Роман Глушков - Каратель богов
Одно из полезных качеств оборотня-редупликанта – это его наплевательское отношение к некритическим травмам и вызываемой ими боли. Первые мы можем полностью излечить при следующем перерождении, а вторая, в сравнении с болью, какую мы испытываем при редупликации, кажется нам чем-то вроде болезненного жжения после легкого ожога. То есть вполне терпимым, не выбивающим нас из колеи раздражителем. Вот и я почти не обратил внимания на свой разбитый нос, пускай он и кровоточил. И симулировать, что на меня подействовала вколотая Мангустом химия, тоже не стал, ибо это противоречило моей нынешней стратегии. Барклай был не той жертвой, которая начала бы так легко плясать под дудку недоброжелателя, даром что тот умел проходить через периметр «Ласточки», как нож сквозь масло.
Хомяков тоже вскоре понял свою ошибку. Так и не дождавшись, когда мой взор затуманится, а сам я утрачу силу воли и начну повиноваться его приказам, Мангуст в досаде выругался и ослабил хватку. Но, прежде чем отнять руку от моего рта, наказал:
– Только попробуй заорать или позвать охрану, Барклай! Один вопль, и я перережу тебе глотку, клянусь!
– Что ты за дерьмо такое, а?! – вновь обретя дар речи, тут же возмутился я. Но не слишком громко, поскольку не хотел проверять, блефует этот головорез или нет. Глотку он мне сейчас вряд ли перерезал бы, но вот отхватить в назидание ухо или палец мог без колебаний. – И как вообще ты сюда попал?! Да ты хоть в курсе, беспредельщик одноглазый, на кого руку поднял?!
– В курсе, не переживай, – заверил меня Хомяков. – Ты же не думаешь, что я просто пробегал мимо твоего логова и решил попутно спереть у тебя кошелек?
– А по-моему, ни хрена ты не врубаешься, что к чему, – усомнился я, сплюнув попавшую в рот кровь. – Ну и встрял же ты, мать твою, скажу я тебе! Неужели и впрямь такой наивный, если думаешь, что, убив меня, ты будешь жить потом долго и счастливо?
– Ты не умрешь, если наш с тобой разговор получится конструктивным.
– А если не получится, меня ждет участь несчастного Пистона? Это ведь ты его прикончил, верно? На кой черт? Чем тебе помешал мой человек? Да он, наверное, ни одного мозгоклюя в Зоне не обидел, не говоря о людях!
– Правильно мыслишь, Барклай, – это я свернул шею твоей шестерке, – не стал отрицать беспардонный гость. – Зачем? За тем, что ты – бизнесмен. И мне гораздо проще и быстрее убедить тебя в моей серьезности на одном конкретном примере, нежели тысячей пустых слов. Твой Пистон, или как там его, сослужил мне именно такую службу. Жаль, конечно, придурка, но что поделать, раз с такими, как ты, по-другому не потолкуешь.
– И только-то? А просто передать мне через Пистона вопросы, какие ты хочешь со мной обсудить, тебе в голову не пришло?
– Сомневаюсь, чтобы ты взял и вот так запросто на них ответил, – хмыкнул Мангуст.
– Откуда вдруг такая уверенность?
– Потому что они напрямую затрагивают твои деловые интересы. Вот почему наш с тобой разговор не мог состояться в дружеской обстановке. Скорее всего, он вообще не состоялся бы.
– Ну ладно, хватит насилия. Будем считать, я понял, что ты настроен серьезнее некуда. – Я поморщился. – Теперь давай, отпускай меня и говори, чего ты хочешь.
– Мне нужна информация об одном твоем клиенте, а также его товаре, который он все еще хранит у тебя на складе, – перешел к делу Хомяков, проигнорировав первый пункт моей просьбы и продолжая удерживать меня прижатым лопатками к полу. – Дашь мне это, и я обещаю оставить в покое тебя и твой бизнес. Не дашь – устрою вам с Пистоном скорую встречу, на которой он расскажет тебе, как выдал мне все твои секреты, какие он знал.
– Ну и запросы у тебя, сукин ты сын! – взъярился я, брызжа слюной и кровью. – Как думаешь, долго я прожил бы в Зоне, если бы сдавал своих клиентов каждому встречному и поперечному? Черта с два ты получишь от меня эти сведения! Пошел вон, сволочь, со своими идиотскими требованиями! Убирайся к тому, на кого ты работаешь, и скажи, чтобы он искал дураков в другом месте!
– По-моему, ты сейчас не в том положении, чтобы геройствовать. – Хомяков отреагировал на мое негодование подозрительно невозмутимо. – Видимо, до тебя все еще не дошло, что я не намерен уходить отсюда с пустыми руками. И я непременно своего добьюсь, готов биться об заклад.
