Лучший друг - Ян Жнівень
Глаза старшего брата разомкнулись только спустя десять минут, когда Егор (в основном давая указания и кряхтя от жуткой боли в спине) с Машей уже принялись обустраивать убежище и строить импровизированную кухню. Только что оклемавшийся Лёша приподнялся на локте и вдруг завопил:
– Вы что творите! У нас нет времени на то, чтобы устраивать привалы! Мы должны добраться до этого треклятого поезда…
– Да нет уже никакого поезда, – ответила Маша. – Прошло шесть часов, как он уехал. Лежи и отдыхай.
Недоумение, в которое впал Лёша, было не передать словами. Он искренне верил, что в столь короткий промежуток они успеют добраться до поезда и уехать. Как ни в чем не бывало, он встал с койки и поковылял к наставленному на стойку из палок котелку. Чтобы успокоить бешеный ход сердца, ему достаточно было того, что Егор был жив и здоров. Теперь он был вновь невозмутим, как и всегда, стараясь уберечь младшего от всей тяжелой работы.
– Где вы взяли котелок? – спросил Лёша, усаживаясь к нему и вдыхая аромат варившегося иван-чая. – В наше время они еще существуют?
Но то был необычный котелок. Эта титановая тара из себя представляла самозакипающий чайник, который активировался сгибанием маленькой пластинки внутри него. Лёша, увидев такой механизм, выпучил глаза и вопросительно посмотрел на Машу.
– Такие котелки использовали в больницах и санаториях. Какая-то новая штука, которая была в ходу до нового столетия, а теперь от них остались лишь воспоминания, – ответила девушка.
– Удивительно, до чего дошел прогресс, – выдавил, жмурясь, Лёша и жадно ухватился за остатки сырников, не дав даже предположить остальным, насколько в ту секунду ему было больно. Его невозмутимостью теперь прониклись все без исключения, чувствуя рядом с этим почти двухметровым здоровяком уверенность в следующем дне.
II
Ночь выдалась холодной. В уже приготовленной палате больницы, в которой все трое решили переночевать и отдохнуть, было тускло и сыро. Рассевшись на полу, на котором они постелили кучу старых покрывал и пледов, все трое укрылись тканью и грелись у полыхающего костерка, для которого было выделено отдельное место.
В таком режиме грустного чаепития, пряток под холодными парусами коек и книгами они провели свыше четырех дней. Правда, про книги это громко сказано. Егор – единственный, кто был с литературой в любом уголке мира, – доставал своего Коэльо разве что в самую отчаянную секунду, когда спать вообще не тянуло. Однако стоило корешку книги показаться в его поле зрения, как он тут же засовывал ее в рюкзак и садился доедать запасы, которые стремительно подходили к концу. Все же, бо́льшую часть времени он спал, не в силах порой даже помочиться и пересилить боль самостоятельно, униженно прося Машу ему помочь, что та, без намека на отвращение или смущение, выполняла безукоризненно.
В это время Лёша, точно осознавший, что на этот раз его спутники не вынесут дальней дороги, решил позволить телу зажить и прийти в порядок, ведь ему досталось больше всех, и тут его уговаривать не пришлось, хотя он точно пытался всем видом показать, как ему плевать на раны. Он все время лежал на койке и пытался словить вайфай, либо просто смотрел на все подряд, вспоминая любимую в городе и от нечего делать начиная причитать и жаловаться на скуку. В конце концов его доконало бездействие, и он, без особой охоты, достал старую большую тетрадь, в которой хранились рассказы, идеи и редкие стихи.
Первое время он сидел над тетрадью и рисовал всякую всячину, но взгляд художника – Маши – явно дал понять, что с этим пора завязывать. Он только отложил тетрадь и положил голову на подушку, как в момент его мысли о Лере вдруг стали сильнее, видя, как Маша, сама того не замечая, ластилась к больному брату и ухаживала за ним, от чего тот краснел и вел себя как придурок, на время отвлекаясь от тяжелых мыслей, горой висевших на его плечах. В этом кураже он взялся за тетрадь и медленно, выводя каждую букву, что-то начиркал. Прошло еще пять минут, как он с головой ушел в буквы, так и просидев до вечера.
В это время, уже в который раз отложив от себя Коэльо и мысленно коря себя за лень, которую перебороть, как казалось, был не в силах, Егор обратился к Маше с вопросом, которым и Лёша задавался ранее:
– И все же… Как работает твоя эта сфера?
Маша выронила из рук ватный диск с перекисью и потерялась. Заметив ее стеснительность и неоправданный испуг, Егор поспешил успокоить ее сомнения:
– Я лишь хочу узнать твой потенциал. Меня беспокоит то, что мы, как я думаю, могли бы улететь на твоей сфере куда угодно, но вместо этого слоняемся тут, как отшельники.
– Это не так, – перебила его Маша и села на лавку у окна. – Я сама, когда заметила за собой такую особенность, долго задавалась вопросом, как такое возможно и почему я стала такой. Долго изучая ее свойства, я поняла, что у моей сферы, вероятно сделанной еще до моего рождения…
– Чего? – спохватился Егор.
Маша отвела взгляд.
– Мама говорила, что после моего рождения никуда меня не отдавала. Я родилась с такой способностью.
– Да как такое может быть? – встрял Лёша и возмущенно развел руками.
– Не знаю я! Дай договорить… Моя сфера способна перемещаться на пару десятков метров, не более. В нее можно поместить все что угодно, если это не привязанный к чему-то объект. Перемещаюсь я почти мгновенно, а внутри сферы все вижу так, словно смотрю на мир сквозь стеклянный шар. По моему велению, которое исходить лишь из головы, она летит туда, куда мне нужно. Но чем дальше дистанция полета – тем больше я затрачиваю сил.
После этой фразы Егор стал четче понимать природу ее жуткой усталости. Девушка, помимо того, что ухаживала столько времени за ними, пролетела сотни метров, изведя все свои запасы энергии. И при всем при этом Маша помогла им, и даже сейчас усердно старалась поддерживать всех в здравом расположении духа.
– На этом вроде все… Нет, еще у сферы есть предел глубины – более двух метров препятствия я не могу пройти. Сфера словно начинает сжиматься
