Майкл Гелприн - Хармонт. Наши дни
На разбросанный между надолбами, вросший в бетон и врытый в землю хабар Ян внимания не обращал. Здесь было его не меньше, чем в Слепых кварталах, а возможно, и больше. «Пустышки», «брызги», «браслеты», «вертячки», «погремушки» – от чужеродных общему запустению и упадку блестящих, зачастую нарядных предметов рябило в глазах.
Ян одолел пустырь и вышел к проходной. Ограда вокруг пропускного пункта обрушилась, искрошилась, а сам пункт уцелел, и хромированная вертушка-турникет стояла как новенькая, лишь поскрипывала на ветру.
– У меня пропуск, – насмешливо сказал Ян и протянул ладонь с надёжно умостившимся в ней «рачьим глазом».
Он пнул турникет ногой, отчего тот жалобно заскрипел, но повернуться и не подумал. Тогда Ян пожал плечами и, воспользовавшись отсутствием ограды, мимо вертушки проследовал на территорию.
Снова взревело, на этот раз так громко и близко, что пришлось заткнуть уши. Земля под ногами заходила ходуном, и Ян поспешно уселся, устоять на ногах нечего было и думать.
– Ну что, выдохся? – спросил Ян, когда грохот стих и земля снова стала вести себя адекватно.
Никто не ответил. Тогда Ян поднялся и мимо штабелей арматуры, мимо нагромождения труб, мимо ткнувшегося капотом в землю самосвала с завалившимся кузовом пошёл к развалинам ближайшего цеха.
Смотреть здесь было не на что: крыша цеха обрушилась вместе со стенами и похоронила под собой всё, что когда-то было внутри. Ян обогнул развалины, пробрался сквозь нагромождения разнородных обломков и через заводской двор двинулся к дальним цехам. Было их три, и от тех, что по краям, остались лишь торцевые стены. Зато тот, что посередине, устоял, и даже цистерны перед его фасадом не пострадали, а стояли вереницей, приземистые, пузатые, словно застывшее по пути на выпас коровье стадо. И труба нагло целилась в небо щербатым оголовком.
Ян уселся на обломок бетонной панели и минут пять осматривал уцелевшее здание. Идти внутрь не хотелось, отчаянно не хотелось идти, и это был не страх, а что-то другое, какое-то непонятное, подспудное чувство, но не опасности, а скорее брезгливости и отвращения к тому, что он там увидит.
Свалится ещё что-нибудь на голову, думал Ян, отстранённо разглядывая узкий чёрный ряд, оставшийся в стене от выбитых окон. Труба, например, навернётся, и никакой пропуск не спасёт. Или стена рухнет. Да мало ли что.
Он вздохнул, поднялся и побрёл к цеху. Всё, что могло свалиться, навернуться и рухнуть, уже давно свалилось, навернулось и рухнуло, сказал он себе. Так что нечего искать отговорки. Он пришёл сюда, чтобы увидеть воочию, от чего Зона грохочет и трясётся. А раз так, поворачивать обратно поздно – если собирался чуть что поворачивать, не надо было и затеваться.
Ян добрался до ближайшей цистерны, поразмышлял, стоит ли влезть на раму, достичь сливного колпака и посмотреть, пустая цистерна или полная. Махнул рукой, протиснулся в зазор между сцепками и оказался напротив цеховых ворот. Были они наполовину перекрыты перекосившимся, сорвавшимся с направляющей полотном, и Ян опасливо, будто никакого пропуска у него не было, мелкими шажками двинулся к чёрной трапеции проёма. Постоял на пороге, пока глаза не привыкли к темноте, и шагнул внутрь.
Цеховое оборудование частично рухнуло, загромоздив помещение и сделав его непролазным. Минут пять Ян всматривался в хаотичные переплетения металлических конструкций, в голубые всплески «ведьминого студня», пышущие из провалов в полу, и во что-то вздымающееся, чёрно-лиловое у дальней стены, едва различимое в просветы между завалами. Ян стиснул зубы и по стенке, преодолевая, перелезая и карабкаясь, двинулся в глубь цеха. Что-то ворчало там, всхрапывало, вспухало, с шипением лопалось, опадало и вспухало вновь. Последний завал дался особенно трудно. Ян ободрал руки об острые зазубренные края треснувших стоек, распорок и перекладин, пока продирался через него. А когда, наконец, продрался, застыл и, не в силах оторвать взгляд, стал смотреть.
Пол цеха провалился, образовав вытянутый восьмёркой котлован с рваными краями. И в этом котловане варилось, кипело, вспухало чёрно-лиловыми пузырями, лопалось и опадало что-то невообразимое, мясистое, переливающееся багровым и фиолетовым, жуткое и завораживающее одновременно. Оно кряхтело, урчало, постанывало, и звуки, отражаясь эхом от уцелевших заводских стен, искажались, превращаясь в те самые утробные всхлипы, ворчание и храп, которые слышны были снаружи.
