Владимир Ильин - Люди феникс
В этот день он был так счастлив, что не чувствовал ни усталости, ни голода. Потом, когда голод все-таки дал о себе знать, он зашел в какое-то кафе и познакомился с замечательной девушкой по имени Карина. Это он-то, у которого за все годы работы в фирме ни разу не возникало желания потратить хоть полчаса драгоценного времени на ухаживание за существами женского пола!..
Он проводил Карину, честно давя в себе желание рассказать ей о голомакияторе — он же обещал об этом Крейлису… то есть просто Марку…
А потом он приехал домой и возле лифта его убил киллер. Профессионал высшей категории. Мастер рукопашного боя. Наверняка из тех киллеров, что в условиях отсутствия смертельного оружия сумели освоить и отточить до совершенства умение убивать голыми руками, всего одним ударом…
А нанял наемного убийцу не кто иной, как сам господин Крейлис… просто Марк…
— Почему ты так решил? — удивился Иван Дмитриевич. — Может, тебя просто с кем-то перепутали? Наверное, киллер обознался и принял тебя за кого-нибудь другого…
— Нет, — покачал головой Вадим. — Теперь-то ясно, каким болваном я оказался!.. Нашел кому довериться!.. Выложил все, как на блюдечке, этому… этой сволочи в мягком кресле!.. А он, наверное, слушал меня, а сам уже подсчитывал, сколько наварит прибыли от моего приборчика!.. Надо было быть дураком, чтобы не предвидеть, что этот жирный боров первым делом постарается наложить лапу на голомакиятор и не остановится ни перед чем, чтобы избежать огласки!.. Даже если при этом потребуется отправить на тот свет автора изобретения…
Он закусил губу, и Ивану Дмитриевичу показалось, что в глазах сына блеснули слезы.
— Но зачем? — пробормотал он, чувствуя себя неловко и не зная, как утешить Вадима. — Зачем он мог хотеть твоей смерти? Ты же для него был курицей, несущей золотые яйца!
Вадим вскинул голову.
— Я все понял, — с неожиданным спокойствием произнес он. — Наша контора всегда казалась мне подозрительной, но я, как страус, предпочитал не видеть то, что происходило у меня под носом… Эти запреты, которыми они нас опутали… Эти не похожие на бизнесменов визитеры, которые время от времени наведывались к Крейлису, и тогда он никого не принимал… Эти помещения, куда всем рядовым сотрудникам был закрыт доступ!.. Никакая это не фирма, отец, теперь мне это ясно. И фирма, и Крейлис — всего-навсего «крыша» для каких-то других структур, сидящих в подполье… И за фасадом голографии и невинных игрушек кроется либо мафия, либо… еще какая-нибудь преступная организация… та же «Спираль» хотя бы…
Иван Дмитриевич даже вздрогнул при упоминании о «Спирали».
— А если ты все-таки ошибаешься, Вадим? — спросил он. — Может, Крейлис твой просто-напросто работает на Службу Безопасности? И фирма под его руководством ведет какие-нибудь секретные разработки, а?
Но, говоря это, он и сам чувствовал, что несет чушь.
Вадим усмехнулся:
— Ну, что ты, отец… Если бы это была государственная структура, им незачем было бы меня убивать. Достаточно было бы взять какую-нибудь подписку… о неразглашении и тому подобное… Или упрятать в закрытую лабораторию без права выхода за забор из колючей проволоки. А меня взяли и убили…
Лишь теперь Иван Дмитриевич спохватился, что сын уже в который раз произносит слово «убили», а он не поправляет его. Видимо, и до Вадима это дошло наконец, потому что изменившимся голосом он спросил:
— Скажи мне правду, отец: меня действительно?.. То есть я и в самом деле был мертв, когда ты меня нашел на лестнице?
Иван Дмитриевич машинально сглотнул и отвел глаза в сторону. Потом глухо спросил:
— Как ты догадался?
В лице Вадима не было ни кровинки. Губы были плотно сжаты, но все равно было заметно, что они вздрагивают, не справляясь с мелкой дрожью.
— Я не догадывался, — наконец сумел выговорить он. — Я… я знал это. И я все видел… Правду все-таки глаголили пациенты доктора Моуди… Когда тот тип ударил меня в сонную артерию и я упал, то сначала наступила тьма. А потом зрение мое восстановилось, но в каком-то измененном виде. Я видел все как бы сверху… и в то же время сбоку… в общем, отовсюду одновременно… Я видел, как мое тело лежит на бетонном полу, и теперь оно было для меня чужим, как сброшенная оболочка. Киллер нагнулся к моему трупу, поднял веко закатившегося глаза, пощупал пульс и удовлетворенно хмыкнул. Потом оттащил меня — то есть мое тело — на лестницу, отряхнул руки и уехал вниз на лифте. А я остался как бы висеть в пространстве, не в силах оторваться от себя мертвого. А потом появился ты…
Иван Дмитриевич кашлянул: пересохшее горло было закупорено колючим комком.
