Евгения Мелемина - Библия улиток
Первый квереон сработал с тихим щелчком, и изображение заняло крайний левый экран.
На меня настороженно глянул молодой совсем человек с серыми глазами, тонким хрящеватым носом и лицом мученика.
Второй квереон забросил изображение в крайний правый экран – напротив измученного молодого человека появился парень с веселым хищным прищуром. Третий квереон вырисовал мужчину с бледным и значительным лицом над белым благопристойным воротничком.
Четвертый квереон показал было лиловый сгусток, но что-то пошло не так – разгорелся тревожный красный свет, и перегревшаяся пластина выпрыгнула обратно. Я подул на пальцы, взялся за нее снова, но внутри что-то заело – пластина не поддавалась и не вынималась.
Заталкивать ее обратно я побоялся – при нажиме что-то внутри предупреждающе хрустнуло.
Больше пластин в сумке не было. Оставалось только гадать, попал ли мне в руки квереон капитана Белки или он так и остался где-то в недрах «Тройни».
Кружку я сбросил на пол – она всегда меня раздражала, – и сел в кресло. Под ботинками хрустнули осколки.
– Начнем, – сказал я, и три долгих взгляда сошлись на мне. – По очереди. Я хочу знать, что произошло на этой чертовой планете. Ты первый.
Серые глаза мученика мигнули. Оказалось, что не такое уж и несчастное лицо у этого парня, скорее понимающее.
– Живые остались? – спросил он.
– Нет, – отрезал я и соврал. Живых еще была полна котомка, и почти все они мучились радикулитом и раздумывали, где бы раздобыть вставную челюсть по размеру. – Я последний.
Может быть, при такой постановке вопроса им будет неудобно врать.
– Я предупредил Сэтто, – сказал мученик. – Я не думал, что так выйдет, я просто предупредил Сэтто.
– Кто – я?
– Лейтенант.
Лейтенант выскользнул из распростертых объятий русалки, с грохотом спустился по лестнице и выскочил на улицу. Он весь пылал. Что-то розовое, радужное и нежное пузырями лопалось в голове. Было нестерпимо хорошо и совсем не страшно.
Он бежал по улицам и ощущал себя героем, спасающим мир от страшной напасти. Где-то там, вдали, ждал его сильный и мудрый правитель, на которого посягнул раскрытой пастью вонючий аллигатор…
Клыки аллигатора топорщились по бокам дороги, и сама она иногда превращалась в липкий длинный язык, и тогда Лейтенант поскальзывался и падал.
– Он пришел ко мне накачанный наркотой по уши, но я ему поверил. Такие ребята, как он, врут только тогда, когда им нужно получить новый комплект формы взамен разорванной по пьяни.
Парень с хищными глазами слушал Лейтенанта, постукивая стеклянным шариком о поверхность желтого стола, запечатленного в памяти квереона.
– Я пришел, да, – согласился Лейтенант. – Вернее, ты меня нашел… ты сказал, что в Фаресте каждый шаг синдромера известен тебе так же хорошо, как и твой собственный…
Он наморщил лоб, припоминая.
– Но я не помню, что ты делал в городе.
– То же, что и ты. Ходил по шлюхам.
Сэтто Тайгер считал, что жизнь не терпит слова «должен» и «надо». Он считал, что каждый волен заниматься тем, чем хочет, а не тянуть лямку обязательств. Сам он жил по этому правилу и других ни в чем не ограничивал. Контроль за Краем воспринимал призом за долгую интересную игру в правильного гражданина, но не считал себя обязанным торчать там постоянно, полностью полагаясь на защиту хорошо отрегулированной техники и купола.
Фарест был для него аналогом естественной среды обитания, единственно возможной атмосферой, в которой легко дышалось и хорошо плавалось.
С детства он мечтал о месте, где не придется на каждом шагу натыкаться на запреты и правила, и оборудовал город по своему вкусу. Призывы образумиться и не губить население в потоках отравы и разврата, ежедневно поступающие от Свободы, он игнорировал, полагая, что каждый сам способен отвечать за
свою жизнь и в этом серьезном мероприятии он, Тайгер, никому не указ.
– Простите, – тихо, но очень твердо сказал белый воротничок.
– Нет, – моментально отозвался Тайгер, – я не согласен. Ну запрети я им все это. И что? Вот запретил я, допустим, шлюх. Смотрим сюда. – И он принялся загибать пальцы. – Секс людям нужен? Нужен. Раз. Девочки зарабатывать хотят? Хотят. Два. Нельзя? Мои же копы почуют, где можно нагреться? Почуют. Права у девочек? Никаких. Защита? Нулевая. Три. Делай с девчонками что хочешь, хоть головы отрезай и в банках маринуй – никто не узнает, а они тебе в обратку – неизлечимую заразу. Вы как хотите, а мне такое даром не нужно. Почему нельзя чисто, аккуратно, с гарантией и на чистом белье? С здоровой веселой девчонкой, с нормальными торговыми отношениями?…
Я с трудом понимал, о чем он. Такой речи, обрывистой, с нажимом и кучей непонятных слов, я ни разу не слышал.
