Александр Маркьянов - У кладезя бездны. Часть 3

В доме хозяйничали русские. Их было несколько, вооруженных оружием, которое Лука никогда не видел: оно было похоже на пехотные автоматы, но было каким-то другим… черным и страшным, увешанным какими-то приспособлениями, назначения которых Лука не понимал. Но он знал одно — русские расправились с остающимися в живых калабрийцами меньше, чем за минуту. А это значило, что с ними нужно считаться — на Сицилии понимали силу и уважали сильных. Тех, кто без лишних слов расправлялся с врагами.

Я вышел из спальни барона, раскатывая обратно рукав: моя кровь подошла по группе. Это видел Лука, это видели все, кто здесь скопились. По сицилийским меркам — это братание, поменяться кровью. Здесь все еще сохранились старые, даже дохристианские традиции.

Лука неловко сидел на диванчике, прикладывая к лицу смоченную в антибиотике губку, которая заменила в полевом медицинском наборе обычную, известную больше века вату. Было больно — я сам знаю, что это больно — но Лука терпел. Уважаю таких… они сильны именно своей простотой и цельностью. Их намного сложнее провести, чем интеллектуалов — те постоянно лезут в дебри, а эти — держатся за свое и баста.

— Как, Лука? — спросил я — хорошо предавать друзей?

Лука ничего не ответил. Синьора Мария, тихая, все время пребывающая на кухне женщина — сидела рядом, не поднимая глаз и одевшись во все черное…

Подошел один из нипоти. Сказал так, что услышал и я.

— Синьор Лука, здесь комиссар Деллавекья приехал…

Лука ди Адрано молча встал и направился к выходу на первый этаж. Мать попыталась его схватить и не смогла.

Судя по всему — молодому Луке есть, что сказать местному комиссару полиции, который допустил прибытие на остров банды калабрийцев, злейших врагов сицилийцев.

Из комнаты, где лежал барон, вышел фельдшер нашей специальной группы, совсем молодой парень. Подошел ко мне?

— Что?

— Не так все плохо — так же негромко ответил фельдшер — три пули, одна нога сломана пулей, две угодили в мякоть. Все три от Калашникова. Меня беспокоит только пуля, попавшая в область таза, кровотечения там нет, но… я бы сделал рентген и как можно скорее. Как можно скорее?

— Он в сознании?

— Пока да. Кровь, по крайней мере, он больше не теряет, в шок не впадет. Я сделал все, что смог в полевых условиях.

— Отлично.

— С ним можно говорить?

— Думаю, да, но недолго.

Я повернулся к синьоре Марии, вслушивающейся в каждое наше слово.

— Вы понимаете итальянский? Парлато итальяно? — спросил я

— Да, синьор… — ответила женщина в черном — я не всегда была лишь женой и матерью. Я даже французский еще помню.

Она была высокой, осанистой… наверняка, в молодости была фотомоделью… в Италии полно красивых женщин. Остается удивляться… почему она выбрала барона… не из-за денег, наверное. Хотя удивляться тут, наверное, и нечему. Красавица Луна выбрала себе какого-то римского хлыща со знатной фамилией, способного «вывести ее в свет» — все закончилось беременностью, грязной историей, побегом на Восток и должностью придворной мадам при дворе Шахиншаха Хоссейни, одного из самых гениальных и жестоких правителей двадцатого века. Эта женщина выбрала жизнь в сицилийской глубинке — но получила впридачу к этому верного мужа, собственный дом и нескольких детей, каждым из которых можно гордиться… даже недалеким Лукой. Да, барон ди Адрано был членом мафии… но про это легко судить, лежа на диване где-нибудь в русской глубинке, где один исправник без труда справляется с поддержанием порядка в целом сельском районе. А тут… если ты живешь рядом с драконом, изволь с ним считаться, и самое лучшее в такой ситуации — тоже стать драконом. Что барон ди Адрано и сделал. На Сицилии, когда мужчина приносил домой деньги — женщина никогда не интересовалась, где он их взял.

— У вас есть родственники в Палермо? Надо заказать медицинский вертолет.

— Да, синьор… Марио… справится с этим.

— Тогда позвоните ему прямо сейчас. Пусть закажет медицинский вертолет. И пусть будет очень осторожен, заказывая его — убийцы могут вернуться. Нужно много охраны, самых верных людей, каких вы только сможете найти. Звоните.

— Я все поняла, синьор.

На Сицилии женщина никогда не перечила мужчине.

Синьора Мария поднялась, подошла ближе. Она была одного роста со мной, выше барона, по крайней мере, на голову. Думаю, бедный барон в молодости претерпел из-за этого немало насмешек… если кто-то осмеливался над ним насмехаться.

