Олег Верещагин - Воля павших
Он покосился на обретавшую непрозрачный серый цвет тушу монстра и передернулся. Гоймир с трудом встал на ноги, сообщил, морщась:
– Ребра помял… – и, неуверенно подойдя к Олегу, вдруг обнял его и поцеловал в щеки – в одну и другую, потом – в губы.
– У… уди! – вырвавшись, Олег отскочил. – Ты что, голову повредил?!
Гоймир захлопал глазами недоумевающе и обиженно:
– Чем обидел? – непонимающе спросил он. Вместо ответа Олег покрутил пальцем у виска. – Да чем обидел-то, скажи, Вольг!
– С Бранкой целуйся, – сердито ответил Олег.
Гоймир неожиданно покраснел и потупился:
– До свадьбы?!
– А со мной что – уже обвенчался?!
– Не пойму тебя, – признался Гоймир.
Олег с шумом выдохнул:
– Блин, дремучий… – и, помявшись, пояснил: – У нас мужчины не целуются. Парни тоже. Только если они… э… ну… больные.
– Йой! – Гоймир улыбнулся. – У вас, должно, так делают?
И с той же улыбкой он протянул Олегу руку.
– Ну во, другое дело, – ответил Олег, крепко пожимая сильную ладонь…
…До самого ночлега им не везло. В жизни Олег столько не ходил на лыжах – и устал так, что почти равнодушно воспринял слова Гоймира о ночлеге, тем более что солнце за тучами и не думало закатываться.
На ночь устроились в пещере, вырубленной в одном из снежных холмов, состоявшем из похожего консистенцией на пенопласт, сухого снега – его бруски звенели, словно металлические. Из этих же брусков выложили закрывшую вход стенку, а оставленное отверстие Олег завесил меховым пологом, который Гоймир нес прикрученным к крошну. Сам Гоймир тем временем вырезал в стене пещеры два лежака и бросил на них спальные мешки, а потом разжег жировую лампу. К тому времени, когда Олег влез внутрь, набрав в котелок снега – в пещере уже было здорово теплее, чем снаружи, стенки блестели, покрывшись слоем льда, а самое главное – не было ветра, донимавшего весь день и вообще все последнее время. Мальчишки сняли верхнюю одежду и куты. От лампы шли сразу и тепло и вполне достаточный свет.
– Нет удачи, – огорченно сказал Гоймир, пристраивая котелок над огоньком. – Лишь бы ко всему погодка не испортилась, тогда и вовсе ничего не возьмем…
– Это что, хорошая погода?! – изумился Олег. – Ас-с-с… а! – Он влез, поворачиваясь, ладонью в пламя и сунул руку в снег.
– Чем плоха? – удивился Гоймир. – Посвети Дажьбог сильней – снежной слепотой накажешься… А в иной край – снег повалит, не заметишь, как в полынью ухнешь… По-за ту зиму так-то наш один сгинул. Отыскали его – сидит на корточках у самой полыньи кусок ледяной. Было свалился, вылезти мочи хватило, а разогнуться не смог. Морана его и согрела..
– Ну тебя, повеселей ничего не вспомнишь?! – Олег представил себе, как там, наверху, снег засыпает их убежище и поежился. – Есть давай, вода уже согрелась, наверное… Знаешь, я в первый раз вот так ночую.
Гоймир достал сухари, вяленое мясо, бросил в начавшую закипать воду сухие брусничные листья и еще какие-то травки – в пещере запахло настоящим летом и теплом лесных полянок. Какое-то время мальчишки молча и сосредоточенно жевали. Потом Олег сказал:
– Да, на таком холоде, как тут у вас, в генерала Карбышева недолго превратиться…
– А кто это? – Гоймир, продолжая жевать, посмотрел на Олега.
– Ну, это наш, русский генерал. В Великую… Короче, была большая война, враги его взяли в плен. Предлагали на службу к ним перейти, а он отказался. Ну, тогда его связали, вывели на мороз и давай водой поливать, пока он не превратился в ледяную глыбу…
Гоймир помолчал, потом вздохнул и сказал:
– У нас было похожее… Во время взмятения вот так погубили целое племя, Медведей… Они жили на полдень и на закат от нас. Мороз клятый был, рассказывают. А выжлоки всех, кого живыми побрали, выводили под данванские глаза – и в водопад, а после – наружу. Человека разом схватывало, льдом брало, что плевок на лету. Те ледышки вдоль их города расставили, другим на страх. Только совсем малых и пощадили…
– И то хорошо, – понимающе ответил Олег.
