Юрий Никитин - На пороге
– Может быть, – согласился я. – С другой стороны, звучит, как уже сказал, жутко убедительно. Я-то хорошо знаю, что многие истины, впитанные, как говорится, с молоком матери, оказывались ложными… Хотя, конечно, перед женщиной особенно не хочется признаваться в дурости и неумелости…
Она спросила с интересом:
– Ну-ну?
– Все больше кажется, – ответил я откровенно, – что я где-то лажанулся. И не в умении стрелять из пистолета или бить ногой в челюсть, а в самом важном… что всегда было моей сильной стороной.
Она буркнула:
– В этом случае лажанулись бы все восемь миллиардов человек. Никто и никогда еще с таким не сталкивался. Но все-таки не начинай посыпать череп пеплом. Я все еще сомневаюсь, что он сказал правду, слишком уж непривычно звучит… В твоем списке еще пятеро? Хорошо, едем к этому Толстолюбову. Если скажет что-то подобное, я поверю. С неохотой, но…
– Если трое говорят, – сказал я, – что ты пьян, то не спорь, а иди спать. Да, рассуждаешь верно.
Она поморщилась.
– Не старайся быть ближе к народу, яйцеголов.
Я быстро взглянул в список.
– Толстолюбов на год старше Володарского, все остальные параметры… гм… ну, мы подбирали всех в одну группу не зря. Ладно. И тебя нужно убедить, и самому… утвердиться.
Она провела взглядом по навигатору.
– Этот Толстолюбов выбрал местечко в городском квартале в центральной части города, что потом сместился… Отсюда минут тридцать. Едем сейчас?
Я сдвинул плечами.
– А есть выбор? Едем. Только пусть твой дурной навигатор везет не по кратчайшему маршруту, он у тебя дурак какой-то, а по оптимальному. А то так и вижу, как он с отличием заканчивает полицейскую школу и получает ваш значок.
– Разве кратчайший путь не самый оптимальный?
– Самого оптимального не существует, – огрызнулся я, – как и масляного масла. На кратчайшем если пробки, сужение дороги, поворот на проселочную, то да, чувствую оптимальную полицейскую логику. Но мы сейчас ни за кем не гонимся… вроде бы.
– Полиция всегда на посту, – отрезала она. – И всегда гонится за нарушителями, даже если они сидят рядом.
Москва постоянно расширяется, но власти пытаются держать процесс управляемым, потому в черту города заносятся районы, пригодные для застройки многоэтажками. Там вырастает скопище высотных домов, а то и вовсе небоскребов, но народец то и дело, начитавшись о вреде ГМО и пользе жизни на природе, убегает в частную застройку. Хоть крохотный участок земли, но свой, можно картошку посадить без всякой химии, что как бы сразу спасет от всего на свете.
Ингрид мрачно смотрит вперед, один такой район вырастает на горизонте и неспешно раздвигается ввысь и в стороны. Дорога к нему хорошая, достаточно широкая, но как-то заброшенная, даже трещины в асфальте, а на обочине, мощно раздвигая бетонные плиты бордюра, на волю и к солнцу пробивается вечно подневольный бурьян.
– Хоть один живет в приличном месте, – сказала она, я не понял, всерьез или с сарказмом, – а то все им частные владения подавай…
– Капиталисты, – подтвердил я. – Буржуи. Раскулачивать пора. Ученые должны жить бедно! И работать не за деньги, а за идею.
– Вот-вот, – сказала она таким серьезным голосом, что я понял, не шутит, большинство народа до сих пор уверены, что ученые должны работать за идею, писатели писать и ликовать, если их читают, а денег не просить, а певцы петь бесплатно, как и кино для народа должно сниматься на голом энтузиазме.
Автомобиль, быстро сбавляя скорость, приблизился к указанному в навигаторе зданию, я видел, как компьютерный мозг в панике начал перегреваться от непосильной задачи найти стоянку, которой нет.
Ингрид взяла управление в свои руки и остановила машину прямо у подъезда. Я ощутил, как мозг автомобиля даже всхлипнул от облегчения, что кто-то за него решил эту задачу так же просто, как Александр Македонский проблему гордиева узла.
– Хорошее здание, – сказал я. – Эдакое… колоритное.
Ингрид вышла из автомобиля настороженная, на дом взглянула с подозрением, слишком уж заброшен, а что в нем половина помещений пустует, это к бабке не ходи, мало кто возжелает жить в квартирах с выбитыми окнами.
Входная дверь расписана лозунгами фанатов и телефонами доступных девиц, комнатка консьержа пуста, а из четырех лифтов работает только один, да и тот так скрипел и раскачивался, что у меня в желудке стало холодно и сразу снова захотелось есть.
