Алексей Гравицкий - Четвертый Рейх

— А скажите, Кадзусе, то, что ваш брат говорил о каких-то людях без скафандра и в вакууме… Что это?

Доктор помрачнел.

— Если вы спрашиваете меня как медицинского работника, то ничего путного ответить я не смогу. Увы. Мы научились определять практически любые патологии.

— Да, но ваш брат гений, как не крути.

— Будь он сто раз гений, его бы не взяли в эту экспедицию, будь у него хоть вот столечко каких-нибудь проблем. — Кадзусе показал на пальцах, сколько должно быть проблем у человека, чтобы его не пустили в космос. — Вы и сами это знаете.

— То есть, люди могут жить в вакууме?

— В вакууме? Нет, — доктор покачал головой. — В пустоте люди не живут. Они там лопаются. Разница в давлении…

— Я знаю, — поспешил прервать его Богданов. — Но как тогда объяснить то, что Мацуме сказал? Вранье?

— Нет. Это было бы слишком просто. Да и зачем? Ложь всегда должна иметь выгоду, иначе она теряет смысл. А тут я не вижу мотива.

— А что тогда?

— Видите ли, Мацуме с детства был… странным. Но поймите меня правильно, Игорь. Я уже сказал, что никаких патологий обнаружено не было. С ним работали лучше доктора, психиатры, и их выводы вы можете увидеть в его личном деле. Все чисто. Но говорить он начал сравнительно поздно. Не из-за задержек в развитии. Нет. Просто… не хотел.

— Почему?

— Бывает, что вы чего-то не хотите?

— Конечно.

— Вот и он так же. Как-то раз, проходя мимо его двери, я услышал голос. Его голос. Мы все думали, что Мацуме не говорит. Что это болезнь. И тут я слышу, как он говорит, причем хорошо говорит. Я открыл дверь. Брат стоял посреди комнаты и о чем-то беседовал со своим игрушечным медвежонком. Мне даже показалось, что он слышит, как медвежонок отвечает ему. Знаете, есть такое расстройство психики… когда появляются выдуманные друзья. Некоторые дети их не только слышат, но и видят, и даже чувствуют.

— И что же дальше?

— Дальше он замолчал. А я спросил его, почему же он не говорит с нами. И знаете, что он ответил?

— Что он не хочет? — попытался угадать Богданов.

Кадзусе кивнул.

— Именно так. Не хочет. Я тогда на него обиделся и поколотил.

— А вы, доктор, оказывается, любили подраться в детстве.

— И до сих пор люблю. На чем, вы думаете, мы сошлись с Баркером?

— С первого взгляда, не скажешь. Брат на вас не обиделся?

— Нет. — Кадзусе улыбнулся чему-то своему. — Но зато стал говорить со всеми. Иногда, знаете, хорошая трепка заменяет тысячу докторов.

— Хорошенький рецепт, из уст врача.

— Пользуйтесь на здоровье. — Японец чуть поклонился.

— А что же было дальше?

— С Мацуме? Мы поступили в разные институты. Потом я начал практику. Потом был Марс.

— А у него что было?

Кадзусе ухмыльнулся.

— Капитан, у нас у всех что-то да было. Даже у Погребняка была наверняка какая-нибудь история… с душком. И, может быть, не одна. Это совсем не потому, что мы такие уникальные. Нет. У всех спейсменов есть что-то эдакое за душой. Китайцы говорят, нет такого печенья, где не лежало бы предсказание. У меня этим предсказанием был Марс, и профессор Сервантес, убитый в собственной лаборатории.

— Вы сказали, что он погиб…

— Да. Когда на твою голову падают бомбы, выжить трудно. Его убили, Игорь. Неужели вы не поняли. Мне кажется, я достаточно прозрачно намекнул вам. Его убили те, на кого он работал. Из-за всего того, что он нарыл там, в своем раскопе.

— Но зачем?

— А вы как думаете, капитан. Что он там нарыл?

— Не знаю. — Игорь покачал головой. — Меня там не было. Вам виднее.

— Профессор Сервантес был великим ученым. Но он слишком доверял правительству. И я рад, какая бы участь нас не ждала, что вы, Игорь, не стали вскрывать тот конверт на борту «Дальнего». Я уверен, что ничего хорошего из этого бы не вышло. Помните гиперпереход? Погребняк единственный, кто не пострадал. А почему?

Богданов молчал.

— Как-то раз Мацуме рассказал мне о рыбке, которая очень хотела узнать, что там, с той стороны аквариума. И как-то раз она выпрыгнула из воды и упала на ковер. Знаете, что было дальше?

— Она умерла.

