Всеволод Глуховцев - Смерти нет

Правда, своим разумом он не додумался бы: слишком неразвит был. Он лишь почувствовал, что делает он что-то не то в этой жизни, куда-то не туда загибается путь его судьбы...

А как разогнуть — не знал.

Он остро ощутил это после трагических событий в отряде. То, что Жженый взбунтовался, потрясло его. Больше того! Пистон уловил в бунте главаря какую-то правду. Какую, он не мог постичь, но стал думать. Он ни на палец не поверил Тощему, что Жженый перебил бы их всех. Но промолчал, конечно.

Мышление потребовало от него огромных усилий. Он помрачнел, насупился. Хорошо, что никто не заметил перемены! Тощему было не до того, Ботва увлекся шпионским делом, Мыло — идиот. Трое же новеньких и знать не знали, каков был Пистон прежде.

Тем паче, что претензий к нему не было. Дело он делал: на посту стоял, физподготовкой занимался, стрелял отлично, — наверное, лучше всех. А мысли оставались в тайне. Тощий опасался зря: гоблинские маги не в состоянии были так уж явно проникнуть в человеческое сознание.

В этот последний перед акцией день, когда выпал снег, Тощему особенно пришлось потрудиться. Пожалуй, он избыточно гонял свою ораву, он и сам это почувствовал, почему после обеда приказал отдыхать. Сам же он сходил в пункт, куда должен быть доставлен пленник: подсобку расположенного неподалеку гастронома.

Там он дотошно проверил прочность стен, крепления дверей, замки. Стараясь не топтать снег, обошел кругом. Все было тихо. Успокоенный, он вернулся на базу.

После подъема и ужина он велел гопникам чистить оружие, готовить снаряжение. Чистка — это, конечно, да, а вот со снаряжением опять переусердствовали: в конце концов, ведь семерым здоровым парням предстояло захватить одного маленького пацаненка, так куда ж такие усилия?.. Но Тощий всегда считал, что лучше перестараться, чем недостараться. Да к тому же этот чертов Муха маг, или кто он там... Нет уж, тяжело в учении, легко в бою!

Суворовский принцип Тощий исповедовал свято, сам о том не догадываясь.

«Маг и волшебник» Муха тоже ровным счетом ни о чем не догадывался. Он считал, что живет припеваючи, а однажды утром проснувшись и увидя в окне, как в белесой мути рассвета тихо летают, кружатся крупные снежинки, он и вовсе пришел в восторг.

В месяцах, днях недели он, мы знаем, разбирался слабо. Но во временах года — это уж извините! Природу Федя чувствовал нутром. Можно сказать, у него был талант. Он умел бескорыстно радоваться приходу весны, или ранним июньским рассветам, или золотой тишине сентября... Обрадовался он и первому снегу. Живо вскочил, протер глаза и пустился вниз, не забыв, разумеется, свой верный карабин. По пути проверил знаменитую сигнализацию — на месте! Порядок.

Во дворе он всласть натер снегом лицо и руки до локтей. Кожа раскраснелась, стала приятно гореть. Федор вытер руки, глянул в небо: оттуда, из неведомой, немыслимой высоты, валился на землю ворох снежинок, и совершенно невозможно было понять, где же начинается их тихое падение.

Муха вернулся к себе, поел. Потом связался с Гвоздем, сообщил, что все нормально.

— Ничего подозрительного не замечено, — щегольнул он словом. — Какие будут указания?..

Очень Федор остался доволен своим докладом. Пока ничего, — прохрипел искаженный атмосферными помехами Гвоздев голос. — Ты только на связи будь!

— А то! — самоуверенно сказал Муха. — Слышь, Гвоздь! Мне бы «пули Шена» еще, хотя бы с десяток. Мало осталось.

Гвоздь подумал.

— Чего дашь? — наконец спросил он.

Муха был парень запасливый, даже прижимистый. Родись он лет на полтораста пораньше, наверняка стал бы «крепким хозяином», а то и кулаком.

— Ну, сахар есть, — сказал он, — сухой спирт. В таблетках.

Гвоздь молчал.

— Спички, — торопливо добавил Муха.

— Табак есть?

Муха не курил, но табак для обмена держал.

— А то! — воспрянул он: может, сахар и спирт останутся в целости. — Отличный, сухой!

— Годится, — решил Гвоздь. — Тогда так: три пригоршни табаку и две коробки спичек. Идет?

Федя попытался было сторговаться на две пригоршни, но Гвоздь был неумолим. Муха сдался. Сошлись на трех.

— Завтра приходи, — сказал Гвоздь. — К полудню где-нибудь. Тут и сменяемся.

Договорились. Потом Муха поднялся на крышу, поглазел на окрестности. Смотрел старательно, однако ж ничего не обнаружил. Ну и отлично! Он спустился к себе.

А ближе к вечеру его навестили Немо и Тэйки.