— Одного только не могу понять, — продолжал Вадим. — Каким образом я мог снова ожить? Ведь рядом со мной не было ни врачей, ни кого-либо другого, кто пытался бы оказать мне помощь. Никого, кроме тебя… Но ведь ты ничего такого не делал, правда?.. И все-таки что-то вернуло меня к жизни. Но что?!
В его расширенных глазах стыло такое отчаяние, смешанное с болью непонимания, что Иван Дмитриевич не выдержал.
— Не что — а кто! — выпалил он. — Это я, я тебя воскресил!
«Что я наделал, старый дурак, — тут же опомнился он. — Вырвать бы твой поганый язык, раз ты не умеешь держать его за зубами! Скажи, что пошутил, пока не поздно!.. Он ведь все равно не поверит своим ушам и переспросит тебя — вот и дай задний ход, иначе всю оставшуюся жизнь будешь проклинать свою неосторожную доверчивость!..»
Но Вадим почему-то поверил ему с первого слова.
Глава 6
Сам не зная почему, он рассказал Вадиму все о своем Даре. Больше всего он боялся, что Сила не даст ему рассказать все до конца, безжалостно сдернув с уютного дивана, чтобы погнать его куда-то в ночь и таким образом лишить возможности выговориться. Он уже успел привыкнуть к тому, что большая часть воскрешений происходит именно ночью. По той простой причине, что ночью людей убивают больше, чем днем.
Однако, похоже, сегодняшняя ночь могла стать приятным исключением, потому что Зова не было.
Уже заканчивая свой рассказ, Иван Дмитриевич понял, почему он открылся Вадиму. С одной стороны, сказав «а», он уже не мог не произнести все остальные буквы алфавита. С другой — это все-таки был сын, пусть даже полуотрекшийся от него в последние годы. Родная плоть от плоти. И с третьей — Иван Дмитриевич устал сражаться со своей бедой в одиночку. Ему нужен был чей-то совет, пусть даже бесполезный и глупый, насчет того, как следует жить дальше… Когда он замолчал, Вадим спросил:
— Скажи, отец, ты случайно не уверовал в бога?
Вопрос был таким неожиданным, что Иван Дмитриевич вздрогнул.
— Еще чего! — грубовато выпалил он.
— Это хорошо, — непонятно прокомментировал Вадим. — Потому что, если бы ты стал верующим, то посчитал бы себя наместником господа на Земле и принялся бы открыто творить то, что считал бы безусловным добром. Именно так и поступил около двух тысяч лет назад сын простого плотника из Назарета… Правда, времена нынче не те, и сегодня тебя никто не стал бы распинать на кресте. Тебя даже не убили бы. Наоборот, тебя постарались бы прибрать к рукам либо преступники явные, либо преступники скрытые — те, что правят или пытаются править этим миром… Но ты далек от религий, и поэтому тебе остается действовать тайно. В нашем мире добро можно творить только тайно. Из-под полы, как говаривали раньше…
— Добро?! — вскинулся Иван Дмитриевич. — Какое же это добро, когда приходится воскрешать всех без разбору, направо и налево?! Где гарантия, что я оживляю действительно достойных людей, а не каких-нибудь подонков? Мне же не дали права выбора, ты понимаешь это? Не да-ют!..
— Ну, во-первых, ты и сам не знаешь, всех ли подряд ты оживляешь или только действительно избранных, — усмехнулся Вадим. — А потом, неужели ты всерьез считаешь, что если бы у тебя был выбор, то тебе было бы легче?.. Возьми хотя бы врачей… Теоретически у каждого из них есть это право — спасать жизнь только тем, кто действительно достоин этого. Однако они сознательно предпочли от этого права отказаться, учредив свою клятву Гиппократа, чтобы спасать любого человека, без разграничений. И это разумно, потому что любое право, а такое — особенно, окажется невыносимее самой тяжкой обязанности… Так что тебе еще повезло, отец. — Он вдруг осторожно улыбнулся. — И тем, кого ты успел воскресить, тоже… А то вдруг они не понравились бы тебе и ты, критически оглядев чей-нибудь хладный труп, счел бы, что он не представляет никакого интереса для человечества, и пальцем бы не шевельнул, чтобы вернуть его к жизни?
Иван Дмитриевич поерзал по дивану, стараясь не глядеть в глаза сыну. Он знал, что он вполне мог так поступить. В большинстве случаев, когда ему уже приходилось пустить свои способности в ход, оживленные оказывались серыми, неинтересными людишками в лучшем случае, а в худшем — придурками или мерзкими подонками.
