Михаил Белозеров - Черные ангелы
— Послушай, детка, у меня сегодня трудный день. Постарайся меня понять…
— Я тебя поняла, — ответила она самым вредным тоном и с подозрением нахмурилась. — Хочу торт по-киевски и черной икры.
— А икры-то зачем? — удивился я, потому что икру можно было достать проще простого.
— Просто хочу! — заявила она мне капризно.
— Ладно, — согласился я, — куплю тебе икру.
— Ну тогда иди, — с легким сердцем согласилась она, — только не напивайся…
— Уж я постараюсь, — заверил я ее обрадованно. — Выведи Росса…
Если бы я знал, что вижу ее последний раз в жизни, я бы расчувствовался. Но я этого не знал. Я поцеловал ее в щеку и вышел из комнаты навстречу своей судьбе.
— Кто у тебя там? — спросил Леха, с любопытством выглядывая из кухни.
— Никто, конь в пальто.
Он не обиделся, а только ехидно заулыбался:
— А… — и погрозил мне пальчиков. — Шалун!
Его нельзя было знакомить с Лавровой: во-первых, ее звали Таней, а во-вторых, я не хотел рисковать даже видимостью семейного благополучия. Не то чтобы я не доверял Лехе, а просто руководствовался поговоркой: 'Береженого бог бережет'.
Как только мы вышли из квартиры, он завел старую песню.
— У тебя нет ощущения, что нас бросили?
— Бросили?
И вдруг я понял причину своего дурного настроения. Оно заключалось в том, что у меня появились сомнения насчет летчика Севостьянова.
— Знаешь, он вдруг появился из ниоткуда… — сказал я, остановившись и озвучивая мысль, которая мучила меня все утро.
Собственно, эта мысль мучила меня и вчера, но за пьянкой и приключениями на Обводном я о ней забыл. Мы вышли из арки дома, и солнце со всей беспощадностью обрушилось на нас. Я подумал о Мироне Павличко. Если он пришел от туда, откуда пришла блондинка, то наши шансы 'зазор' мира значительно повысились. Но я ясно видел, что он исчез в портале, к тому же прихватил мои съестные припасы. Было над чем задуматься. Выходит, что через портал можно попасть к черным ангелам? Но я не знал их кода. Может быть, его знал Курдюмов?
— Ну и что, — беззаботно воскликнул Леха, — подумаешь! Мало ли чего привидится?! Ты хоть трезвый был?
— В том-то и дело… — возразил я, стараясь идти ближе к дому, где еще сохранилась узкая полоска тени. — Мы ищем не там.
— Не бери в голову, — сказал Леха. — Плохо, что никто о нас не заботится, правительство само по себе, мы сами… Как-то неуютно…
— Кризис, — объяснил я, сворачивая к ближайшему магазину.
Надо было иметь богатое воображение, чтобы прочитать его название. За два года я так и не понял, что написано на вывеске: какая-то аббревиатура их трех букв 'ЁПР', значение которой я не мог расшифровать. Денег хватило только на бутылку пальмового вина. Эта сумма входила в наши накладные расходы. Две сотни, взятые в долг у летчика, я не собирался разменивать.
Леха расстроился.
— Черт! — сказал он, выворачивая карманы, — то ли пропил, то ли потерял. Лучше, если пропил, не так обидно.
— Значит, больше опохмеляться не будем, — успокоил я его.
Мы спрятались под деревом-сорняком — целибо, древесина которого ни на что не годилась. Единственное, оно хорошо спасало от солнца и ливня. Мы сидели рядом с кинотеатром 'Синема', стены которого украшали вылинявший афиши и который за отсутствием зрителей, медленно приходил в упадок — одна центральная дверь была забита досками, вторая — стеклянная — была мутная, как воды Невы. Сквозь буйно разросшийся дурман с его огромными белыми цветами еще проглядывал розовый гранит набережной. Пахло рекой. Парило. Набежала тучка, и начался мелкий дождь, который не успев долететь до асфальта, испарялся в воздухе.
— Не-е-е… — ныл Леха, — ты не понимаешь…
На следующий день после возлияния его всегда тянуло на рассуждения. Это был похмельный синдром раскаяния. На Марсе он наверняка зарабатывал бы кучу денег на одном нытье, потому что там выдавали социальную помощь всем ущербным, и не опохмелялся бы дешевым вином, которое мы вынуждены были пить на Земле, а хлебал какой-нибудь бренди, и, вообще, был бы самым счастливым человеком.
— Я вчера видел Павличко, — сказал я в надежде, что Леха, наконец переключится на обыденные проблемы.
— Не может быть! — воскликнул он.
— Мирон выпил со мной вина и ушел через портал…
— Что же это значит? — спросил он.
— Одно из двух: или тайна настолько велика, что мы не можем ее осознать, или мы с тобой полные профаны.