– И что ты намерен делать, чтобы я тебе подчинился? Будешь до утра резать меня на куски, пока я не рехнусь от боли и не выдам нужную информацию? Что ж, валяй, попробуй! Самому не терпится узнать, что у тебя из этого выйдет…
Я знал, что в итоге он окажется прав, ведь этим и должна была закончиться наша встреча. Однако сдаваться без отчаянного сопротивления все равно не намеревался. В играх, какие я веду на протяжении многих лет, подозрительно легкая победа над врагом почти всегда означает, что он отнюдь не повержен, а всего лишь подсовывает мне сыр, лежащий на взведенной мышеловке.
– Пытать тебя? – переспросил дознаватель. – Вот еще! А то я не знаю про твои обезболивающие импланты, с которыми ты можешь сам себя порезать на ломтики и глазом не моргнешь. Вон, гляди, какую я тебе мощную сыворотку вколол, а ты хоть бы хны! Даже испариной не покрылся, хотя меня этот коктейль за полминуты превратил бы в слюнявую тряпку… Нет, Барклай, истязать тебя физически – только зря время терять, а его у меня и так немного… Мы с тобой поступим иначе. Слышал, небось, историю про Герострата? Не про того мордоворота, что на Обочине дружинником служит, а про настоящего, древнегреческого? Не слышал? Ну так я ее тебе сейчас не только расскажу, но и разыграю. О, это будет весело, вот увидишь!.. Пойдем-ка со мной!
И Мангуст, ухватив меня за грудки, одним сильным рывком помог мне подняться на ноги. В моем нынешнем обличье я оказался на полголовы выше Хомякова и попробовал для проформы сопротивляться, набросившись на визитера. Но тот предвидел, что ерепенистая жертва может отмочить нечто подобное. И не успел я глазом моргнуть, как уже находился на мушке допотопного крупнокалиберного револьвера – любимого оружия не способного дружить с современной техникой Мангуста.
Выхваченный в ковбойском стиле револьвер уткнулся мне дулом прямо в расквашенный нос, и весь мой агрессивный настрой вмиг иссяк. От резкой боли я разразился бранью, а из глаз у меня хлынули слезы. Причем самые что ни на есть натуральные, а отнюдь не наигранные. Дабы владелец анестезирующих имплантов не утратил инстинкт самосохранения, они начинали действовать только при продолжительной боли или серьезных телесных повреждениях, так что моя реакция на подобное насилие была вполне нормальной. Закрыв лицо ладонями, я отшатнулся от мучителя, но он вновь подскочил ко мне, ухватил за ворот куртки и, уперев ствол револьвера в висок, прорычал в ухо:
– Не дергайся, гнида! Неужто все еще не врубился, что шутки кончились?
– Да пошел ты! – прошипел я в ответ. – Ты еще соску сосал и в памперсы мочился, когда мне впервые пушку к башке приставили! И тогда я не раскололся, а теперь и подавно! Я довольно пожил на белом свете и многое повидал, чтобы такая мразь, как ты, могла запугать меня смертью!
– Ну это мы еще поглядим! – проронил Мангуст и, не опуская оружия, поволок меня через зал. – А что скажешь насчет экскурсии по твоим культурным закромам? Давненько я не бывал в музеях, а у тебя, если Пистон не соврал, под домом целый маленький Эрмитаж запрятан, ведь так?
– На кой тебе сдались мои картины? – спросил я, увлекаемый за шиворот к ведущей в подвал винтовой лестнице. – Ты же вроде бы явился сюда не живописью любоваться?
– Почему бы не совместить полезное с приятным? Или, думаешь, живодеры не обладают чувством прекрасного? Ошибаешься, Барклай: мне, так же, как тебе, не чужды многие человеческие слабости. Разве что у меня руки покамест не дошли до создания собственного музейчика…
Галерея была отделена от апартаментов чисто символически – обычными дверьми, на которых даже не имелось замка. Наверное, Барклай полагал, что оборонительная мощь «Ласточки», ее взрывоустойчивые шлюзы, железобетонные стены и бронированные двери надежно защищают его коллекцию, чтобы перекрывать доступ к ней еще одним заслоном. В подвале наличествовали железные ворота, но они отделяли галерею не от мини-форта, а от подземного хода, что начинался в ней, пролегал под дном реки и выходил на поверхность неподалеку от тамбурного вихря. В сам же картинный погребок можно было попасть из зала совершенно беспрепятственно.
Свет в музейчике зажигался автоматически при появлении Барклая и независимо от того, вошел он в двери, как обычно, или влетел в них, получив пинок под зад, как сейчас. Доселе мне не доводилось посещать в статусе заложника ни музеи, ни иные очаги культуры. Так что полученный мной сегодня опыт был, бесспорно, уникальным, хотя и не особо ценным.
Персонажи малоизвестных простому обывателю картин, не мигая, таращились на меня со стен. А те из них, на чьих губах была запечатлена улыбка, казалось, смеялись надо мной с нескрываемым злорадством. Несмотря на то, что я и Мангуст находились здесь одни, меня не покидало ощущение, что мое унижение проходит прилюдно, на глазах почтенной публики. И что ее единодушное молчание выражает согласие с методами моего дознавателя. Что было довольно парадоксально, поскольку он, как вскоре выяснилось, не питал к нашим безмолвным зрителям ни капли уважения.
