Евгения Мелемина - Библия улиток
– Убирайся вместе с падалью, – глухо сказал Билл Сэтто, ставя стаканы на стол.
Сэтто поднял голову. Прямо над ним безмятежно попивал ром Мафит, снова надевший капюшон. Край стакана позвякивал о металлические кольца в его губе.
– Увидимся, парень, – негромко попрощался он, когда Сэтто, волоча за собой труп, ударился в дверь боком.
Сэтто облизнул разорванную губу, кивнул и перетащил труп через порог, в холодную ветреную мглу.
Он не стал особо мудрить. Протащил тело по прямой до парапета, подтянул повыше и сбросил в серые жирные волны.
Труп отозвался легким «плюх» и исчез навеки. Или до тех пор, пока его не раздует и он не вздумает выбраться на поверхность снова. Была у утопленников такая особенность – погостевать под водой, а потом снова тащиться к берегам, словно соскучившись по дому.
Дальнейшие приключения трупа Сэтто волновали мало. Он вытер руки о плащ и выпрямился.
– Чем занимаетесь, молодой человек?
Сэтто поднял глаза. Констебль с лычками лейтенанта, с лицом, обернутым тремя слоями черной ткани.
– Иду домой, господин констебль, – невнятно ответил Сэтто и прикусил дрожащую от боли губу.
– Вы упали, молодой человек? – насмешливо спросил констебль.
– Да, – согласился Сэтто. – Сильно упал. Вперед мордой.
– И вы трезвы, молодой человек?
– Нет, – помотал головой Сэтто.
Вранье-враньем, а всему должен быть предел, если не хочешь огрести электрической дубинкой по почкам.
– Я пьян, господин констебль. Выпил в «Креветке», собрался идти домой, да вот упал и решил умыться.
Констебль повернул голову и посмотрел на масляные грязные волны. Сэтто тоже посмотрел туда.
На мгновение показалось, что чудовищное обгоревшее лицо желтого выплывает из глубин и вот-вот появится на поверхности. Сэтто даже рассмотрел выпученные глазные яблоки, залитые кровью.
Но волна плеснула, сменилась, и наваждение исчезло.
– В таком случае могу позволить вам продолжить свой путь, моло…
Дверь «Креветки» хлопнула, и на пороге появился Мафит. Время форы истекло, а Сэтто даже не успел отбежать подальше.
Констебль тоже повернул голову в сторону «Креветки», отвлекся, и в этот момент Сэтто нырнул под него, распластался и ударил тяжелым ботинком в ничем не защищенную голень, твердую, как железное дерево.
«Дерево» не поддалось, но констебль от неожиданности вскрикнул и согнулся, хватаясь одной рукой за ногу, а второй за парализатор.
Мафит стоял у дверей, пожевывая синий табак, и смотрел, как констебль деловито упаковывает в сетку согнувшегося в дикой позе парализованного пацана. Сетку констебль закинул на плечо и потопал прочь, прихрамывая.
– Лля… – только и сказал он и сплюнул.
* * *Вот откуда Командор взял байку о братской поддержке, подумал я. А еще подумал – воспитание капитана Белки лишало нас какого-то необходимого… витамина, и в его отсутствии таилась опасность развития страшных отклонений: таких, как сумасшествие Луция или чудовищная тяга Лондона, похожая на уродливую опухоль его души.
– Командор тогда меня спас, – заключил Сэтто, – спрятал. Правда, старался я зря – оказывается, моему брату проломили башку так, что выплеснулась половина мозгов, и он в тот же вечер помер.
Наступило молчание.
Потом понтифик сказал, трогая рукой свой воротничок, словно пытаясь сдернуть его с шеи.
– Вы представьте – у меня свеча горящая и много-много незажженных свечей, я несу свет, а вокруг во тьме мечутся люди, оступаясь, падают в пропасти, в зловонные лужи, а я нахожу их руки на ощупь и пытаюсь вручить им свет, а они отталкивают меня и смеются надо мной.
– Это тоскливо, – сказал Сэтто и поднял глаза на меня. – Что еще ты хочешь узнать? От меня ничего не добьешься – я все сказал. Мы сами – мера своей ответственности, и сами…
– Дело не в этом, – перебил его Лейтенант, – нам бы просто правильные законы.
– Сохранение традиций, – сказал понтифик.
– И я не повышал цен на энергию, – доложил Тайгер, – сами разбирайтесь, кто там у вас был любитель возводить напраслину и присваивать себе деньги обманутых людей. Думаю, найдете его – найдете и того, кто приказал Командору нанести удар по Фаресту.
Я не хотел гибели Свободы. Просто так уж повелось – ударом отвечай на удар.