— Спасибо вам, синьор — сказала она и перекрестила меня — вы вернули мне мужа и детям отца. Да хранит Вас Господь…

Я ничего не ответил, потому что не знал, что отвечать.

Синьора Мария ушла куда-то звонить, ко мне подошла Крис, сидевшая с ней рядом. Белая как мел.

— Что происходит? — спросила она

— Ничего хорошего — лаконично ответил я — собирайся.

— Куда… мы поедем.

— Я — вернусь обратно в Италию. Надо кое с кем расквитаться. Ты — отправишься с моими людьми на авианосец и будешь безвылазно сидеть там. Безвылазно, поняла? Это не шутки, Крис. Они зачищают следы, все кто что-то знает или, по крайней мере, может знать — смертельно опасен и подлежит уничтожению. После того, как все закончится — я обещаю тебе лучший репортаж, самый лучший, который потянет на Пулицеровскую премию. Но до этого — ты просто будешь сидеть на авианосце и носа оттуда не показывать. Поверь, сейчас это самое безопасное место на земле… для тебя.

Крис хотела что-то сказать. Но не сказала. Молча пошла собирать вещи. Сицилийское влияние — дало о себе знать.

Барон лежал на своей кровати, на сломанную ногу ему уже наложили шину, таз подняли повыше, чтобы если там и осталось кровотечение — минимизировать его и убрать приток крови к ногам. Я знал, что разговор будет нелегким как для меня — так и для барона. Он меня предал, по любым меркам это было бесчестие. Он это знал, и я это знал.

И я решил ничего не говорить об этом. Луке я сказал — потому что для него это лучший урок, какой только может быть: нельзя предавать. Барон же — познал все уроки, какие только можно было познать в этой жизни. Он был мне должен и знал об этом…

— Ты хочешь знать… о системе, так? — спросил барон

— Я не знаю, как именно она называется. Но да, я хочу знать именно о ней — ответил я

— Система… Ее никак не называют… те, кто говорит о ней, долго не живут. Ты готов умереть за правду?

— Я готов убивать за правду — ответил я.

Барон кашлянул.

— Достойные слова… в тебе есть что-то от сицилийцев… верно, есть. Крым… я слышал, что это почти что Сицилия… обрывистые берега… горные ущелья… вино… хорошие люди…

— Откуда вы знаете про Крым? — резко спросил я

— Оттуда…

— Что такое система?

— Система… Это началось давно… намного раньше… еще при Муссолини. Старый… хе-хе… развратник здорово нас прижал тогда… очень здорово. Это было… поганое время, друг мой. По острову рыскали шайки голодранцев в черной форме, которых на нас натравил коротышка. Он все-таки были великим… друг мой, пусть даже великим мерзавцем. Коза Ностра… величайшее в мире объединение людей… мы знаем, что такое быть вместе. Поодиночке мы никто… мусор, человеческая пыль. Когда мы высаживались на североамериканский берег… на нас смотрели как на голодранцев… да мы и были голодранцами. Когда мы высаживались на сомалийский берег, мы были хуже негров… но теперь нас уважают и боятся. И все это потому, что мы как никто знаем… цену и силу дружбы. А вот коротышка… он был гением по части разделения людей… внесения раздора. Кто он, по сути был, этот макаронник толстозадый? Да никто, buffone.[40] Пописывал статейки в газеты… за которые Его Величество должен был приказать его расстрелять… если бы не был так добр. Был коммунистом — и с коммунистами поссорился, он был величайшим гением раздора. И когда он пришел к власти… он собрал всех bastardi, каких только смог найти… лентяев… безработных… крестьян, которым надоело копаться в земле. Он одел их в одинаковые черные рубашки и сказал: бей буржуев! Бей феодалов! Бей аристократов! И они пошли бить. Нас… общество чести, onorato societa, называют громилами… бандитами… отбросами общества… раковой опухолью на теле Италии… сам buffone так нас называл. А как тогда назвать тех громил, которых он выпустил на улицы, чтобы убивать? К моему отцу тогда приходили крестьяне и говорили: дон Альваро, помогите нам! Мой отец спрашивал: что произошло? И они рассказывали ему, как в селение приходили молодчики этого buffone и начинали делить землю… а у нас всё долго помнят… любую обиду. Что бедняку лишний кусок земли, полученный из рук этих бандитов, если он знает, что за эту землю придется заплатить жизнью ему… его сыну… его внуку. А когда мой отец возвысил голос против этого — это негодяи пришли и расстреляли его в собственном доме. Как думаешь, друг мой, можно прощать такое?