Вадим Панов - Все оттенки черного
— Я рада, что ты никому не рассказал обо мне. Ты поступил правильно, епископ.
Анна прильнула к Лазарю, он ощутил жар ее тела, попытался отбросить от себя и вдруг увидел, как у девушки начали вырастать иглы. Нет, не настоящие иглы, но гибкие, острые шипы, предназначенные для той же цели. Они появлялись повсюду: из рук, из плеч, из головы, из шеи, прокалывали ее комбинезон, извивались в поисках добычи и впивались в епископа, жадно добираясь до вен.
Огромные глаза Анны переливались всеми оттенками черного.
— Зря ты связался со мной, Лазарь Гангрел.
Они оказались на земле. Ослабевший епископ упал, а сверху на него навалилась горячая Анна. Лазарь почувствовал, как скользит она по его шее, как ее клыки впиваются в яремную вену.
— Нет.
Веселое лицо девушки появилось перед затухающим взором Ганфела, полные губы в крови, черные глаза блестят, сотни острых шипов высасывают последние силы.
— Незабываемые ощущения, епископ?
Боль, нестерпимая боль выгнула тело Лазаря. Он чувствовал, как стремительно уходит из него запас крови, как все медленнее и медленнее бьется сердце, как холод обволакивает разум.
«Шарлотта, любимая!»
— Лазарь!!! — Шарлотта Малкавиан вскочила с постели, растерянная, непонимающая. — Лазарь, где ты?!
Это был Зов, это явно был Зов, но почему такой слабый?
— Лазарь!!
«Шарлотта, любимая, прощай…»
«Лазарь!! — Малкавиан лихорадочно сосредоточилась, собрала силу, выплеснула почти весь запас крови, и ее Зов окутал ночную Москву. — Лазарь!!»
Глаза Гангрела затухали, он еле отзывался, даже не разумом, инстинктивно.
Его высушили. Кто?! Бешеная ярость охватила Шарлотту. Кто?!
Память Лазаря была уже недоступна, и все, что могла увидеть Малкавиан его умирающими глазами, было лицо красивой смуглой женщины, губы которой били испачканы кровью.
Кровью Лазаря!!
* * *Анна поднялась на колени, передохнула, толкнула беловолосого в щеку, голова безвольно мотнулась в сторону.
Готов.
Клыки и острые шипы исчезли, оставив после себя лишь проколотую и испачканную одежду, а еще чужую кровь, которая причудливо бурлила в ее жилах. Странная кровь, необычная. Анне нравилось первое ощущение после поглощения чужой крови: невероятный эмоциональный подъем, прилив сил и колоссальной, бьющей через край энергии. Но на этот раз все было еще лучше. Кровь беловолосого буквально взрывала Анну. Холодная и неприятная на вкус, она оказалась переполненной силой, и девушка с восхищением и радостью осознала, насколько выросли ее возможности.
Анна поднялась на ноги, провела рукой по бедрам, томно изогнулась и презрительно ткнула носком туфельки в бок мертвого вампира.
— Ты говорил, что в городе есть еще подобные тебе, Лазарь Гангрел? Прекрасно! Мне понравилось пить вашу кровь, или, как вы там говорите: высушивать?
Анна подняла с асфальта розу, поднесла ее к лицу, наслаждаясь густым ароматом, и медленно вышла из арки, пнув по дороге «Харлей» беловолосого.
* * *Шарлотта Малкавиан нашла любимого уже после восхода солнца. Проклятого, убийственного солнца. Одетая в плотный кожаный костюм, тяжелый мотоциклетный шлем, перчатки, она вошла в тень арки и горестно ухватилась за стену.
Черный «Харлей» беспомощно валялся на земле, задрав колеса, а рядом с ним лежала одежда Лазаря. ПУСТАЯ ОДЕЖДА!
Шарлотта закусила губу, встала на колени и, всхлипнув, взяла в руки кожаную куртку. На ее колени посыпался серый прах — все, что осталось от епископа Гангрела.
— Лазарь…
Масаны не умеют плакать, они умеют только страдать, и горечь, которая скрутила Шарлотту, была сильнее Жажды.
Она вскинула вверх руки, и тоскливый вой убитого горем вампира огласил просыпающуюся Москву, заставив жителей окрестных домов испуганно попрыгать из кроватей.
АннаАстрахань, около четырех лет назад
Полуденное солнце беспощадно выжигало ровную, как бильярдный стол, приволжскую степь. Его жестокие лучи неумолимым дождем стегали землю, спекая ее в твердый камень, обжигали узкую асфальтовую дорогу, черной лентой рассекающую степь, и с особой жестокостью пронзали стоящий на обочине старенький фургон «Газель». Творения человеческих рук — пустынная дорога и сломанный автомобиль — вызывали у солнца наибольшее отвращение. Асфальт плакал смолой, а металлический кузов фургона был раскален так, что его пассажирам казалось, что если «Газель» постоит под этим жестоким пеклом еще хотя бы час, то попросту расплавится, растечется лавой по горячей сковороде асфальтовой дороги, не выдержав жестоких лучей пылающей на небе звезды, и лишит своих пассажиров последней надежды на спасение.
