Владимир Василенко - Экспедиция в ад
Я рухнул на спину, зажмурившись от бьющих в лицо прожекторов. Гам, царящий на арене – писк обоих ползунов, плач девчонки, ругательства запертых в камерах товарищей по несчастью, – поутих, и я слышал его будто бы через толщу воды.
Сейчас вырубишься – и все, конец. Хотя какое там вырубишься, когда колено будто бы буравят тупым сверлом.
Я перевернулся на бок, приоткрыл глаз…
Все не так уж и плохо. Оба ползуна трепыхаются, сплетясь в невообразимый клубок, и им пока явно не до нас. Тот, что с ломом в глотке, наверняка ранен смертельно. От второго тоже толку мало.
Как, впрочем, и от меня.
Я почувствовал, как что-то коснулось моего плеча, и дернулся как ошпаренный.
Девчонка. Размазывая слезы по испачканному лицу, теребит меня за рукав.
– Вставай! Вставай, что же ты… Ну, пожалуйста…
Ну да, действительно, что это я развалился? Жутко захотелось двинуть ей локтем в нос, но сдержался. Что было не так уж и трудно – сил не осталось даже на то, чтобы как следует выругаться. Боль отнимает последние крохи энергии, хотя она же и не дает окончательно впасть в забытье.
Я перекатился еще дальше, к самой стене. Что-то твердое и холодное уперлось в бок. А, второй лом. Я вытянул его из-под себя и, опираясь, как на костыль, приподнялся на одном колене. Девчонка подхватила было меня с другой стороны, но зацепила ботинком раненую ногу, и я взвыл, как аварийная сирена. Снова рухнул на пол, корчась от боли. Перед глазами все померкло, погрузилось в мерцающую багровыми сполохами кашу, по щекам, продираясь сквозь многодневную щетину, покатилась жгучая струйка. Слезы?!
Никогда в жизни, даже когда был сопливым мальчишкой, не плакал от боли. Вот и сейчас. Злость, бессильная ярость, нежелание мириться с неизбежным. И какая-то непредставимо огромная, просто вселенского масштаба, обида. Не хочется подыхать ТАК… Здесь… Да что там – вообще не хочется.
Я поднял голову, услышав лязг открывающейся решетки.
На арене снова появился робот в черном, парой мощных ударов добил корчащихся в муках ползунов. Подцепив крюком, утащил с арены – сначала одного, потом второго. Ну да, они уже не бойцы. Шевелиться еще шевелятся, но для шоу не годятся.
Подошел ко мне. Крюк с плоским, остро отточенным лезвием замер перед самым моим носом. Я, выругавшись, из последних сил отмахнулся от него своей железякой. Крюк от удара даже не дрогнул, а вот у меня лом чуть не вывалился из пальцев. Но намек был понят – робот, развернувшись, пошагал прочь.
Ну вот. Еще несколько минут жизни выиграны. Только вот зачем? Для того, чтобы шоу продолжалось?
Пузыри над камерами снова начали мигать – один за другим, с нарастающей скоростью.
– Держись, Грэг! – ободряюще выкрикнул Зотов.
– Меня, меня выпустите!! – как орангутанг, тряся прутья клетки, заорал Джамал, разражаясь своим демоническим хохотом.
Да уж, подмога не помешает. Сейчас я не то что с ползуном – с собственным телом управиться не в состоянии. Всему есть предел. Притока адреналина хватило на пару битв, но дальше – край. Несколько дней вынужденного голодания дают о себе знать.
Мигнул последний фонарь. Со скрежетом разошлись в стороны прутья решетки, и на несколько секунд в зале стало тихо. Неестественно тихо, будто все разом вымерли. Я же, повернув голову, чтобы поглядеть на свою «подмогу», закашлялся в приступе горького смеха.
Муха. Малыш еле держится на дрожащих, тонких, как сухие веточки, ногах. Повязки, наложенные Зотовым, превратились в еле держащийся на голове расхристанный тюрбан, темный от грязи и крови. Уцелевший глаз влажно поблескивает из-под этих лохмотьев.
Но парень – настоящий боец. Нетвердой походкой поковылял ко мне, и я чуть ли не физически ощутил накрывшую меня волну сострадания и желания помочь. Своими тонкими, невесомые пальцами, едва касаясь штанины, малыш ощупал мою раненую ногу и тут же начал сдирать с головы свой тюрбан.
Я отпихнул его в сторону. Все равно не успеет. Да и зачем? Еще несколько секунд – и нам конец. Вот он, скрежет трех одновременно открывающихся решеток…
Все! Будто бы разом перегорели последние предохранители, удерживающие меня на грани сознания, и все вокруг вдруг померкло и унеслось куда-то в невообразимую даль.
А может, это я падал куда-то. Вниз, вниз… Ощущение полета, приятный холодок по позвоночнику, и мелкая, тоже не лишенная приятности, дрожь по всему телу.
А потом – какой-то грохот и истошный писк ползунов.
31
Это похоже на чуткий сон или, наоборот, на глубокую дрему. Полностью не отключился, и будто бы сигнальный буек колышется на поверхности сознания. Ни мыслей, ни эмоций, ни звуков, ни образов. Ощущаешь себя дрейфующим в безбрежном океане мрака. Если возникнет желание вынырнуть из него – не получится. Здесь нет расстояний, нет верха и низа. Нет движения.
Но выныривать не хочется. Потому что желаний тоже нет. И собственное тело не контролируешь, даже не чувствуешь. Есть лишь мрак и слабое ощущение… себя. Его достаточно лишь для того, чтобы понимать – ты жив. Остальное – неважно. Остального пока просто нет.
Постепенно, а может, наоборот, неуловимо быстро, так что я не улавливаю моментов смены состояний – добавляются новые ощущения. Пространство… Время…
Боль.
Вспышкой боли меня, как взрывом, выбрасывает на поверхность этого океана беспамятства. В мозг разом врывается огромный, оглушительный, ослепительный Мир, едва не размазывает меня своей громадой в первые же секунды.
Впрочем, шок длился недолго, и мир вскоре сжался до маленькой полутемной каморки с гладким, как зеркало, потолком и вяло мерцающим пузырем-светильником на стене.
– Извини, Грэг. Не хотел тебя будить…
Зотов, склонившись надо мной, осторожно разматывает сероватые бинты на искалеченной ноге.
– Повязки надо сменить. Потерпи.
Лежу, терплю, отупело таращась в потолок.
– Я сделаю поярче, раз уж ты очнулся…
Он коснулся кончиками пальцев пузыря, и тот загорелся на полную, высветив гладкие голубоватые, будто бы сделанные изо льда стены, покрытые незатейливым геометрическим узором.
Тихо. Светло. Чисто. Совсем не похоже на ту камеру, где нас с девчонкой держали до этого.
– Где мы? – прохрипел я, откашлявшись.
– Сам-то как думаешь? – хохотнул Зотов.
Я скривился. Тоже мне, хохмач нашелся. Ка-ак двинуть бы сейчас в морду…
Алекс, выпрямившись, с усмешкой взглянул мне в глаза.
– О, да ты начинаешь злиться, Грэг! Хороший знак. Будешь жить.
– Да пошел ты, – вяло пробормотал я. – Последний раз предупреждаю – не лазь мне в башку!
– Я ведь тебе объяснял уже… – начал было Зотов, но, вздохнув, оборвал сам себя и снова занялся повязками. Настал самый ответственный, а заодно и самый болезненный для меня этап – укладывание ноги в лубок из листа какого-то эластичного материала. Следующие пару минут мне было не до вопросов.
– Уф… Ну вот, готово. Как ты?
– Терпимо. А попить найдется?
– Конечно.
Он достал откуда-то из-под моего ложа бурдюк с водой. Я выпил почти все. Отдышавшись, уперся руками в край ложа, намереваясь сесть, но Зотов меня остановил.
– Не думай даже! Тебе еще пару дней отлеживаться, не меньше.
– Проклятье!.. Ладно, лежу. А ты давай рассказывай уже, что происходит. Я-то, если честно, рассчитывал проснуться уже на том свете.
– Да уж, ты пропустил самое интересное…
– Что, Муха с девчонкой уложили трех многоножек?
– Хм! Почти угадал. Разве что Диана тут ни при чем.
– Что – Муха?! Ты серьезно?
Зотов рассмеялся.
– Да нет, не совсем. Но малыш преподнес нам нехилый сюрприз. Оказалось, что он…
Тут он вдруг осекся и замер, будто прислушиваясь к чему-то. Я тут же подобрался – несколько дней на Аде научили меня отовсюду ждать самого худшего. Увидев мою реакцию, Зотов успокаивающе похлопал меня по плечу.
– Все в порядке, Грэг. Просто… Сейчас сам все увидишь.
Зашуршали в пазах створки дверей, и в камеру, ощутимо сотрясая пол своими тяжелыми шагами, вошел шипастый стальной монстр. Вслед за ним неслышно, будто бы скользя по гладкому покрытию, вплыл тощий субъект с меня ростом, в длинном черном балахоне, полностью скрывающем очертания фигуры. Капюшон – огромный, будто бы не по размеру, – прячет и лицо незнакомца. Как это он на стены не натыкается при ходьбе?
Последним в комнату вошел – точнее, забежал – Муха. Тоже в черном одеянии, но с откинутым на спину капюшоном. На голове белеют свежие бинты, а пострадавший глаз аккуратно прикрыт черной, идущей наискосок повязкой, отчего выглядит малыш как настоящий пират. Я невольно улыбнулся. Полку одноглазых прибыло.
Малыш подошел ко мне, погладил своими невесомыми пальцами по руке. Как обычно, не произнес ни слова, даже рта не раскрыл, но мне передалось его настроение – этакая смесь из беспокойства, радости, сострадания, благодарности… Нет, пожалуй, язык землян не в силах передать все оттенки этого чувства. Язык – очень несовершенный посредник…