Но Гоймир замотал головой:
– Где хорошо – лучше уж самую страшную смерть принять, чем к ним в руки! Им малые нужны знаешь про что? Они с них хобайнов делают. Сила, умение, здоровье, сметка – наши, навычки – данванские, злобища – тоже. Нет у горца врага страшнее хобайна, Вольг. Выучат его и уськают на нас – искать, след тропить, врага на свою же землю водить. Чудище беспамятное и безродное из малого сотворяют – бывает, его ж кровным родичам на слезную беду… А ты говоришь – хорошо… Немой, что тебя в эту кашу втянул, был хобайн. Но у него везение случилось – память сохранил человеческую, вот и погиб за правое дело. Я про такое больше и не слышал вовсе…
Олег смущенно примолк. Какое-то время они ели, потом Гоймир снова заговорил:
– А вот ты – смог бы, как этот ваш, что в плену за верность замерз?
Олег задумался, глядя на язычок пламени над лампой. Вопрос был неожиданным…
– Так, наверное, смог бы, – медленно сказал он. – Говорят, замерзать не больно…
– Ты боли боишься? – спросил Гоймир.
– Ну, это смотря какой, – осторожно ответил Олег. – Мы однажды с ребятами поспорили: кто дольше руку продержит над свечой… Сожглись страшно, – Олег показал ребро левой ладони, где сохранились следы этого глупого эксперимента двухгодичной давности.
– Мы тоже испытание устраивали, – вспомнил Гоймир. – В давнее время были воины, что боли вовсе не боялись. Так мы костер большой запалили, а как прогорел – босиком по углям бегали, кто дольше протянет… Тоже сильно ноги пожгли. Йерикка тогда отказался.
– Неужели струсил? – неприятно удивился Олег, но Гоймир возразил:
– Не трус он. Рядом не лежал. Однако, иной раз думает не так, как мы. Городская кровь, что еще… Давай-ка спать, – неожиданно оборвал он воспоминания, влезая в мешок. – Угол у полога загни, а то не проснемся… вот так. Да и ложись тоже.
Однако, Олег еще какое-то время сидел на лежаке, обхватив колени руками и думал о своем. Гоймир вроде бы уснул – по крайней мере, дышал ровно и тихо. Решив наконец-то последовать его примеру, Олег полез в спальник, сказав вслух:
– Пора спать.
– Что? – спросил Гоймир.
– Не спишь? – удивился Олег.
– От тебя проснулся… Сказал ты что?
– Спокойной ночи.
– А. Да. Слушай-ка, Вольг… – Гоймир замялся. – Я вот тоже сказать хотел… что ты живешь у чужих, как неродной? Не хочешь у родни жить – так переходи ко мне. Плохо одному. И не только на охоте да в бою…
Олег закинул за голову руку и пожал локоть горца:
– Давай-ка спать, дружище.
* * *С этой охоты Олег жил словно во сне – быстром, красивом и ярком. Как по волшебству, его безоговорочно признали своим. Он вскакивал в шесть утра, чтобы успеть сделать личные дела, на которые днем не будет времени, потом поспешно завтракал и несся в школу, чтобы вернуться глубокой ночью и, вымывшись (воду заботливо готовила хозяйка), рухнуть в постель, перестать существовать до шести утра.
