Александр Быченин - Сафари. Огонь на поражение
— А вам мичман разве не объяснил? — удивился я.
— Иоганн Карлыч-то? — иронически выгнул бровь капитан. — Объяснил. Хорошая у вас лоханка, оборудование качественное. Попробуем вам помочь.
— Тут еще задачка нарисовалась, как раз для вас, — обрадовал я собеседника. — Помните, как вы меня ловко просканировали, когда я в "бардаке" на командирском месте кайфовал?
Юциус легким кивком дал понять, что помнит.
— Просветите нас, на каком максимальном расстоянии можно мнемосканирование осуществить, — попросил я. — Только не грузите особо.
— Поконкретнее давайте, — потребовал техник. — Кого сканируем, в каком режиме, какое оборудование.
— Пленного нужно будет выпотрошить. Вы будете на лодке, мы с ним на острове. Расстояние пока сложно прикинуть, в пределах десяти-двадцати километров.
— Сложно сказать, — задумался Юциус. — Вообще сканирующий модуль можно стационарный взять, в виде шлема. Он всю информацию снимет. А вот передать ее уже проблема. Энергии не хватит. Процессы параллельны — в модуле объем памяти слишком мал, десятигигабайтный кэш всего лишь. Вот и думайте.
— Времени сколько надо будет на сканирование?
— Если глубокое, то не менее десяти-пятнадцати минут. Если быстрее, объект в овощ превратится. В любом случае, если от сканирующего модуля до приемного будет больше километра, напрямую его подпитать не сможем, а своего запаса энергии минуты на три максимум хватит.
— На состояние объекта плевать, — внес я коррективы во вводную. — Его все равно кончать будем на месте. А если законнектить этот ваш шлем с баллистическим компом? И уже по моему каналу переправлять информацию?
— Легко! — пожал плечами Юциус. — Тут уже все будет зависеть от вашей энерговооруженности и дальности связи. Плюс процесс можно форсировать, минут в пять уложитесь.
— Как вам такой вариант, — обернулся я к Шелесту. — Вы идете с нами, остаетесь на лодке, мы захватываем пленного, допрашиваем, потом сканируем в ускоренном режиме. А дальше уже ваши заботы, что с этим морем информации делать.
— Согласен, — пошел на мировую майор. — Когда отправляемся?
— В час пополудни, — отозвался не вмешивавшийся до того в разговор Литке. — "Сирена" готова, команда тоже. Сейчас проводят контрольный осмотр.
* * *
Система Риггос-2, планета Ахерон, Океанариум,
29 марта 2535 года, день
Отправка в рейд субмарины класса "Сирена" в Океанариуме никого не удивила. Все прошло настолько обыденно и скучно, что мне даже стало немного обидно — не каждый день приходится бороздить воды отрезанной почти век от остальной цивилизации планеты, к тому же на порядочной глубине. Капсула монорельса послушно перенесла нас из купола номер тридцать семь в купол номер шестнадцать, приспособленный под стыковочный узел. Снаружи он выглядел как утопленный наполовину в грунт мутный пузырь, усеянный оспинами шлюзов и отростками пришвартованных тут и там подводных аппаратов различной конфигурации. Благополучно завершив шлюзование, мы перебрались на причальную палубу номер три, то есть фактически на самую верхотуру, и безо всякой помпы цепочкой втянулись в переходный рукав лодки. Еще до обеда, выкроив несколько минут времени, я поднял материалы на корабли такого типа и выяснил, что "сирены" были спроектированы сто двадцать лет назад как легкие высокоскоростные суда поддержки. Специфика боевых задач наложила отпечаток на внешний вид корабля — больше всего посудина походила на земного ската-хвостокола. Каких-либо выступающих частей на корпусе не имелось, вооружение пряталось в кавернах под люками. Собственно, особой огневой мощью субмарина похвастаться не могла — десять торпед различной мощности и назначения плюс ультразвуковая пушка — вот и все вооружение. Размеры тоже воображение не поражали: габаритами лодка была сопоставима со сверхлегким патрульным фрегатом Флота, а тот в длину не превышал сорока метров. Правда, в ширину суденышко, учитывая общую блинообразную форму, имело метров около тридцати, а максимальная толщина в районе экипажных отсеков достигала пяти метров. В движение корабль приводили два гидрореактивных двигателя плюс пара винтов на электрической тяге. Запас хода, если верить базе данных, составлял около трех тысяч морских миль в автономном режиме, что наши потребности перекрывало в несколько раз. В общем, "сирена" мне понравилась. Еще больше я укрепился в этом мнении после размещения в кубрике.
В стыковочном отсеке нас встретил молчаливый отрок в традиционном комбезе цвета морской волны, представился старшим матросом Петренко и проводил до жилой палубы, в центральный коридор которой, расположенный несколько асимметрично оси корпуса, выходили десять дверей. Проводник немногословно пояснил, что по правой стороне расположено жилье экипажа — одноместные каюты, а слева — двухместные кубрики десанта и предложил занимать номера с шестого по девятый. После оживленного, но краткого обсуждения разбились попарно — я с Юциусом, Волчара с Сашкой, а мичману Литке в соседи достался младший сержант Федотов. Шелест с понимающей усмешкой вселился в кубрик номер девять. Немного обжившись в тесноватых комнатках и избавившись от львиной доли поклажи, мы в сопровождении все того же Петренко явились в кают-компанию, где нас ожидал остальной экипаж. Последовала традиционная церемония знакомства, затем капитан распустил незанятый в маневрировании личный состав, то есть нас, по каютам.
