Николай Чадович - Дисбат
Во время одного из таких прыжков Синяков едва не свалился с седла – хотел поудобнее ухватиться за куртку Дария, да рука скользнула по мокрой коже. Тот не мог не почувствовать этого (выведенный из равновесия мотоцикл сразу зарыскал), однако не предпринял никаких попыток помочь пассажиру и даже не сбавил скорости.
Их пути, казалось, не будет конца, но Синяков вдруг начал осознавать, что окружающее пространство постепенно светлеет. Мотоцикл продолжал нестись по какой-то твердой и ухабистой поверхности, хотя создавалось впечатление, что вокруг, в том числе и внизу, – пустота. Мир, где они оказались, не был ни твердью, ни хлябью, а чем-то совсем иным. Так он, наверное, выглядел до того момента, когда бог решил сотворить небеса и землю.
Во всяком случае, ни к системам канализации, ни к теплотрассам, ни к каким-либо другим техногенным сооружениям это место никакого отношения не имело. Синякову даже показалось, что над ним шелестят ангельские крылья, а неземной голос мурлыкает что-то из классического репертуара.
Впрочем, эта иллюзия длилась недолго. В стороне промелькнули смутные очертания какого-то огромного сооружения (у Синякова возникло подозрение, что он видит сейчас все ту же недостроенную электростанцию, только в ином ракурсе), и Дарий наконец-то смирил прыть своего железного коня, хотя глушить мотор не стал.
Дымка тумана скрывала горизонт, и нельзя было понять, что сейчас – утро или вечер.
Они находились на дороге – обычной загородной дороге, по плохонькому асфальту которой многократно прошелся шершавый язык климатических воздействий, довершивший то, что не удалось сделать большегрузным автомобилям и гусеничным тракторам.
Здесь же торчала ржавая металлическая стойка с расписанием движения автобусов, однако практической пользы от нее не было никакой – чья-то шкодливая рука переделала номера всех маршрутов в цифру «666».
Чуть поодаль располагалась скульптура пионера, судя по положению обломка правой руки, не то салютующего кому-то, не то запускающего в небо авиамодель. Дырявое ведро заменяло пионеру головной убор, а на левой уцелевшей руке губной помадой была намалевана свастика.
Критически осмотрев эти безобразия, Дарий что-то недовольно буркнул, а затем обратился к Синякову, еще не решившемуся покинуть мотоциклетное седло.
– Как тебе здесь нравится?
– Не знаю пока… А где мы?
– Хороший вопрос. – Дарий хохотнул, хотя произведенный им звук можно было принять и за рычание. – Хочешь, фокус покажу?
Не дожидаясь ответа, он заставил мотоцикл совершить бросок метров на пятьсот вперед и там развернулся.
– Полюбуйся теперь!
Огромное сооружение, на которое уже успел обратить внимание Синяков, теперь приобрело полное сходство с недостроенной электростанцией, даже труба обозначилась в тумане, зато на месте пионера-инвалида и стойки с расписанием автобусов торчали два дерева – голые и печальные, как в самый разгар зимы.
– Правило первое, – сказал Дарий. – Не верь глазам своим… А теперь поехали дальше.
Свернув с дороги, он погнал мотоцикл по каким-то буеракам. Труба электростанции появлялась то слева, то справа от них, а потом вдруг оказалось, что это никакая не труба, а деревянная вышка наподобие пожарной каланчи.
Да и все остальное здесь было сделано из добротных сосновых бревен – трехэтажный терем, который Синяков принял издали за недостроенную коробку электростанции, просторные амбары, часовня с колокольней и забор-частокол, украшенный поверху глиняными горшками.
Откуда-то появилась цыганка – босая, уродливая, оборванная. Все в ней было какое-то зеленоватое – и седина, и ветхие лохмотья, и монисто, составленное из древних медных монет, и даже косые, бельмастые глаза.
– Дай, родненький, погадаю! – обращаясь к Синякову, заголосила она. – Всю правду тебе скажу. Как зовут, откуда родом, какая печаль камнем на сердце лежит, чем душа успокоится. Не веришь мне? А зря! Знай, что красавица твоя на прежнем месте стоит и горькими слезами заливается.
– Пошла прочь, тварь! – брезгливо скривившись, прикрикнул Дарий и сунул руку в боковой карман куртки.
– А тебе, морда собачья, я гадать не буду! Сам свою судьбу знаешь! Ох, и страшная она у тебя! – скороговоркой выпалила цыганка и превратилась в рой зеленых падальных мух, некоторое время еще сохранявших очертания ее тела, а затем разлетевшихся в разные стороны.
У Синякова, заранее приготовившегося к любым сюрпризам, по коже тем не менее прошел неприятный холодок. Это ж надо – был человек как человек и вдруг стал тучей мух.
– Правило второе, – произнес Дарий веско. – Каждую минуту жди подвоха.