— Вечно ты выдумаешь! — воскликнул он легкомысленно. — Знаешь, твоя консьержка…
Он все еще не мог ее забыть. Впрочем, к его чести я знал, что и эта влюбленность недолгая. Если бы Леха был другим человеком, он давно бы обзавелся женой и кучей детей.
— Она меня сдала, — напомнил я ему и подумал о летчике. — Слушай, — сказал я, — а ведь спрятаться в мезонине он не мог… Это значит…
Но Леха своей болтовней не давал мне сосредоточиться. Он стонал и охал, сдирал со своего носа отмершие кусочки кожи и рассматривал их на свету. Для Лехи с его светловатым обличьем начинались тяжелые времена.
— Нет, — возразил он, — она здесь не при чем…
— Тогда не понимаю, — согласился я, снисходительно относясь к его риторике.
Оказывается, он говорил совсем о другом.
— Наступил такой момент, когда каждый начинает заботиться только о себе. Разве ты не видишь.
— Черт его знает… — согласился я. — Может быть, Мирон так и поступил?
Мне было лень спорить. Да я и не собирался этого делать. Совершенно очевидно, что городским властям на всех и на все наплевать. Но ведь они об этом не кричат. Они хитрые ребята. Знают свое дело и видят перед собой очевидную цель — как можно дольше продержаться у власти. Все остальное подчинено этой задаче. Зачем им лишние хлопоты с какими-то инопланетянами. Если Леха вообще имел их ввиду.
— Ты меня слышишь?! — рассуждал я, — летчик-то, этот Севостьянов… появился в доме из ниоткуда.
— И ты во все это веришь? — удивился Леха.
— Увы… — ответил я, — такую чушь на трезвую не придумаешь. — И портала у него в доме не было…
— Что будем делать? — спросил он так, словно не советовал мне пороть горячку.
— С кондачка не решается, — согласился я. — Стой! — вдруг закричал я. — Стой!
— Что случилось?! — Леха испуганно присел, выпятив зад, и оглянулся по сторонам, соображая, с какой стороны проистекает опасность.
— Надо ехать в Девяткино, там есть ход к инопланетянам!
На меня снизошло прозрение. Как я раньше не догадался?
— Фу ты черт! — вытер Леха пот со лба. — Там можно дурным сделать! Чего орешь-то?!
— В Девяткино! — не слушая его, твердил я ошалело. — В Девяткино! Там вход!
Я действительно так думал, только не мог понять, как этот вход выглядит и где его найти.
— Давай все же вначале к главному?! — предложил Леха, словно мы оба не понимали, что над нами все время висит дамоклов меч.
Признаюсь, нами давно владело желание покаяться перед Алфеном.
— А куда деваться, — вынужден был согласиться я и подумал, что все же надо ехать на дачу летчика Севостьянова — именно там находится разгадка и 'черных людей' или черных ангелов, то бишь людей в странных капюшонах, и Павличко, и блондинки, и Берёзина.
— Можно еще напиться, — высказал Леха заветное предложение, и мы оба потянулись к бутылке. — Нет… — сказал он, делая глоток, — не так я себе это представлял…
— Думаешь, он нас убьет? — спросил я, наблюдая, как в такт глоткам у Лехи двигается адамово яблоко.
— Поцелует с маковку! — возмутился Леха моей наивности.
— Найди другой вариант… — предложил я, отбирая у него бутылку. — Главное, врать убедительно! — сказал я уверенно, почесывая ногу, которую укусил комар.
Слабое пальмовое вино даже не обжигало горло. Оно было противным, как теплая вода из крана. Чтобы ощутить опьянение, надо было выпить бочку этого пойла. Честно говоря, опохмеляться меня научил Леха. И насколько я помню, ученик оказался достоин учителя.
— А что? — поддержал он. — У нас все есть: планшетник…
— Да… — кивнул я, ибо в это момент вливал в себя вино. Не сообщать же ему раньше времени, что планшетник покоится на дне канала.
— …Мои записи…
— Ага… — легко согласился я.
— …Адреса…
— Где покойники лежат… — продолжил я.
— Это точно… — вздохнул он с твердым убеждением, что дело дрянь.
— Он нас убьет за одну Таню Малыш… — напомнил я, забрасывая пустую бутылку в кусты и поднимаясь.
Это было нечестно. До этого момента мы соблюдали табу на эту тему. Хоть мы и порицали Таню Малыш за ее распутство, но в глубине души ее жалели. Нам не было чуждо сострадание к падшей женщине.
— Черт!.. — выругался он.
— Плакали наши двадцать тысяч, — сказал я убежденно.
И мы пошли в редакцию. В глубине души, я надеялся, что мы все-таки заработаем деньги каким-то чудесным образом.
