что ты думаешь?

— Да ничего. Надо было еще тогда не выгонять его, а переучивать. Хотя тогда он срался с Моравлиным, добром бы это не кончилось. Ты глянь, чего с Полем творится, — Бондарчук снял заставку с монитора динамического сканера. Изображение красиво переливалось разными цветами, порождая сполохи северного сияния. — Мерцает.

— И что?

— Да ничего. Такая дрянь перед инициацией кого-то крупного случается. Человек просто ходит, постоянно щупает Поле на разных ступенях, а оно волнуется.