Вечерний Чарльстон - Максим Дынин
Начался грабеж дворянских усадеб и массовое убийство польских помещиков. 19 февраля 1846 года вооруженные отряды крестьян разорили и уничтожили в течение нескольких недель февраля–марта 1846 года более пятисот поместий (в районе Тарнува было уничтожено более девяноста процентов усадеб). Убито было, часто самым жестоким способом, от 1200 до 3000 человек, почти исключительно представителей польской мелкопоместной шляхты, чиновников, католических священников. Евреев, австрийцев, зажиточных польских и русинских крестьян восставшие не преследовали. Имела место серия взаимных нападений восставших крестьян на отряды мятежных поляков, направлявшиеся к Кракову.
Крестьяне с особой жестокостью убивали дворян и их семьи, иногда даже отрезали и отпиливали им головы. По одной из версий австрийцы за убитых помещиков выплачивали восставшим денежное вознаграждение. А так как выплачиваемые за мертвых суммы были в два и более раза выше, чем оплата за раненых или покалеченных шляхтичей, многие схваченные люди приводились восставшими в Тарнув, где их убивали на пороге особняка в самом центре города, в котором располагалась австрийская администрация. По воспоминаниям очевидцев, это носило такой массовый характер, что кровь рекой текла по улицам этого города.
Фельдмаршал Паскевич приказал дивизии генерала Федора Панютина занять Краков. А, поскольку для ее сосредоточения требовалось время, распорядился: «Идти сейчас с тремя батальонами, артиллерией и казаками, которые у вас уже есть, и отрядом князя Бебутова, вперед к Михаловице, а Краков окружите казаками. Бояться нечего, стыдно! Держитесь и держите бунтовщиков в страхе!»
Между тем 25 февраля конный отряд поляков попытался атаковать расположенный в пограничном городе Мехове батальон Кременчугского егерского полка, но отступил после нескольких выстрелов. Эта стычка, стоившая полякам одного раненого, оказалась единственным боем русских войск за всю операцию по овладению Краковом.
Через день к Мехову подошел отряд Давида Бебутова, состоявший из трех батальонов пехоты, трех сотен казаков и четырех сотен горцев при дюжине орудий, чтобы проследовать далее прямиком к вольному городу. Впереди с гиканьем и свистом на карабахских конях мчалась сотня джигитов личного конвоя Паскевича из сформированного по его инициативе в 1835 году Закавказского конно-мусульманского полка. Это была «изрядная вольница, позволявшая себе по пути всякие шалости. Коней своих дорогих они ставили в лучших домах и сами спали с ними. Наместник за все щедро платил из своего кармана».
3 марта 1846 года отряд Бебутова занял Краков, причем многие уставшие от беспорядков горожане приветствовали его криками: «Да здравствуют русские!» Спустя три часа подошли австрийцы под командованием фельдмаршал-лейтенанта графа Кастильоне (пять рот и два эскадрона). По дороге они разогнали вышедший им навстречу отряд повстанцев.
Прусский контингент (два батальона и четыре эскадрона) вступил в Краков 6 марта.
Паскевич предложил Николаю I поделить всю территорию республики на три равные части – по одной каждому из союзников. Догадываясь, что ответ будет отрицательный, но надеясь урвать с пресловутой «паршивой овцы» (Австрии) хоть «шерсти клок», фельдмаршал выдвинул еще один вариант: взять с австрийцев компенсацию закупаемой у них солью (в размере импорта за два года) или деньгами.
Но Николай I был категоричен. «Брать себе ничего не хочу… Краков должен быть австрийским, а не прусским; так этому и быть. Но ежели хотят австрийцы поменяться и отдать мне Галицию, взамен Польши, по Бзуру и Висле, отдам и возьму Галицию сейчас, ибо наш старый край».
В июне 1846 года русские войска были выведены из утратившего свой вольный статус Кракова, который к осени был де-факто и де-юре включен в состав Австрийской империи. 16 ноября в Кракове состоялось торжественное принятие власти австрийским императором.
В Англии и Франции ликвидация Краковской республики вызвала возмущение, но в результате правительства этих государств ограничились только формальным протестом. На протяжении последующих семидесяти с лишним лет Краков оставался австрийским городом.
2 августа 1855 года.
Вашингтон, дом в Джорджтауне.
Джошуа Рид Гиддингс, спикер Палаты
представителей. Точнее, уже президент
– Мистер спикер! Мистер спикер!
Мэри что-то проворчала, повернулась на другой бок и вновь захрапела. Я встал, накинул на себя халат и тихонько вышел из спальни. Там меня ждал Маркус, мой старый немец-дворецкий. Странно, в Америке он уже сорок лет, а немецкий акцент никуда не делся.
– Что такое, Маркус?
– К вам пришли!
– Но я не одет…
– Говорят, это очень важно!