— Нет, в истории Мацуме рыбка долго страдала, но научилась ходить на плавниках. Спряталась под шкаф. Когда люди пришли, они не нашли хитрую рыбку. И она так с тех пор и живет на суше… Не то рыбка, не то зверь. Понимаете? Научилась ходить на плавниках. Эту сказку брат рассказал мне, когда вернулся с «Амальтеи-3», и мы снова стали ходить в одну школу. Так что не спрашивайте меня, что там видел Мацуме. Людей в вакууме или еще чего. У каждого печенья свое предсказание.

Им воспользовались.

Для каких-то своих, непонятных целей.

К нему присмотрелись, разглядели пристально, как под микроскопом, а потом, поняв, что он такое и с чем его едят, стали манипулировать. Обычный прием. Он сам отрабатывал его много раз. Но он же не лез в чужие мысли.

Последняя утверждение было фальшивым. Лез и неоднократно. И в мысли, и в душу. Если это было надо для дела. Пусть без щупалец, но…

Александр отбросил всякие размышления, хотел зашагать быстрее, но быстрее было трудно. Посмотрел на таймер. Судя по всему, топал уже верных полтора часа. И направление выдерживал. Но почему-то несчастная грунтовка все не появлялась. Неужели она все-таки свернула раньше и его путь с ней не пересекается?

Сколько еще ходить одному в чужих джунглях, на чужой планете?

Жутко хотелось есть и пить. Вода закончилась. Еды толком и не было. Что можно съесть в незнакомом лесу, он не знал и проверять съедобность местной растительности эмпирически не хотел. Организм был натренирован, мог обходиться без еды не один день. Так что была надежда найти людей и доступную им пищу раньше, чем начнутся голодные обмороки.

Бесконечные сумерки и ветер действовали на нервы. Но заставить вертеться планету с другой скоростью или по другой орбите он точно не мог, поэтому оставалось молча скрипеть зубами.

Существо назвало его спасителем, сыном неба. Что это могло означать? Чего вообще хотел Осьминог? Зачем тащил его к своим соплеменникам?

По большому счету, Александр совершил еще одну ошибку. Вместо того чтобы манипулировать и вытягивать нужные сведения, повел себя по-человечески. Поддался страху, закатил истерику. А еще на Богданова ругался. Сам-то хорош!

Это все стресс. Психологическая перегрузка при длительном перелете — уже стресс. От этого сходят с ума, лепят ошибки, приводящие к разгерметизации, убивают за скафандр. От этого приходят видения, являются люди, которых нет и быть не может на корабле. Космос калечит человеческую психику. Межпланетные перелеты, это вам не на орбите кувыркаться. Там можно хоть полгода висеть и не париться. Тоже стресс, но совсем другого рода.

А что в них надломилось после пространственного прыжка к Глизе, не знает вообще никто. Потому что никто никогда не прыгал. Больше других может предполагать Кадзусе. В распоряжение доктора попали живые люди после прыжка: можно обследовать, анализировать. Он и анализировал, как мог. Правда, не всегда получалось. Вот предположить, почему Погребняк безболезненно преодолел скачок, японец так и не смог.

На этот счет у Александра имелась своя теория. Может быть, ему было проще понять это, потому что, в отличие от доктора, он работал не с медицинскими картами, а с личными делами экипажа?

Так или иначе, ему все виделось очень просто. У каждого члена команды был свой скелет в шкафу. Что-то, что мешало жить, утяжеляло совесть, толкало на самокопания. А Погребняк был чист. Идеальная анкета, железные нервы, инструкция вместо моральных терзаний, отметающая саму необходимость терзаться. Там, где он действовал, как предписано, моральные нормы уже не работали. Цель оправдывала средство.

Погребняк поймал себя на том, что думает об этом в прошедшем времени. А о себе в третьем лице. Именно так. Инструкции кончились, обстоятельства изменились, понимание пропало, и он с ужасом осознал себя простым человеком с простыми человеческими слабостями и потребностями. А себя прежнего воспринимал как нечто чужеродное. Но признаваться в этом было страшно даже себе.

И все-таки, чего хотел Осьминог? Если Александр был так ему нужен, почему так просто отстал? Или головоногое существо обиделось?

Нет, это неверно. Нельзя его очеловечивать. Даже в мыслях нельзя. В этом ошибка. Нельзя проецировать на него свои страхи, симпатии, антипатии, желания, образ мыслей. Нельзя думать, что он, как человек. Он не может быть человеком. Надо искать, нащупывать общее, отталкиваться от того, что это общее есть. А он спроецировал на существо какие-то свои поведенческие модели и сбежал от них.

А Осьминог не побежал следом, хотя мог догнать и перегнать. Все-таки обиделся?

Сверху зашуршало. Зашелестело. Зашлепало. Погребняк не сразу понял, что просто пошел дождь. Крупные капли пробивались сквозь густые кроны, стекали вниз. Вскоре наверху зашумело так яростно, что Александр решил остановиться и переждать.