Когда глаза привыкли окончательно и зрение сфокусировалось, Ян различил, что варево в этом адском котле неоднородно. В нём, то всплывая на поверхность, то исчезая в уродливой чёрно-лиловой утробе, перемещались некие чуждые этому аморфному киселю предметы, метались в нём, словно неразварившаяся крупа в кипящем супе.
Хабар, понял Ян, разглядев показавшийся на мгновение и тут же засосанный в недра лопнувшего пузыря «Золотой шар». А вот и «синяя панацея», окрасившая поверхность варева в ультрамарин и секунду спустя в нём растворившаяся. «Белые вертячки», «пустышки», «браслеты», «сучьи погремушки»…
Когда Ян, потрясённый, выбрался из цеха наружу, солнце подплывало уже к западному горизонту. Вот оно как, вот, значит, что это такое, беспорядочно думал Ян, пересекая заводской двор. Надо же, гадость какая, пакость какая, дрянь.
В двадцати шагах по правую руку от уцелевшей проходной с турникетом, из кучи разнородного мусора слабо, едва заметно пульсировало красным. Ян приблизился, ногой расшвырял мусор и на ощупь извлёк из глубины «рачий глаз», близнец того, что приютился у него в ладони. Дождался, пока красный сменится на матово-белый, упрятал в карман и пошёл от «Бродяги Дика» прочь. Долгое время он даже не отдавал себе отчёта, куда направляется. Потом встряхнулся, отгоняя наворожённый чудовищным котлом морок, сориентировался и двинулся назад уже целенаправленно, метя в ту точку, откуда пришёл.
Достигнув кольца, Ян прикопал оба «рачьих глаза» в землю на расстоянии в три фута один от другого. Пометил оба места камнями. Что-то не давало ему развернуться и уйти, что-то тревожное, мрачное и назойливое. Ян потоптался с минуту, растерянно глядя на захоронки. Пожал плечами, нехотя пошёл прочь. Мрачное тревожное чувство нарастало и на границе стало уже нестерпимым. Тогда Ян решительно двинулся назад. Забрал оба «глаза», рассовал по карманам.
– Давай сажай меня, гнида, – сказал он вслух тому неизвестному, кто пас его все эти годы. – Сволочь такая.
Не оглядываясь, Ян пошёл из Зоны вон. Тревожное чувство, несмотря на риск вновь оказаться за решёткой, ушло.
Сажа Квятковски, 35 лет, домохозяйка
Неладное Сажа чувствовала с самого утра. Она не знала, какого сорта это неладное и что ему причиной, но, едва проснувшись, не находила себе места.
К девяти утра пробудился Гуталин, выскочил в сад и стал уговаривать сыграть в баскетбол. Сажа поначалу отнекивалась, потом, наконец, согласилась, и Гуталин обыграл её, ни разу не промахнувшись мячом по корзине, креплённой к щиту на сооружённой Яном баскетбольной стойке. Ощущение, что близится нечто неладное, не пропало. Неужели что-то с Яником, отчаянно думала Сажа, у которой всё вдруг стало валиться из рук.
Она уселась на крыльцо, то самое, где почти четверть века назад впервые увидела лицо человека, ставшего её мужем. Того, кто целился в неё, но не выстрелил, предпочтя огрести длительный срок. Того, который потом ещё дважды оставлял её соломенной вдовой.
Я ни о чём не жалею, в который раз сказала себе Сажа. Эти слова превратились для неё в нечто сродни заклинанию. Она полюбила не просто упрямого, гордого и сильного человека – она полюбила сталкера. Она предложила ему всё для того, чтобы он не был больше сталкером, но он отказался, и она приняла этот отказ вопреки соображениям здравого смысла, вопреки разлуке с приёмным отцом и братом, вопреки всему.
На крыльцо выбежала Беляна, с ходу запрыгнула Саже на плечи и потребовала поиграть в лошадку. Сажа безропотно проскакала пять кругов вокруг дома, взяла барьер, перепрыгнув через цветочную клумбу, и сдала наездницу на руки Гуталину.
Дети убежали в бассейн, а Сажа долго ещё смотрела на них, плещущихся, и думала, что вот оно – счастье. То самое сталкерское счастье, когда Зона пощадила детей и не поступила с ними как с дочерью Рыжего Рэдрика, которая это счастье им с Яном подарила.
К полудню зарядил мелкий косой дождь, тёплый, сентябрьский. Сажа, стоя на крыльце и запрокинув лицо, ловила капли дождя губами. Потом солнце растолкало тучи, а затем на пару с ветром и вовсе погнало их с небосвода. Чувство, что неладное вот-вот случится, не уходило, оно пригрелось у Сажи в груди, прижилось там и теперь то и дело напоминало о себе, сжимая, сдавливая сердце.
К двум пополудни в гости неожиданно приехал Артур с компанией из двух длинноволосых девиц и тощего всклокоченного парня. Сажа обрадовалась и, на время подавив тревогу в груди, принялась за стряпню. Пока тощий всклокоченный тип веселил в саду оказавшихся хохотушками девиц, Артур, стоя рядом с Сажей у плиты, делился новостями.
