Русская война. 1854 - Антон Дмитриевич Емельянов
— Англичане никогда не упустят возможности похвастаться, — усмехнулся какой-то мичман, но на него зашикали, чтобы не мешал.
— И теперь, в знак нашей договоренности, привожу ответы поручика Щербачева на четыре моих вопроса, — Анна продолжила читать статью Рассела.
Как вы оцениваете технические достижения английской и французской армий?
Выше всяческих похвал. Отдельно хочу выделить не столько высоту научной мысли, которая позволила придумать те или иные новинки, сколько силу промышленности, которая смогла так массово и доступно для бюджета их воплотить. Винтовые линкоры стали повелителями морей, штуцеры меняют расклады на суше. Хочется отметить месье Тувинена, чья винтовка стреляет на сто ярдов дальше винтовки Энфилда, что дает небольшое преимущество французской армии. В то же время французские генералы отказались от присущей потомкам Наполеона тактики атакующих колонн, сделав ставку на стрельбу линиями. С одной стороны, это логичное решение с учетом технических достижений, с другой, это еще и торжество английской военной мысли, которая первой сделала ставку на подобные построения еще полвека назад.
— Вы не хотите объясниться, штабс-капитан Щербачев? — Ядовитая Стерва не выдержала и все-таки показала свой острый язычок. — К чему это низкое преклонение перед чужими солдатами? И это в то время, когда именно храбрость наших русских воинов должна стоять во главе угла!
— Для начала, — ответил я, заметив, что за мной следят почти все собравшиеся, — я считаю, что бессмысленная храбрая смерть — это, прежде всего, смерть, а не храбрость. Подвиг — это величайшее движение души простого солдата, но мы, офицеры, должны честно сказать сами себе, что если до подобного дошло, то это именно наша недоработка. Поэтому я настаиваю на необходимости признавать достижения противника, потому что только так можно видеть чужие сильные и слабые стороны, не обманывать себя и не рисковать зря жизнями доверенных нам солдат.
— Оправдания… — фыркнула девушка, мгновенно обнуляя все впечатление от моей речи. Вот умеют же некоторые. Впрочем, я еще не закончил.
— В то же время цель именно этих моих слов была не в сравнении русского и иностранного солдата. Я сравнивал союзников именно друг с другом, чтобы усилить те противоречия, которые и так между ними есть. Думаете, Англия и Франция, которые веками боролись за лидерство в Европе, так легко стали сражаться плечом к плечу? Да там такой змеиный клубок, что было бы просто глупо не потыкать в него палкой.
— Это низко.
— Вы уж определитесь, за что меня ругаете. За преклонение перед ними или же за готовность дать нашим врагам бой еще и на информационном поле брани?
— Информационный бой? — с интересом переспросил Волохов.
— Я бы сказал, информационная война, — ответил я. — У нас в ней не так много возможностей, так что отказываться от подвернувшегося шанса я не собирался.
— Тогда продолжим, мне уже интересно, какие еще хитрости вы смогли ввернуть в свой рассказ этому ирландцу, — усмехнулся Корнилов.
Он кивнул Анне Алексеевне, и та, изобразив легкий книксен, тут же продолжила.
Как вы оцениваете боевой дух союзников?
Французы ближе нам, русским, по своей готовности сразиться в ближнем бою. Этот же пыл позволяет им так ловко и быстро маневрировать на полях сражений, обгоняя наши лучшие полки и занимая лучшие позиции раньше них. Кажется, мелочь — умение шевелить ногами, но именно она позволила храбрецам Боске и Канробера продавить наш левый фланг. Генералу Кирьякову пришлось отступать последним, чтобы не дать своим подчиненным свалиться в панику. Тоже мужественный поступок — выбирая между сохранением своих людей и возможностью ими управлять, он выбрал первое. Английские солдаты и генералы тоже смогли меня удивить. Атака на укрепленные позиции, хладнокровный точный огонь — это было ожидаемо от одной из лучших армий мира. Но вот что меня удивило, так это храбрость красных мундиров. Когда Владимирский полк отбросил их к реке, они смогли остановиться и удержать позицию. Не знаю, имеете ли вы представление, каково это — заряжать винтовку, когда к тебе приближается атакующая колонна, но они выдержали. А потом гвардейские части смогли на равных сразиться с нашими ветеранами. Так что, скажу еще раз, боевой дух — это то, что есть у каждой из наших наций. И это именно он позволил нам всем стать великими державами своего времени.
Девушка закончила и сделала паузу, уже зная, что снова без вопросов не обойдется.
— Григорий Дмитриевич, так что скрыто здесь? — спросил Тотлебен.
— Да? Зачем вы опять нахваливаете врагов и выгораживаете генерала Кирьякова, чей левый фланг, очевидно, провалился? — добавила Стерва. И опять ее наглость и острый язычок никого кроме меня не смутили. Привыкли или это прикрытие мохнатой лапы Горчакова так сказывается?
— Позвольте, угадаю, — вступил в разговор немного оживившийся Нахимов. — В первый раз вы даже не упоминали наших солдат, чтобы столкнуть союзников. Сейчас же вы похвалили все три стороны, словно ставя на одну высоту.
— Все верно, — кивнул я. — Все эти годы наши враги продвигали два важных тезиса. Первый: что мы опасны. И второй: что мы — варвары. Оба очень неприятны для выстраивания нормальных отношений, но в то же время их и очень легко столкнуть друг с другом. Разве варвары могут представлять опасность? А если могут, то не стоит ли признать их равными себе?
— То есть вы противопоставили наши три армии всем остальным армиям мира? — задумался Нахимов. — И ведь работает… Я, когда слушал, действительно стал еще серьезнее относиться к нашим врагам. Стоило только представить, что их солдаты и матросы могут то же, что и мои…
— И все же! — Стерва опять подала голос. — А зачем тут генерал Кирьяков?
— Я видел, как он отходил с последними частями своего фланга, — ответил я, рассказывая о том, что читал в свое время. — Да, как генерал он допустил ошибки, и пусть командование даст этому оценку, наградив его или сняв с должности. Но как русский солдат он точно не праздновал труса, и мне хотелось, чтобы об этом все знали. Что победа достигнута нашими врагами не за счет нашей слабости, а за счет их силы. Поверьте, это знание не помешает ни нам, ни им.
На мгновение зал потонул в шепоте обсуждений. Кажется, мои мысли оказались довольно неожиданными для офицеров девятнадцатого века, но в итоге они оценили их скорее положительно.
— Штабс-капитан точно не трус, а в
