15 ножевых - Сергей Линник
При реанимации все средства хороши. Под язык – самое оно, до сердца долетит быстрее, чем от руки. Можно и прямо в сердце, но это укол последней надежды.
– Кардиограф! – крикнул я Томилиной и даже подтолкнул ей прибор ногой.
Пока она разматывала провода, я оттеснил в сторону пожилого, открыл рот пошире, уколол адреналин под язык.
Да уж, работал очкарик как любитель. Язык почти запал, дышал реаниматор куда угодно, только не в легкие. Что-то попадало, но так, крохи. Сейчас бы заинтубировать и посадить этого же кренделя с мешком «амбу» дышать и тем самым освободить пару рук. Но фиг вам, реанимационный набор на линейной бригаде – ненаучная фантастика. Хорошо хоть какое-то подобие «амбушки» есть, и то хлеб. Так что ждем приезда спецбригады, они нас аккуратно оттеснят в сторону и продолжат работу профессионально, поглядывая сверху, а жалкие любители в нашем лице отправятся на станцию, где нам самое место.
Говорят, Питер Сафар, придумавший свой знаменитый тройной прием, под конец жизни первую часть манипуляции не поддерживал, опасаясь травмировать шейный отдел позвоночника. Но пока страховые компании не купили доктора, сделаем все по науке. Запрокидываю голову, открываю рот, выдвигаю нижнюю челюсть вперед. Вот теперь можно и работать. Быстренько салфеткой почистим полость рта, масочку на рот – и погнали. Так, пульса на сонной нет, сама не дышит. На шее красивущая странгуляционная борозда. Я оттянул веко. Зрачки узкие, мозги еще не сдохли.
– Счет? – спросил я у парня, который качал сердце. Хорошо, кстати, на прямых руках, верной дорогой идете, товарищи.
– Что? – повернул он голову ко мне.
– Считай вслух! – рявкнул я.
– …Тринадцать, четырнадцать…
– Где родственники? – Я повернулся к стоящему рядом с нами молодому парню, одновременно нажимая на мешок.
– Вот, дед, мистер Арманд Хаммер. Американец.
Лысый достал платок, вытер вспотевший лоб. Бледный он – краше в гроб кладут. Как бы он сам тут кони не двинул. Сразу два трупа будет. Иностранцев. Да мы до подстанции не доедем, нас на Лубянку сразу завернут.
– Кэн ю? – спросил я у старика, показывая на «амбушку», и он кивнул. Почему не охраннику? Надо вовлечь деда, меньше вопросов потом задавать будет.
Помог развернуть кардиограф Томилиной. Посмотрим, на каком мы свете. Ого, да девка везучая! Синусовый ритм. Редковатый, но есть. Так, что дальше?
И тут после очередного «пятнадцать» от парня дед ахнул: повесившаяся вдохнула самостоятельно. Красотка! Люблю тебя, сраная наркоманка! Я всех люблю, кто делает так, чтобы мне поменьше работать.
– Конгрэтс, – сказал я деду. – Шиз элайв… – И на всякий случай потряс кусочком кардиограммы.
Тут в коридоре зашумели, судя по всему, спецы приехали. К нам запустили одного врача без ничего, типа на разведку. Томилина подорвалась, быстро все рассказала, показала. Короче, пост сдан – пост принят.
Приезжий доктор важно кивал: дескать, ладно, не обосрались, все правильно, по инструкции. Ну а мы не гордые. Пусть кремлевские врачи с кучей оборудования везут реанимированную бабу в больницу, которая положена ей по рангу, а мы тут потихонечку соберемся да поедем.
Запустили фельдшеров, они в удивлении уставились на вены. Надо ставить капельницы, а куда?
– Под ключицу цельтесь, – посоветовал я цэкабэшным. – Там зайдет.
Позыркали на меня, послушались. А почему и не послушать, если это врачебная манипуляция?
Сижу, собираю сумку, никого не трогаю. Слышу, подошел кто-то. Смотрю, дед этот лысый, в очках, которого я «дышать» просил.
Короче, мне был преподан урок правильного изложения огромной благодарности на английском. Понял я не все, но мужик, похоже, искренне радовался. Вытирал платком слезы. Я, понятное дело, встал, произнес: «Донт мэншин ыт, ытс ауэ вок». Короче, порасшаркивались.
Потом очкарик пошел к Томилиной, даже приобнял ее. Засмущалась. Покраснела. И даже на меня глазками стрельнула. Смотри! Американец обжимается.
Вот так становятся героями. Кто качал девку до нашего приезда, кто будет лечить после – все будут забыты. А при нас задышала – и мы на коне. Молодцы, один укольчик сделали, командовать реанимацией начали, кардиограмму сняли. И, самое главное, принесли благую весть. Вот так всегда, по крайней мере в медицине. И ладно.
А лучше бы про нас тоже забыли. Никогда не любил именитых пациентов. От них не знаешь чего ждать. Помню, был случай, одного психиатра на вызове зарезали даже.
* * *
Праздник вокруг быстро становился чуждым нам. Спецы грузили повесившуюся на носилки, даже успели воткнуть в подключичку капалку. Лысый дед куда-то испарился, а нас заботливо под локотки повели на выход. Я притормозил еще раз проверить на случай забытых предметов, ампул, но буквально на пару секунд.
Томилина тоже остановилась и спросила у сопровождавших нас неулыбчивых клонов майора Пронина, как бы получить паспортные данные спасенной. Не любопытства ради, а карты вызова для. Положено так: напиши на бланке, кого спасал. Ей что-то буркнули вроде «Потом узнаете» и поволокли к выходу. Ничего страшного, надпись «Неизвестная» тоже прокатит. И возраст приблизительно, а вместо адреса – место вызова.
– Пиши, Джулия Хаммер, – прошептал я на ушко Томилиной на лестнице.
– Это точно?
– Точнее некуда. Когда приехали, говорили же.
– А я и забыла, представляешь?
Из машины даже не отзванивались, поехали сразу на базу. Ибо на часах без совсем немногих минут восемь, смене конец. Елена села в салон, в мое козырное кресло, а я поехал впереди.
Уже и речку пересекли, выехали на Профсоюзную, и тут Елена меня по плечу постучала. Повернулся, а она посмотрела на Харченко, махнула рукой: мол, потом. Передумала, значит. Может, внезапно в туалет захотела?
На подстанцию мы заехали с эскортом. Оказывается, всю дорогу нас сопровождала неприметная «тройка» цвета слегка обесцвеченной бриллиантовой зелени. Из машины выбрался бравый молодец, судя по суровому виду, из той трехбуквенной организации, которая не ГАИ, и сразу обрадовал нас:
– Ни с кем не разговаривать, через минуту – в кабинет заведующего. Всем… – добавил он, пристально глянув на Мишу. Потом вздохнул, вытащил красное удостоверение. Со знаменитыми буквами. КГБ СССР.
У водилы нашего, в отличие от меня, телепатический модуль работал как надо, так что он слегка смутился и был готов произнести классическое «А я чо, я ничо», но чекист умчался вперед, причем так уверенно, будто проработал здесь примерно лет двадцать. Хотя проект типовой, был на одной подстанции – считай, побывал на всех.
В сортир, кстати, ломанулся Харченко, видать, предстоящая встреча затронула какие-то тонкие струны его души. А Томилина потащила меня в пустую курилку и прошептала мне на ухо:
– Глянь!
В правой ладошке, протянутой ко мне, лежал перстень. Мужской. Вроде и простой, но очень солидный.