За высоким забором кудахтали куры, повизгивала свинья, мычали коровы, равномерно стучал в кузнице молот. Ну не жизнь, а идиллия. Полное пейзанство, как говорила Нелка, очутившись на лоне природы. Только воздух здесь был какой-то совсем не деревенский – затхлый, застоявшийся, словно в шкафу, где хранятся пересыпанные дустом бабушкины шубы.
– Заходить не будем? – спросил Синяков, не отказавшийся бы сейчас от крынки парного молока и ломтя свежего хлеба.
– Сюда? – Дарий с озадаченным видом ткнул в сторону усадьбы. – Ну ты и даешь, свояк… Правило третье. Не заходи без особой нужны в помещение, которое ты видишь в первый раз. Ночуй только на свежем воздухе или в шалаше, устроенном при твоем участии.
Из терема запахло жареным мясом. Не луком, не картошкой, а одним только мясом! Наверное, там шашлык готовили, а то и целого поросенка на вертел нанизали. Синяков, после ужина у Грошева маковой росинки во рту не имевший, непроизвольно сглотнул слюну.
Заметив это, Дарий к сказанному добавил:
– Правило четвертое. Никогда не ешь и не пей из чужих рук. Вообще ничего не бери у чужих, а тем более не ложись с незнакомой женщиной.
– Про женщин мог мне и не говорить, – буркнул Синяков.
– Не зарекайся… Тут местами такие пампушечки попадаются… Правда, вся твоя мужская сила на одной из них может и закончиться. Хотя нет, кто это испытал, потом не жалеет. – Речь Дария приобрела не свойственную для него задумчивость.
Синяков, не любивший интимных откровений, попытался перевести разговор на другую тему.
– И много еще у тебя таких правил? – поинтересовался он.
– Много. Но человеку, оказавшемуся здесь впервые, поначалу хватит и пяти. Остальные ты скоро сам уяснишь. Если, конечно, будет чем уяснять… А теперь пятое, и самое главное предварительное правило. Умей вовремя распознавать опасность, откуда бы она ни исходила.
Синяков, не забывавший проверять в кармане иголку, которая последнее время вела себя на диво спокойно – не жгла, не колола, – только отмахнулся.
– С этим у меня как раз все в порядке.
– Ты уверен? – Дарий смерил его испытывающим взглядом. – Зачем же тогда тебя в эту мышеловку потянуло? – Очевидно, он имел в виду усадьбу.
– Я пошутил, – слукавил Синяков.
– Хороши шуточки… Слезь пока и отойди подальше. Так это дело оставлять нельзя.
Когда Синяков исполнил эту просьбу, Дарий вплотную подъехал к гостеприимно распахнутым воротам усадьбы. За забором сразу наступила тишина – умолкла домашняя живность, перестал стучать молот и даже дозорная вышка, похоже, перестала поскрипывать на ветру.
– Кого караулишь? – обращаясь неизвестно к кому, строго поинтересовался Дарий. – Не меня ли?
Гробовое молчание было ему ответом. Тогда он достал из кармана брюк что-то, похожее на пригоршню шелухи от семечек.
– Знаешь, что это такое? – Он продемонстрировал свои сомнительные сокровища воротам. – Чешуя ядовитой змеи, которую сначала вскормили мясом черных котят, а потом живьем сварили в уксусе, смешанном с укропной водой. Хочешь попробовать?
– Жри сам, – ответил кто-то голосом глухим и низким, но вполне человеческим.
– Это с моей стороны будет свинством. Разве можно оставить без угощения такого любезного типа, как ты? – Дарий смачно плюнул в ладонь, а затем облепил мелкими черными чешуйками притворный столб ворот, приговаривая: – Мрет, гниет, рассыпается, как этот гад ползучий в прах превращается…
– Слабо тебе, – сказал невидимый оппонент Дария. – Зря стараешься. Иди отсюда подобру-поздорову, пока цел.
Один из выставленных для просушки горшков сорвался со своего места и угодил Дарию прямо в голову, слава богу, защищенную мотоциклетным шлемом. В усадьбе раздался взрыв хохота. Похоже, ликовали все – и свиньи, и коровы, и даже куры.
Дарий с достоинством отступил и, оказавшись на безопасном расстоянии, заглушил мотоцикл (что случилось впервые с того момента, как они расстались с Дашкой).
– Ладно, – сказал он с угрозой. – Ладно. Сейчас ты, тварь кромешная, узнаешь, на что я способен в гневе. Уж если меня вынудили спешиться, беды не миновать…
Шаткой кавалерийской походкой Дарий вернулся к усадьбе и трижды обошел ее вокруг – дважды спиной к забору и один раз лицом. Дело это было не такое уж и легкое, что Синяков знал по себе, однако Дарий справился с ним шутя. Вдобавок он все время делал руками какие-то странные пассы и бормотал: «Будешь тлеть, будешь гореть, будешь дымом лететь, будешь искрой светить, будешь углем чадить…»