– Дорогой мой понтифик, ну не все то плохо, что не вами сказано! – закончил свою речь Тайгер и стукнул шариком о стол. Потом он повернулся ко мне и разрешил: – Продолжай допрос.
Я не успел.
– Простите, – снова мягко сказал понтифик. – Именно такой образ жизни, который вы пропагандируете, и привел к разрушению основных ценностей, а разрушение этих ценностей повлекло за собой безудержные войны.
– Неправда, – тихо прервал его Лейтенант, – я военный, я знаю, что это неправда. Войны начались из-за того, что армии были слишком большие и население не хотело обеспечивать их бездействие. Никому не было дела, хожу я по шлюхам или нет, всех интересовало, за что мне платят, если я ничего не делаю.
Тайгер энергично кивнул и развел руками.
– И нас, синдромеров, – укрепляя голос, продолжил Лейтенант, – тоже никто не стал бы кормить просто так, от нас требовались активные действия, и мы их готовили. Готовили нападение на Край. Вы знаете. Вы это оплачивали.
– Не я, – ответил понтифик. – Не я, а люди, желающие мирной добропорядочной жизни. Это были добровольные пожертвования. Край был отнят у них обманом, и вернуть его можно было только силой, потому что нельзя у лиса выпросить украденную курицу добром и лаской.
– А ты бы попробовал, что ли, – усмехнулся Тайгер.
Он катал по столу свой шарик.
– Я тебе так скажу, дорогой мой понтифик. – Шарик снова ударился о стол. – Когда я был малым и бегал по горящим городам, то часто забирался в крелии. Меня там кормили и давали выспаться, и никто не спрашивал, чем я живу и как отношусь к шлюхам. Это хорошие воспоминания, и я долго верил в то, что каждая оставленная мной в крелии монетка – это деньги на покупку еды следующему такому же пацану, которому деваться некуда. Это вроде и называется добровольное пожертвование?
Понтифик посмотрел сначала на него, потом на Лейтенанта. А потом – почему-то на меня.
– Нет… – сказал я, – ну так нельзя… Набросились. Все мы ошибаемся, а если во что-то сильно верим – вдвойне ошибаемся…
Их разговоры, их споры, их голоса – все это дурманило. Я чувствовал движение настоящего человеческого разума – с неразрешенными вопросами и честным противостоянием. Эти квереоны были самым живым из того, что мне приходилось видеть раньше, и я остро и горько пожалел о том, что все это погибло и заменилось беззубыми мягкотелыми моллюсками.
– Никто никого не винит, – вдруг сказал Сэтто Тайгер. – Продолжай, Лейтенант.
– Я предупредил Сэтто, – сказал Лейтенант, – а он сказал, что когда-то Командор спас ему жизнь, и теперь он даст Командору шанс спасти все, что ему дорого.
– Это правда, – кивнул Сэтто. – Я однажды кое-что натворил, и прятаться мне было негде, кроме как под боком у этого гада. Это было в баре. «Креветке».
* * *В «Креветке» сидело трое.
Пират в черной брезентовой куртке пил пиво мелкими глотками и меланхолично рассматривал художества на пластике окна. Его спутник завороженно глядел на фото неизвестной красотки, которое хозяин только что протер грязноватой влажной тряпочкой.
В углу кто-то спал, накрывшись с головой волосатым клетчатым одеялом.
Сэтто положил руку на барную стойку. Сестричка Билл, почти не глядя, проехался картой по пластиковому углублению картридера и посмотрел на результат.
– Пятнадцать баксов, сестричка, – сухо сказал он.
– Вчера была двадцатка, – сказал Сэтто.
– Проценты.
– Три по сто.
Билл посчитал, прикрыв глаза.
– А жрать не будешь?
– Нет. Меня уже накормили.
– Тогда девятнадцать. Четыре бакса будешь должен.
Билл посмотрел на тряпку, которую все еще держал в руке, и протер стойку перед Сэтто.
– Три по сто, три по сто, – пропел он, ворочаясь в деревянных шкафах, роняя какие-то миски и блюдца.
Наконец он извлек плоскую фляжку, напустил в нее гранатового рома из подтекающего крана, и отдал флягу Сэтто.
– Могу добавить лимон, – добавил он. – Всего один бакс. Для круглого счета.
Сэтто отказался от лимона, старательно выглотал три первых самых мерзких глотка, сдержал гримасу и почувствовал, что тьма отступает. Резче и четче вырисовались углы, посветлело фото красотки. Потом все заволокло туманом – из глаз брызнули слезы.