Я вышел в прихожую, где меня ждала целая делегация – все судьи Верховного суда во главе с Роджером Бруком Тони, главным судьей, государственный секретарь Уильям Марси, а также Нэт Бэнкс и еще трое из Палаты представителей.
– Доброе утро, джентльмены. Что-то рановато вы здесь…
– Мистер спикер, – торжественно объявил Тони. – Президент Пирс скончался в ночи.
– То есть как это скончался? – опешил я. Вообще-то это было именно то, что мы планировали, но я не ожидал, что это случится так быстро.
– Мы подозреваем апоплексию – по крайней мере, все признаки налицо.
Ну что ж, подумал я, значит, сработало. Один из негров, работающий в Белом доме – так в народе называли Президентский особняк[98], – недавно получил определенную сумму денег и экстракт наперстянки, также известной как дигиталис. Его он должен был добавить в стакан бурбона, который Пирс иногда выпивает перед сном, когда ему не спится, а потом как следует помыть стакан – впрочем, это и так входило в его обязанности. Сам этот негр будет молчать – ему ведь тоже хочется жить, а представьте себе, что с ним будет, если узнают, что президента убил он. Впрочем, через два-три месяца и его не станет, но это уже другая история.
А дигиталис действует не сразу, а только через два-три часа. Так что Пирс то ли умер во сне, то ли сначала проснулся, но поделать уже ничего не смог. В любом случае его больше нет, по крайней мере, если верить Тони.
– Президент любил, чтобы его рано будили. И сегодня с утра его нашли уже мертвым.
– Какой ужас! – вырвалось у меня.
– Так как вице-президент умер еще два года назад, а временного президента Сената тридцать четвертого созыва еще не избрали, то обязанности президента Соединенных Штатов Америки придется исполнять вам до того момента, когда будут организованы новые выборы. Так как в этом году времени для кампании слишком мало, мы обсудили этот вопрос, и Верховный суд решил, что выборы состоятся по графику, в ноябре следующего года. Чтобы у нашей страны был президент, клятву на Конституции вы можете дать прямо сейчас. Свидетелями будут государственный секретарь Марси, конгрессмен Бэнкс и другие члены Палаты представителей. Итак, начинаем. Я, Джошуа Рид Гиддингс…
Я положил руку на Конституцию и повторил текст присяги за Тони.
– За сим, мистер президент, разрешите откланяться.
И члены Верховного суда с поклоном вышли. Я посмотрел на оставшихся членов делегации:
– Господа, я вас не задерживаю, кроме государственного секретаря и конгрессмена Бэнкса.
После того, как остальные вышли, я посмотрел на Марси, подумал на секунду – эх, не люблю я Бэнкса, но другие не поймут, если я не сдержу своего обещания, по крайней мере на начальной стадии – и сказал:
– Мистер Марси, мистер Бэнкс будет новым действующим государственным секретарем, и я надеюсь, что вы, мистер Марси, поможете ему принять дела. Если можно, не могли бы вы подготовиться и начать это уже завтра?
– Конечно, мистер президент.
– Кроме того, прошу вас оповестить других членов кабинета, а мы подумаем, кого бы назначить на ту или иную должность. Понятно, что, пока не собрался Сенат и не одобрил эти кандидатуры, все эти назначения будут временными, но я надеюсь, что проблем с их одобрением не будет. И нужно будет организовать похороны для президента Пирса – мистер Марси, я был бы вам очень благодарен, если бы этим также занялись вы.
– Хорошо, мистер президент.
– Тогда не смею вас задерживать. А вас, мистер Бэнкс, попрошу остаться.
Список кандидатов на разнообразные посты у нас уже был, но нужно было переписать его набело, а также обговорить наши первые шаги. Ведь я не ожидал, что это произойдет так быстро. Ну ничего, теперь вы у нас попляшете, господа рабовладельцы. И вы, господа русские – кто вас просил отнимать законные доходы у наших людей?
4 августа 1855 года.
Вашингтон, резиденция российского
посла Эдуарда Андреевича Стёкля.
Точнее, временного поверенного.
Николай Максимович Домбровский,
русский американец
– Здравствуйте, господин Домбровский. Enchanté[99], госпожа Катберт-Домбровская. Наконец-то я с вами познакомился, – улыбнулся Эдуард Андреевич. – Много наслышан, да и получил инструкции соот… – как это сказать правильно?
– Соответствующие, – кивнул я. Посол неплохо говорил по-русски, но время от времени делал ошибки, да и акцент его был то ли еще немецким, то ли уже американским. Может, потому что супругой его была американка, Элизабет Говард. На американке был женат и его предшественник, Александр Андреевич Бодиско, умерший полтора года назад, и Стёкль все еще находился в статусе chargé d’affaires, временного поверенного. И с учетом его