Ингрид тоже напряжена, лифт кое-как и с огромными усилиями встащил нас на седьмой этаж, скрипя суставами и жалуясь на судьбу, остановился там, двери распахнулись, она выскочила первой. Хорошо хоть руку не подала, а то я хоть и не старого воспитания, но равноправия не признаю, пусть вслух и не хрюкаю, мы же в цивилизованном, блин, мире все еще как-то живем, хотя уже не живем, а выживаем.
Площадка на этаже сравнительно чистая, разве что общий балкон полностью завален остатками старой мебели, битой посуды, ночными горшками и прочим непотребством, которому место на свалке за городом.
Ингрид мазнула взглядом по шести входным дверям и сразу направилась к той, где и номера не видно, и сама дверь обшарпана, словно все коты подъезда точили о нее когти, вжала кончик пальца в кнопку звонка.
Долгое время никакого ответа, она хотела надавить снова, но дверь распахнулась, на пороге возник низкорослый мужчина, весь взъерошенный и с дико всклокоченными волосами то ли а-ля Григ, то ли Перельман.
Распахнутая до пояса рубашка запорошена чем-то белым, а когда я увидел его пальцы и ладони, на сердце потеплело, уже и забыл, как выглядит школьный мелок.
– Гражданин Толстолюбов? – произнесла Ингрид протокольно требовательным голосом. – Мы к вам по крайне неотложному делу.
Он ответил несколько удивленно:
– Если по неотложному, то да, заходите… А что стряслось?
Ингрид ответила веско:
– Полиция. По делу чрезвычайной важности.
Он вытаращил глаза в безмерном изумлении.
– Полиция?.. Вот уж кого не ожидал!.. Заходите, заходите, мне безумно любопытно…
Прихожая выглядит так, будто и здесь регулярно устраивают дикие драки шайки дворовых котов: стены ободраны, от обоев остались жалкие клочья.
За его спиной в комнате на дальней стене видна огромная черная доска, на которой мелом начертаны сложнейшие уравнения, в которых даже не все значки мне знакомы.
Ингрид покосилась на нее с отвращением, сейчас на всю стену можно установить дисплей, дешево и просто, а рисовать на нем точно так же, но лучше и аккуратнее, не пачкаясь, вон у него даже брюки и туфли в белой крошке.
Он на ходу повернулся ко мне.
– Я вас помню, – сказал он живо, – вы один из лаборатории Геращенко? Говорят, ваша группа получила грант благодаря вашим разработкам? Поздравляю!..
Я отмахнулся.
– Дело в том, что именно этот грант и сперли. Да, нашелся кто-то… Потому полиция ринулась тащить всех в кутузку и бить по ребрам, выбивая показания, а мы с моей сотрудницей, она кандидат наук, взяли часть списка и сказали, что поможем. Естественно, мы взяли три фамилии настоящих ученых, к которым эту грубую и бесчеловечную полицию лучше не допускать.
Ингрид закусила губу и убивает меня взглядом, а он просиял и воскликнул справедливо:
– Буду просто рад помочь… Задавайте любые вопросы!.. Ах да, сядьте же, пожалуйста! И вообще поменьше этих дикарских церемоний!
– Мы быстро, – пообещал я, – это простая формальность, просто стараемся оградить тонко чувствующих людей от соприкосновения с грубой действительностью в лице нашей бесчеловечной полиции, защитницы отвратительного кремлевского режима. Надеюсь, вы либерал?
Он отмахнулся.
– Надейтесь… А от полиции чего такого ждать, она другой и не бывает. По определению.
Я сказал с чувством:
– Как мне здесь нравится! Вот что значит квартира настоящего ученого!.. Ингрид, смотри и учись. Если хочешь мне понравиться, ты должна увидеть красоту в такой вот великолепной небрежности к мирским условностям!
Он смотрел с удовольствием, а Ингрид пробормотала:
– Хорошо. В следующий раз я все твою квартиру вот так же обдеру. И еще всю мебель переломаю.
Он сказал бодро:
– Что вы, что вы, у меня не вся мебель переломана!.. Проходите в гостиную, там вполне приличный стул и почти устойчивая табуретка… На трех ногах, правда…
– Это же великолепно, – сказал я. – Трехногие никогда не шатаются. Дилетанты такой простой истины не знают. Особенно, если они из полиции.
Глава 3
Ингрид молча прошла вперед, огляделась тяжелым полицейским взглядом. Я направился было к стулу, но она уселась быстро и уверенно, а я прошел чуть дальше к трехногой табуретке.
– Здорово, – сказал я с восторгом. – Чувствуется человек науки! Мало кто поймет наслаждение возможностью заниматься своим любимым делом. Человек простой, он же хомо вульгарис, смотрит на мишуру, но мы, люди науки, понимаем, насколько все это мало в сравнении с тем, что видим в своих восхитительно прекрасных формулах!
