Осколки легенд. Том 2 - Андрей Александрович Васильев
– Я зарплату за октябрь в фонд обороны отдал, – протарахтел хозяин квартиры. – Да-да, можете проверить!
– Зачем? – как бы даже оскорбилась Веретенникова, проходя в комнату и включая там свет. – Мы тебе верим на слово. Да, Петя?
– Верим, – подтвердил Швец. – А как же!
– Скромно живешь, – оглядевшись, сообщила Павла Кноппе, который метнулся застилать кровать. – Простенько.
– Я обычный госслужащий, – истово выпалил толстячок, бросил покрывало на пол и прижал руки к груди. – Да, когда-то допускал перегибы, занимался частной торговлей, но времени с той поры прошло сколько? И магазин свой я государству доброй волей передал, если вы не помните.
– Как же, как же, – покивала Веретенникова. – Правда, в нем, кроме кассового аппарата и пустых полок, ничего не имелось, но факт такой присутствовал. Но, повторюсь, это все в прошлом, а оно нам неинтересно. Ты лучше расскажи мне, Оскар Юльевич, кто за последний месяц из «деловых» к тебе в гости заходил, что спрашивал, может, чего просил разыскать. И сразу – не оскорбляй мой слух рассказами о точильщиках ножей и агитаторах, не надо. Ты понял, о чем я говорю. И знай – за время разлуки я добрее не стала.
Произнося эту фразу, Павла очень внимательно следила за лицом Кноппе, фиксируя всё, что только можно: выступившие бисеринки пота на лбу, чуть дернувшееся веко, сузившиеся зрачки. И с каждой секундой она все отчетливее понимала – тут им удалось зацепить рыбку. Ту ли, не ту – неизвестно, но факт того, что этот пакостный толстяк темнит, у нее ни малейших сомнений не вызывал.
– Вы же все правильно сказали, – выкатив глаза, затараторил Кноппе. – Прошлое это. Прошлое. Я сейчас никакого отношения… Элп!
Последний звук издал то ли рот хозяина квартиры, то ли его печень, в которую воткнулся кулак Веретенниковой. Следом за тем она ударила оценщика ладонями по ушам, перед тем немного их согнув «ковшиком», отчего тот рухнул на пол, тихонько подвывая и суча ногами от боли.
– Павла Никитична, – подал голос Швец, немного ошарашенный увиденным, – разве…
– Рот закрой, – цыкнул на него Ликман, подперев плечом дверной косяк. – Товарищ Веретенникова знает, что делает.
– Ведь просила же, – присев на корточки, задушевно сказала Павла скулящему хозяину квартиры, а после зацепила пальцами его ноздри и слегка их крутанула, отчего вой стал громче. – Оскар, продолжишь врать – будет еще больнее. Но и это так, цветочки. Ягодки пойдут, когда я коллегам с Лубянки расскажу о твоих торговых делах с немецкими инженерами, которых в двадцатые годы сюда пачками завозили, даже не проверяя, кто из них разбирается в механике, станках и кораблестроении, а кто в шифрах и системах автоматических пистолетов. Иконы, драгоценности, живопись – много чего на Запад через Прибалтику твоими трудами тогда ушло. А еще поведаю о том, как ты под немчуру эту хитростью да ловкостью жен совработников подкладывал, причем выбирал таких, у которых мужья в наркоматах сидели и много чего знали.
– Не было такого! – проныл Кноппе, ощупывая нос, который стремительно начал распухать. – Не было! Этим Матильда промышляла, за что и пострадала! А я только иногда к ней гостей направлял.
– Хрен редьки не слаще. – Веретенникова цапнула его за остатки волос и приложила лицом о пол. – Странно только, что она тебя не выдала.
– Больно! – Кноппе размазал мигом хлынувшую из многострадального носа кровь по лицу. – Больно мне!
– А будет еще больнее, – заверила его женщина. – Знаешь, почему меня так долго не было? Знаешь?
– Арестовали тебя! – выкрикнул Кноппе. – Жаль, не расстреляли!
– Первая правда в разговоре. Тебе на самом деле жаль, сейчас верю, – Павла некрасиво оскалилась. – Так вот, взяли меня потому, что времена настали новые, а я работала по-старому, ни себя, ни врагов не жалея. Не нужно это тогда было никому. А сейчас, Оскарушка, времена снова поменялись, потому я и мне подобные снова вернулись на свои места. И поверь, если ради того, чтобы гадину фашистскую задавить, понадобится кровью всю Москву залить – залью. Твоей, таких, как ты… Да и свою сцежу по капле, если понадобится, понял?
– Не знаю ничего, – просипел толстяк. – Ни с кем я не общаюсь!
– Врет, – вдруг сказал Ликман. – Точно врет.
– Конечно. – Павла похлопала хозяина квартиры по пухлой щеке, разогнулась и достала из кармана пачку папирос. – Так, мальчики, давайте-ка вот этот шкаф в сторонку отодвиньте. Тяжелый, знаю, но надо.
– А! – дернулся было Кноппе, но Веретенникова мигом припечатала его к полу, поставив на спину ногу в хромовом сапоге, попутно чиркнув спичкой, а после поднеся ее к папиросе.
– Вот тебе и раз. Дверь, – произнес Швец, когда шкаф поменял свою дислокацию. – В соседнюю квартиру, что ли? У нас такая же у дяди Горы в коммуналке, только он ее шкафом не закрывает. Просто заколочена, и все.
– Это потому, что дяде Горе твоему прятать нечего и не от кого, – пояснила Павла. – Он по профессии кто?
– Прокатчик на «Серпе и Молоте».
– То есть рабочий человек, у которого все добро в одной комнате помещается, да еще и место остается. А наш хомячок не такой.
В этот момент Кноппе взревел, как медведь, ловко извернулся и дернул Веретенникову за ногу, да так, что та почти упала. Но только почти. Рефлексы, которые Павла приобрела за десятилетия беспрестанной войны – и тайной, и явной, – никуда не делись, потому она сгруппировалась, словно резиновый мячик оттолкнулась от пола, снова поднялась на ноги, развернулась и всадила ребро ладони в горло оценщика, а после еще и папиросой, которую не выпустила из пальцев, ткнула ему в лицо.
– Не шали, – велела она хрипящему мужчине, который не знал, за что хвататься – то ли за горло, то ли за ожог. – И сразу – в следующий раз вместо пепельницы твой глаз использую, ясно? Так, чего стоим? Дверь долой!
Соседняя квартира оказалась полной противоположностью той, в которой обитал Кноппе. Старорежимная мебель в прекрасном состоянии, множество картин, висящих на стенах, огромные пестрые вазы, стоящие у стен, шкатулки на столиках работы явно не этого и даже не прошлого века – чего там только не было.
– Красиво, красиво, – оценила Павла интерьер, оглядевшись. – Ну что, Оскар Юльевич, повторю свой вопрос: кто к тебе приходил в последний месяц и что просил?
– Не понимаю, о чем вы, – похрипел мужчина, которого Ликман за шиворот приволок сюда. – Оставьте меня в покое.
– Это можно, – великодушно разрешила Павла, глядя на одну из картин. – Почему нет? Ого, Рокотов времен расцвета! Это же один из портретов, что ему