Он ходил на единственном мотоботе племени, переделанном из коча, к самому полюсу Мира – протоками и озерами до тех мест, где лед не таял даже в разгар лета, где в беспощадно-стылом и прозрачном воздухе среди бела дня со стеклистым шорохом переливался в небе Большой Сполох.[21] На каменистых берегах Снежных Морей он охотился на тюленей и слушал рассказы своих новых друзей об изворотнях,[22] которых нельзя убивать. Среди бела дня налетали шторма, и густой сухой снег взвихривался над черными вязкими валами, встававшими на пятнадцатиметровую высоту, словно кипящая смола, и день обращался в ночь, и черное море сходилось с черным небом… Приходилось вручную скалывать лед с опасно кренящихся кочей, а потом тросы оснастки срывали кожу с рук, мотая вцепившихся людей, словно бумажных… Соленая вода разъедала раны… Чудовищные каменные акулы мрачно следовали за людьми, показываясь меж пологих валов. На ветру трескались и кровоточили губы, спать приходилось на выловленной рыбе… Кочи буксировали к причалам огромные туши китов, убитых гарпунами с крохотных лодчонок. Однажды из ледяных пучин всплыл настоящий кальмар – почти сорокаметровый архитойтис – и напал на два коча, и был убит только общими усилиями… По ночам на пустынных этажах крепостной башни в тишине гулким эхом отдавались шаги сторожевых. Прямо посреди улицы разворачивались самодеятельные представления – со смехом, шутками, патетикой типично средневековой в них говорилось о прошлом Мира, о его героях и негодяях. Тяжела была работа в оружейных мастерских, не оставлявшая зачастую времени перекинуться словом с соседом. Под гул волынок и воинственный визг рожков вокруг костров, метавших в светлое ночное небо бледное пламя, неслись гикающие живые кольца – руки на плечи, быстрей, быстрей, быстрей! – так плясали коло, здешний национальный танец. Жаркий пот учебных поединков… а потом – сутки и сутки в седле вокруг овечьих отар, и режущий ухо свист товарища, отгоняющего волков, и стрелы твоего самострела вслед тени, тающей в белой ночи, и кожаная куртка, постланная на мох, и вереск вместо постели (а седло – вместо подушки), и костры, и та же куртка, распростертая над заболевшим ягненком во время дождя, и струи этого дождя, лупящие по голой спине… Обмороки, когда в яму для резки торфа прорывались вдруг болотные газы – и сама резка, больше похожая на сражение, где оружие – лопата с изогнутым буквой П лезвием… Купание в обжигающе холодных и прозрачных, как воздух, речках и озерах, от которого в первый момент перехватывало дух и обжигало все тело – прыжки нагишом с десятиметровых скал, пушечный грохот воды, дикие вопли прыгающих… И снова игра-война – засады в скалах и в лесу, когда сидишь, сжимая оружие и, как в настоящем бою, ждешь схватки, а под ложечкой сосет… Наполненные раздирающей рот зевотой часы ночной стражи на стенах крепости, когда девчонки выносят из домов горячий травяной «чай», улыбаются тебе, и разговаривают с тобой, и смеются… Ночные костры, затаенное дыхание соседа, блестящие глаза и приглушенный голос рассказчика: как победить Черного Кожана;[23] почему нельзя пилить старые деревья – не все, но какие именно; как оседлать лесного коня;[24] что делать при встрече с лесной нелюдью; что такое обаянь и отвод;[25] как противостоять скажу,[26] который напускают уводни;[27] кому и за что помогает Полуденник[28]… И другие ночи – когда за горло брала прежняя тоска, а время снова казалось еле ползущим… но внизу хлопала дверь, стучали шаги по всходу-лестнице, вваливались серьезные или смеющиеся друзья – и время переходило на быстрый шаг, а потом пускалось в галоп снова. Вовсе не старинные, а вполне современные портреты вперемешку с фотографиями смотрели на мальчишку со стен дружинной горницы – и Олег находил на них своего деда и тезку, здешнего героя, почти сказочного богатыря, офицера НКВД-КГБ, все еще совершенно непонятного внуку… Огромная форель в горных ручьях, ее незабываемый вкус, когда она – свежая! – оказывалась на раскаленной сковородке… Походы вдоль самых рубежей Вересковой Долины, ночевки, когда засыпаешь, следя за легким парком, вылетающим изо рта, – а где-то в глубине сознания не спит острое ощущение опасности, и внизу, совсем близко, горят электрические огни ХРОТОВ – данванских крепостей с хангарскими гарнизонами, что стерегут границу… Зеленая с алыми вкраплениями шкура лесов, серо-зеленый ковер вереска, серые громады скал, свинцовое море, прозрачность рек, ручьев и озер. Звонкие, холодные, солнечные просторы сосновых боров на склонах гор. Ослепительная белизна березовых рощ вокруг Рысьего Логова. Блуждающие огоньки на бездонных просторах торфяных болот. Многотысячные птичьи стаи на озерных берегах…