Вернувшись в кубрик, я завалился на откидную койку и сам не заметил, как заснул. Проснулся часа через три, когда лодка уже была в открытом море и от Океанариума ее отделяла добрая сотня морских миль. Все это я выяснил, опросив случившегося неподалеку Петренко. Прикинул про себя — тридцать с лишним узлов скорость у нашей посудины, и это далеко не предел, как я понимаю. Если в километры перевести, почти две сотни получается. От Океанариума до Южной гряды восемьсот с небольшим километров, так что к острову Птичий подойдем часов этак через семь-восемь. Причем засветло еще, что для нас не очень хорошо. Придется ждать темноты. Сон я успешно перебил, поэтому в кубрик возвращаться не стал. Вместо этого завалился в кают-компанию, где обнаружил сержанта Федотова, коротающего время в компании с мичманом Литке и майором Волчарой. Вяло отмахнувшись от приветствий, я примостился на краешек дивана и поинтересовался:
— А где все?
— А пес их знает, — зевнул Волчара, пялившийся в обзорный экран.
Дисплей этот диагональю метра под три полностью занимал фронтальную стену помещения. На него выводилось изображение с ходовых оптических сенсоров, а качество картинки было столь высоко, что возникал эффект погружения. В прямом смысле слова погружения — под воду на глубину двадцать метров. Пейзаж, правда, разнообразием не поражал — темноватая толща с едва просматривающимся снизу песчаным дном, тут и там заросшим купами водорослей, да изредка проносились мимо стайки серебристых рыбешек. Тем не менее, Игнат от этого зрелища оторваться не пожелал, буркнув себе под нос:
— Сашка дрыхнет, туда-сюда. Как цуцик. Умотали его совсем безопасники, никак не отоспится.
Выдав толику информации, Волчара окончательно утратил ко мне интерес и вновь погрузился в созерцание забортного пейзажа. Я оставил его в покое и подсел ближе к Федотову с мичманом. По всему судя, между ними разгорелась дискуссия на философские темы. А вот это уже интересно — я, помнится, и сам немало часов провел в словесных баталиях с кандидатом философских наук.
— Было в старину в Японии сословие самураев, — втирал между тем Федотов собеседнику, — вот они говорили так: самое главное событие в жизни человека — это его смерть. И всю сознательную жизнь к нему готовились. Для них красиво и с честью умереть было смыслом жизни. Мне эта позиция не близка.
— Тогда чего ж ты в солдаты подался? — удивился Литке. — Если не считаешь смерть самоцелью. У нас, например, подобный род деятельности априори считается уделом личностей с суицидальными наклонностями.
— Это кто же к таким выводам пришел? — поразился сержант. — Психологи, что ли, доморощенные? Фигня это, извините за мой французский, товарищ мичман! Человек выбирает ратный труд по каким угодно иным причинам, но никак не из стремления покончить с жизнью. Готов до хрипоты спорить с любым вашим авторитетом по этому поводу.
— А тебе тогда чего не хватало? — не сдавался Литке. — За каким, извини, лядом ты в армию пошел? С твоим-то образованием и уровнем знаний? Сидел бы в каком-нибудь универе в Метрополии и горя бы не знал.
— Не в каком-нибудь, а в Московском Государственном Университете! — уязвлено буркнул Федотов. — Знаете, как звучит тема моей кандидатской? "Проблема смерти и ее место в философской науке". Я вам больше скажу, абсолютно каждый философ на том или ином этапе жизненного пути этим вопросом задавался. Судите сами — Шопенгауэр с теорией палингенезии, Шрёдингер, Полосухин — и это только двадцатый век. А еще раньше Энгельс, до него Танглю и Биша. Наука целая смерти посвящена — танатология. Про религии вообще молчу, абсолютно во всех уделяется много внимания этому феномену. А ясности до сих пор нет. Увлекла меня эта тема несказанно. Три года убил, диссер накатал, защитил успешно. А сразу после защиты осознал вдруг, что, в сущности, абсолютно ничего нового не сказал. Повторил путь множества философов, и безрезультатно. Задумался я глубоко, и понял одну простую вещь — все они изучали смерть со стороны. И хоть говорится, что умный человек на чужих ошибках учится, в данном конкретном случае этот подход абсолютно неверен. Отсюда вывод — необходимо изменить методику исследования. Бессмысленно наблюдать за смертью других существ, нужно прочувствовать этот процесс на собственной шкуре. Так я оказался в армии. Отец долго отговаривал, но, в конце концов, понял меня и препятствовать не стал. Пока что мой подход работает. Материала накопил на добрую докторскую, но чего-то все равно не хватает. А тут еще напасть — без адреналина и жизнь не в кайф стала. Все обещаю, как контракт закончится, уволиться. Но, чувствую, не получится.