Усталые, замерзшие, они возвращались из своего рейда. Муха им ужасно обрадовался.

— О, давайте!.. — захлопотал он. — Проходите!.. Чай будете?

И чай у хозяйственного паренька имелся в наличии. Гости ни от чего не отказывались: рейд был трудным. Зима есть зима.

— Сигнализация у тебя плоховата, — сразу заметил Немо. — Мы прошли шутя.

— Ну, это вы ее знаете, — легкомысленно отмахнулся Федя. — А если кто не знает, то ему такой концерт будет, куда тебе!

Немо покачал головой — без одобрения, ежу понятно.

— Ты несколько веревок натяни, — посоветовала Тэйки. — Когда первую заметят, то подумают, что все; а тут и вторая, и третья. Мухе это понравилось.

Разведчики рассказали ему, что обнаружили лагерь Защитников.

— Так надо грохнуть их!

— Неплохо бы, — согласился Немо. — Но не с наскока. Продумать надо как следует.

— Думайте, — охотно передоверил Муха этот труд старшим товарищам.

Потом еще поговорили о чем-то несущественном. Поев, отдохнув, гости поблагодарили хозяина, сказали, что все замечательно, и отбыли.

Сообщение о бандитах взбудоражило Федьку. Он долго ходил по комнатам, представляя, как бы он разделал под орех всю эту сволочь... но вздорных фантазий в его мечтах было куда больше, чем здравого смысла. Набродившись и намечтавшись, он прилег отдохнуть, а после, когда уже смеркалось, решил пройтись по окрестностям.

В известном смысле Федор тоже был первопроходцем, хотя, конечно, не таким крутым, как Тэйки и Немо. Собственно, не быть таковым в этом мире было просто нельзя: вот Муха и шастал по дворам, заглядывал в дома, в квартиры и редко, но находил что-нибудь полезное, а иной раз и жизненно необходимое: соль, перец, сахар...

Впрочем, на сей раз добыча не побаловала Федю. Он обшарил два подъезда хрущевской пятиэтажки, но все уцелевшее: мебель, зеркала, ржавые холодильники, стиральные и швейные машины... — все это на фиг не нужно ему было. Разве что на дрова — но такого добра и без того завались.

Нашел немного соли и перца; товар полезный, хотя и не больно-то дефицитный. Муха бережно ссыпал и то и другое в заранее припасенные целлофановые пакетики. В одной из квартир, кстати, он обнаружил подобные, но не совсем такие; это были файлы для бумаг. Муха прибрал и их.

Будучи стихийным эстетом, он с любопытством осматривал всяческие безделушки: статуэтки, часы, посуду... В свете фонаря, конечно, многое не разглядишь, но Муха все равно интересовался, трогал, хмыкал одобрительно. Правда, ничего из этого его не взволновало.

Взволновало другое. Однажды луч фонарика зацепил картину на стене. Муха сразу шагнул к ней, стряхнул пыль. Прибавил мощность света и стал рассматривать.

Это была репродукция «Лесных далей» Шишкина. Федя аж рот открыл: до того здорово показалось ему это!

Уходящие в бесконечность сосны, горизонт в легчайшей дымке, неизмеримость и покой лесного мира — все это поразило парня. Ему почудилось, что автор своей картиной понял его, Федькину, душу; что этот ландшафт каким-то непостижимым образом есть незнакомая ему самому сторона души. Он знать не знал об этой стороне, а неизвестный художник, оказывается, знал. Знал — и изобразил ее на этом полотне так, как сам Федор никогда бы не смог.

Кончилось тем, что Муха забрал картину с собой и дома долго смотрел на нее. Вот так: не очень-то разбогатев добычей материальной, он питался духовно — может быть, не первый раз в жизни, но уж точно как никогда прежде. И когда лег спать, заснул, держа карабин под рукой, — сны ему виделись неясные, но хорошие, и даже ощущался в них тонкий, печальный аромат диких лесных трав.

Рано утром Тощий поднял своих, взбодрил зарядкой и погнал на задание.

— Потом пожрете, — сказал он. — Сейчас некогда.

Пошли. Маршрут знакомый. Дошли быстро. Рассвело.

Тощий изменил тактику: двух наблюдающих, Пистона и Редьку, он оставил на прежней позиции, там, где когда-то располагались Тухляк с Дешевым, а прочих сосредоточил близ подъезда. К входу крались вдоль стены, с великими предосторожностями. Тощий обстановку знал, потому тактически сработал очень грамотно: разместил двоих с одной стороны двери, двоих с другой, а сам осторожно вошел в подъезд. Прибора ПНВ-200, как у Дани, у него не было, однако окуляры ночного видения, похуже, имелись. Похуже, но вполне работоспособные: Тощий нацепил их и сразу разглядел все парадное и Мухины веревки... Он лишь усмехнулся этому.