— Дерьмо! — Зорич яростно захлопнул капот «Газели» и изо всех сил пнул ногой передний бампер фургона. — Проклятая железяка!
Пот градом стекал по могучему телу старика, и его распахнутую рубашку можно было выжимать. Зорич вытащил из кармана штанов грязноватый платок, вытер лысую голову, поправил свои странные очки и тоскливо глядел пустынную дорогу.
Никого.
— Ты сможешь починить машину? — Анна, на которой был надет лишь узкий белый купальник, сидела на складном стульчике в тени «Газели». — Я больше не выдержу здесь.
Девушка плохо переносила жару. Последний час, пока Зорич возился с заглохшим двигателем, Анна пыталась высмотреть на небе хотя бы одно облако, одну тучку, из которой мог бы пролиться пусть даже кратковременный, редкий дождик, но тщетно. Небо было беспощадно чистым, а воздух неподвижным. Природа словно бы задалась целью истребить путешественников.
Из фургона послышался плач Стеши.
— Что ей надо?
— Ей жарко, — пожала плечами девушка.
— Так дай ей воды!
Плач усилился. Анна медленно, как сомнамбула, поднялась на ноги и пошла к дверям в фургон:
— Ей очень плохо.
— Я знаю! — Зорич снова открыл капот «Газели». — Я знаю, я стараюсь.
Нагревшийся двигатель приветливо полыхнул в лицо старика жаром. Плач Стеши затих.
— Почему мы уехали из города? — Анна подошла к распахнутому капоту, держа в руке полупустую бутылку воды. Последнюю бутылку.
— Я проиграл, — коротко ответил Зорич.
— Я так и подумала, — Анна сделала большой глоток. Вода отдавала пластмассой. — Но ведь ты и раньше проигрывал, а мы никогда не убегали. Тебе верят.
— Не в этом дело. — Старик вытер руки о масляную тряпку. — У меня есть деньги, чтобы расплатиться. Им нужна ты.
Анна сделала еще два глотка, безжизненно глядя на враждебно чистое небо, и только потом до нее дошло:
— Ты что, играл на меня?
— Не будь дурой, — грубо ответил Зорич. — Я играл на деньги. Я проиграл почти все, что у нас было, а когда хотел расплатиться, Калмык потребовал тебя.
Калмык. Девушка задохнулась от отвращения. Толстый бандит, с маленькими блестящими глазками, лепешками губ и короткими пальцами. Анна видела его всего пару раз, мельком, и даже странно, что он обратил на нее внимание. Хотя нет. Девушка вспомнила последний день турнира, Калмык пялился на нее весь вечер.
— Он не имел права требовать меня, — тихо сказала Анна. — Почему ты не пошел к Рустаму?
— Калмык силен, — непроницаемые стекла очков уставились в лицо девушки. — Рустам не будет связываться с ним из-за нас.
— Ты сделал ему хорошие деньги.
— Не настолько хорошие, чтобы начинать войну.
Анна закусила губу:
— То есть ты никак не заплатил Калмыку за проигрыш?
— Никак, — подтвердил старик.
— Они будут искать нас везде.
Из фургона снова донесся плач Стеши.
— Успокой ее, — буркнул Зорич, возвращаясь к двигателю.
Сначала это были лишь две неясные точки на горизонте. Две маленькие, едва различимые точки на широкой раскаленной груди приволжского простора. Первым их заметил Зорич, когда в очередной раз отошел от раскрытого капота, чтобы попить воды. Он долго смотрел на стремительно приближающиеся машины, затем сделал маленький глоток, медленно закрыл бутылку, обошел фургон и посмотрел на сидящую девушку:
— Нас нашли.
Ответом ему был обреченный взмах длинных ресниц. Старик вздохнул, подошел к ящику с инструментом и вытащил монтировку.
— Если ты будешь сопротивляться, — тихо сказала Анна, — они убьют тебя.
— Все равно.
Безнадежно. В фургоне, словно предчувствуя опасность, заплакала Стеша.
— А что будет с ней? — Анна тоскливо прислушалась к сестре.
— В лучшем случае ее пристрелят, в худшем бросят подыхать здесь, — негромко сказал Зорич и жестко добавил: — На такой жаре она вряд ли дотянет до вечера.
На длинных ресницах Анны заблестели слезы:
— Пусть они заберут меня, Зорич. Спаси себя и ее.
Старик присел перед Анной на корточки и нежно провел рукой по щеке девушки:
