Константин Калбазов - Бульдог. Экзамен на зрелость - Константин Калбазов
А еще… Стоило только ему встретиться взглядом с Елизаветой, как им начинала овладевать тихая паника. Надо заметить, что состояние самой цесаревны при этом, так же менялось. Вот и сейчас, взгляд забегал, словно у нашкодившего котенка, на щеках появился легкий румянец, грудь, хотя и самую малость, стала вздыматься выше.
Прикрывшись веером, так чтобы ее видел только стоящий перед зрителями мужчина, она одними губами, погрозила ему, выказывая легкое неудовольствие. Впрочем, как раз неудовольствия в этом отчаянном жесте было меньше всего. Молодой человек смутился и отвел взгляд в сторону, устремив его на одну из колон. Если они и старались проделать это незаметно, то преуспеть им в этом не удалось. С другой стороны, никто и не подумал давать понять, что что-либо заметил.
Наконец заиграла музыка. Мужчина, все еще не смотря на цесаревну, глубоко вдохнул и по залу заструился обволакивающий баритон. Поначалу певец всячески старался избегать взгляда на хозяйку дворца, но на середине арии, не выдержал и все же взглянул на нее.
Может это и была ошибка, но он так не считал. Как не считала и сама Елизавета, завороженно смотревшая на талантливого исполнителя. С того мгновения как их взгляды пересеклись, он пел только для нее и она об этом знала. Да и был ли в этом зале хоть кто-то неосведомленным? Вот уж вряд ли.
— Поговаривают, что цесаревна влюблена в этого Разумовского, — находясь в задних рядах, тихо, так чтобы его мог услышать только Лесток, произнес Шетарди.
Лейб-медик, слушал французского посла слегка склонив голову на бок. Он обладал более высоким ростом, как впрочем и общей комплекцией, поэтому вынужден был прибегнуть к этому, дабы их не могли расслышать посторонние. Склоняться по иной причине, даже перед послом, отправленным самим кардиналом Флери? Нет уж, увольте.
Он не склонится и перед самим его преосвященством. Разве только в качестве любезности, одного дворянина по отношении к другому. В свои сорок пять Лесток успел познать и головокружение от взлетов, и горечь разочарований. Но сегодня он занимал довольно прочное положение.
И это несмотря на то, что немецкая партия понемногу теснится русской. Причем, при самом активном участии Петра. Нет, император вовсе не притесняет иностранцев и все так же зазывает их на службу. Но требования по отношении к ним стали куда как более строгими, и не наблюдается прежних разительных отличий в жаловании между русскими и иноземцами. Для пожалования особого оклада, нужно было убедить Петра в том, что ты действительно этого достоин.
Лесток был рядом с Елизаветой, во время заговора. И случившиеся после него разбирательства его ни коим образом не коснулось. Признаться, он был благодарен судьбе, за то что заговорщики не успели вовлечь в заговор и его. А ведь могли. Он со своей неуемной натурой очень даже легко мог пойти на подобный шаг.
Шутка ли, способствовать восхождению на престол императрицы. Да он бы вознесся на недосягаемую высоту. К тому же, ему это было бы сделать не так трудно, ввиду того простого обстоятельства, что он знал Елизавету как никто другой. Все же он оказался рядом с ней, когда ей едва исполнилось восемнадцать. И ее становление происходило буквально на его глазах. Он даже успел побывать в ее постели. Правда, об этом он предпочитал не вспоминать, но это так же позволило узнать ее получше.
Так вот. Несмотря на некие перипетии, он имел множество связей, обладал некоторым влиянием, пользовался определенным авторитетом и даже весом. Поэтому, даже будучи французом, он и не думал вспоминать о том, что когда-то был подданным Людовика. Вот только никто и не думал разговаривать с ним с позиции господина или взывать к его долгу перед французской короной.
Напротив, посол Франции сам явился к нему, с подношением и стремлением заручиться поддержкой лейб-медика. Мало того, передал послание лично от кардинала Флери. Тот выражал свое восхищение соотечественником, сумевшим достигнуть таких высот при русском дворе.
Врал конечно же. Но не оценить подобное письмо, Лесток не мог. Одно только наличие этого послания, поднимало его в собственных глазах, раздувало его самомнение и требовало еще больших свершений, и еще больших высот.
Кардинал правильно оценил этого человека, о котором говорилось в отчете графа Толендаля. Де Лесток ни в коем случае не удовольствуется положением лейб-медика при малом дворе цесаревны. И уж тем более после того, как молодой Петр женился.
Судя по имеющемуся портрету императора, Лестоку нечего было и думать оказаться рядом с царствующей особой. Тот старался приближать к себе лиц действительно выдающихся, каковым Лесток не являлся. Значит, с рождением наследника, или даже с момента как только Петр решит короновать Анну, Лесток окажется при дворе даже не наследницы престола.
Но как заманчиво, ощущать себя человеком, от которого зависит многое. Да что там многое. Общаться едва ли не на равных с такими видными деятелями своего века, как Флери, оказывать влияние на политические веяния Европы. А ведь это все возможно, окажись де Лесток рядом с царствующей особой, а еще лучше не просто рядом, но в качестве ближайшего советника. А то, что твоя помощь понадобилась Франции, это греет отдельно.
— Любезный Жоакен, — Лесток не смог удержаться, чтобы не позволить себе фамильярность по отношении к полномочному представителю Франции, — если бы вы имели возможность сейчас взглянуть на лицо императрицы, то непременно убедились бы в правоте подобных утверждений. Елизавета Петровна, влюблена в этого пастушка до беспамятства. Я удивляюсь, как Толендаль не отписал об этом кардиналу.
— Граф предпочитал писать только о проверенных сведениях, а не о домыслах и сплетнях, — не согласился с медиком, маркиз. — Согласитесь, готовить посольство опираясь на недостоверной информации, по меньшей мере глупо.
— Полностью с вами согласен, — с налетом некоего превосходства, и даже благосклонности, произнес Лесток.
— Хм. Но наличие романа между нею и этим пастушком, делает…
— Невозможной вашу интрижку? — Теперь Лесток лучился ироничной улыбкой. — Я бы не переживал по этому поводу. Елизавета искренне любит Разумовского, но порой позволяет себе отвлечься. Вы как раз подходите для этого. Эдакая диковинка, о которой судачит все ее окружение.
— Я бы попросил…
— О-о, Жоакен, уверяю вас, у меня и в мыслях не было вас обидеть. Просто, в этом вся Елизавета. Она любит необычное и волнующее. Вот как этого пастушка. Ну, насчет необычности, позвольте вас поздравить, вы заинтересовали цесаревну. Что же касается волнительности, тут уж все в ваших руках.
— И вы не станете ревновать, любезнейший Иоган?
— Вы смеетесь? С чего бы мне ее ревновать?
— Ну, я имел ввиду вовсе не ту ревность.
— Понимаю. Но вы забываете об одном обстоятельстве, я слишком долго обретаюсь подле нее и слишком хорошо ее знаю. Ни у кого не будет не малейшего шанса, чтобы противостоять мне, играя этой фигурой. Она конечно же любит все французское, и прямо-таки влюбилась в ваше Шампанское вино, но она дочь своего отца, поверьте мне. А тот, при всей своей любви ко всему иностранному, всегда оставался русским государем.
— Иными словами…
— Иными словами, вам без меня все равно не обойтись. Но с другой стороны, можете попробовать.
— И вы не станете мне мешать?
— Хм. Может мне еще и начать вам помогать, только потому что мы оба французы? — Лесток изобразил свою самую любезную улыбку.
— Я все понял, — слегка пожав плечами, легко согласился на правила игры Шетарди.
— Люблю иметь дело с умными людьми, — не без самодовольства заключил Лесток.
Шетарди был готов разорвать этого самодовольного медика, но вынужден был ограничиться любезной улыбкой. Ничего не поделаешь. Этот никчемный докторишка, не сумевших достичь никаких высот во Франции, разве только оказаться в тюрьме под следствием, в России успел обзавестись кое-каким положением.
Впрочем, здесь он так же побывал и в тюрьме, и в ссылке. Но сумел пережить все эти треволнения, не уронив себя и выйти из этого без урона. Даже наоборот, он стал еще выше по положению, еще влиятельнее и богаче.
Шетарди осмотрелся вокруг. В просторном зале елизаветинского дворца присутствовали представители древних родов. Посол, без труда опознал многих из них. Здесь же присутствовали и офицеры, причем большая их часть были гвардейцами. Наличествовали даже трое преображенцев. Этому полку совсем недавно вернули звание гвардейского, после какого-то отличия на Кавказе.
А вон, в сторонке пристроились явные представители купечества. На ассамблее ее императорского высочества? Но Шетарди не мог ошибиться, хотя бы потому что одного из них знал, и стояли они несколько особняком. А вон та группа, промышленники, то же держатся в сторонке.
