Пепел Предтеч - Евгений Хорошко
***
— Друзья... этого следовало ожидать, наверное. Есть и доля моей вины в том, что не уследил. Случилось так, что сразу двое наших товарищей оставили нас. Один убил другого. И как ни печально, но когда кто-то совершает убийство — он убивает и свою душу. Затем и себя тоже.
— Да нам-то не надо этой лирики! — резко перебил его кто-то. Раздался всеобщий недовольный гомон, но говорящий продолжил. — Все взрослые здесь, всё понимают. Высшая мера, и за дело. Что делать-то теперь будем?
— Постараемся не допустить повторения, что ещё?! — рявкнул на него тот, кто говорил первым. Тяжело вздохнув, он уже медленнее продолжил. — Когда будете общаться с Машей, обходите острые углы, куда потерялся Михаил, Олег, и так далее. Нечего ей это знать. А дальше... посмотрим. Может быть, будем жребий бросать. В любом случае, один отец в нашем положении — это не дело. Хорошо хоть, у неё дочерей уже много. Вырастут красавицы, когда мы ещё не совсем старые будем.
— Хорошо, давайте всё это, действительно, позже обсудим?! — под напряжённым молчанием, кто-то взмолился. — Что там с Червём? Заболел он, что ли, скотина?
— Ну, щупальца у него стали вялые, ещё когда за нами захлопнулась дверь. Не знаю, может быть, его телепатические сигналы не проходят сквозь эти стены? Щупальца ведут себя, как человек в состоянии овоща, но глотательный рефлекс у них есть. Извините уж, что я так про то, что Олега сожрали.
— У Червя на щупальцах высыпала сыпь. Видали? Глядишь, отвалятся.
— Я бы не надеялся. Кстати, я собрал эту «сыпь» с помощью Проектора. И... хотел вас предупредить — это замена Пыли. Проектор можно заряжать этот штукой. Думаю... вы поняли посыл.
— В качестве высшей меры будем скармливать теперь Червю вместо расстрела, что тут ещё понимать?!
— Это если Пыль скоро не кончится. Тогда придётся что-то решать. И решения будут не из простых.
— Типун тебе на язык!
***
Титаническими усилиями воли, я воспротивился притяжению восставшей памяти, и вынырнул из темени видений. Я обмяк, всем своим весом опираясь на поддерживающие меня руки. Ноги не слушались, и сердце барабаном билось в груди. Я был слаб, и едва смог шевельнуться.
— Что-то часто твой парень падает в обморок, Аня, — неодобрительно проворчал Артём, с трудом поддерживая меня на весу. Я был выше на голову, что его, что Белки, и тащить меня по коридору у них едва получалось. Белка, услышав замечание, озлилась на брата.
— Помолчи! — резко бросила она ему, и тут же повернулась ко мне. — Антон, что с тобой? Ты не болен?
— Всё хорошо, — прохрипел я, с трудом восстанавливая чувствительность. Теперь, по крайней мере, я мог помогать им идти, а не висел на них камнем.
— Мы отнесём тебя в кровать, — Белка сочувственно сощурила на мне свои бирюзовые глаза, и оптимистично продолжила. — Надеюсь, всё с тобой будет хорошо!
А уж я-то как на это надеялся! Но, похоже, эти надежды были тщетны, ведь приступы памяти показали себя опаснее, чем могло показаться. Шут подтвердил мои опасения, когда заговорил в моей голове.
— Приступы становятся сильнее, парень. Однажды мы не сможем их контролировать, и затеряемся в них внутри, — мрачно сказал он, и подытожил. — Нам нужна Пыль. Ищи её, Антон. Иначе нам крышка.
Спустя какое-то время, я уже почти своими силами смог втиснуться в дверь одной из комнат. Не думаю, что в этом мире существовала такая вещь, как отель, но и общежитие это место мало напоминало. Здесь были комнаты, в которых явно до нас жили люди, но это просторное помещение точно облюбовал для себя Глухач.
Высокие потолки, с которых на нас смотрели обесточенные светильники своими безглазыми глазницами. Аляповатая лепнина вдоль потолка, словно Глухач взял кондитерский шприц, и прыснул кремом по стенам, неумело пытаясь играться в искусство. Его потуги отражались на стенах бессмысленными узорами, которые в моём мире приняли бы за рисунки детей, и которые повторялись без всякой симметрии.
На миг, мне стало его даже жаль. Стремление Глухача украсить свой дом читалось на стенах, и отражалось в обстановке вокруг, и в нём не было ничего необычного, кроме одного: он не понимал — как. Это в моей памяти непринуждённо покоились пейзажи природы, примеры чужого творчества и чувство вкуса. Сам того не замечая, я стоял на плечах гигантов, в то время как хозяину этой комнаты пришлось изобретать заново наскальную живопись.
Отсюда и рос мой внутренний дискомфорт и диссонанс — от столкновения с детским по своей сути творчеством, совершаемым со звериной серьёзностью на лице.
Единственное, что было мне здесь приятно — это непредставимо пушистый ковёр цветов морской пены, в котором я утопал по самые щиколотки. Да ещё, пожалуй, широкая кровать, в которой мы могли бы разместиться с Белкой и её братом втроём.
Но вряд ли Артём горел желанием оставаться с нами наедине надолго — он грубо и бесцеремонно потянул меня за руки, вытягивая на самую середину кровати, потом фыркнул в сторону сестры, и пошёл прочь. Мы остались с Белкой вдвоём.
Неслышно для меня, Аня скользнула по кровати, взобралась на неё с ногами и склонилась над моей головой. По непринужденной улыбке, скользнувшей на её лице, я вдруг подумал, что ей нравится находиться здесь — в этой комнате. Возможно, дело было в том, что убогие украшения в комнате не вызывали у неё дискомфорта. Возможно, дело было в том, что мягким был ковёр и кровать — а на кровати был я — вместе с ней.
Длинные рубиновые пряди упали мне нечаянно на лицо, прежде чем девушка заправила их в причёску. Я перевёл на неё взгляд, и она посерьёзнела,