– Командор непричастен, – сказал Лейтенант. – Он не хотел выполнять приказ. Он пытался сохранить базу и людей в ней. Приказ выполнил главный Инженер, а Командора расстреляли у этого самого пульта. За невыполнение…
– Не я, – качнул головой понтифик. – Сами подумайте, как я мог…
И тогда Командор не выдержал. Он появился прямо посередине, изможденное небритое лицо заняло почти весь экран. Мне даже показалось, что у него добавилось морщин.
– Как там сказано у святых? – насмешливо спросил он. – И его соблазнит блудница, и его опоят вином, и его бичуют рабы? Все это было: и синеволосая шлюха, и пьян он был в стельку, и…
И в глухой комнате, где стены были выкрашены зеленой масляной краской, где неровный пол хранил следы плохо отмытых пятен, Капитана привязали к деревянному стулу с прямой спинкой, и он сидел в нем, испуганно моргая.
Ловкими движениями ввели ему под резиновый сгиб локтя тонкую иглу, впрыснули прозрачных капель.
От Капитана разило потом, перегаром и немного – ландышевыми дешевыми духами.
Он возился, пытался ворочать руками, оскаливал зубы в подобии улыбки.
– Имя, фамилия, год рождения, место прописки…
Капитан растопырил разом десяток мерзких хрящеватых пальцев и заурчал. На его голую грудь, поросшую редкими волосками, скатилась тягучая капля слюны.
– Апокалипсис, – негромко подсказал Командор, стоящий позади, в тени.
– У всех есть хорошая книга, – сказал Капитан хрипло, но раздельно, – я люблю такие книги. Я их делаю.
– Что ты делаешь?
– Делаю, как в книге.
На крохотном экранчике змеились совершенно стабильные и правильные линии – пациент был совершенно нормален и кристально честен.
Зря ты так, про себя посочувствовал ему Командор, не дело это – дурачка из себя строить. Плохо тебе придется, парень, ох как плохо…
Допросчик тоже смотрел на экран. Потом посмотрел на Капитана. Тот сидел и пытался улыбнуться.
– Так.
Вот и все, подумал Командор. Сейчас не то время, чтобы долго нянчиться – косишь под психа, – меры будут соответствующие.
– Про апокалипсис скажи, – сделал последнюю попытку Командор, – ты же хотел беседовать, вот и скажи.
– Как в книге, – повторил Капитан, – меня потеряла приятная женщина, и я выпил вина… а теперь рабы.
– Я, пожалуй, выйду, – сказал Командор и открыл дверь, походя вынимая пачку сигарет. Он не успел еще закурить, как донесся сквозь толстые стены режущий отчаянный вопль. Командор покрутил в руках банку-пепельницу, забрал ее с собой и пошел по коридору дальше. В самом его конце он уперся в подоконник с облезлым чахлым цветком в треснувшем горшке. За окном – черным-черно, а крик, кажется, долетает и сюда…
Забыв про банку, он один за другим затушил в горшке две сигареты, а потом повернулся навстречу гулким шагам.
Допросчик, странно белый, с дрожащей нижней челюстью, почти бежал к нему. На рукаве его рубашки виднелось маленькое красное пятнышко.
– Особый случай, – задыхаясь, выговорил он. – Секретно? Строго секретно?
– Что? – спросил Командор, отодвигая его рукой и цепляясь взглядом за меленький зеленый шрифт на экране наручного коммуникатора. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять смысл пришедшего сообщения.
Допросчик отлетел в сторону, горшок с цветком почему-то заплясал и спрыгнул с подоконника – видимо, в спешке Командор зацепил его рукавом.
Не было времени ни на какие объяснения, и ни на какие лишние мысли, поэтому Командор лишь отметил про себя, но не стал обдумывать странную деталь – в комнате допросов, мимо распахнутой двери которой он промчался, не оказалось никакого пленника. Только стул, лампа и что-то лиловое, похожее на разваренное черничное варенье, выпавшее на пол из огромной кастрюли.
Варенье ползло к стене и там, в невидимой глазу щели, просачивалось, растворялось, ускользало.
– Я наблюдал за Краем с начала конца, – сказал Командор. – Я пытался понять, что произошло, и понял наконец – наивно было полагать, что нет во Вселенной никого, кто проникнется нашей цивилизацией и историей и не попытается вникнуть в ее суть. Шанс один на… бесконечность, но он нам выпал. Капитан пришел сюда, как турист с путеводителем, и, как турист, пытался подражать обычаям непонятной ему культуры. Сначала я думал, что он тут один, но потом сообразил, что здесь куча его сородичей, и всех он рассадил на первые ряды, словно зрителей в театре, а сам старательно готовил и прихорашивал актеров и декорации.
– «Сайленты», – вдруг понял я.
Сайленты и их лиловая плоть, так охотно пробирающаяся внутрь наших биокоробов.
