Последний свет (Астриум-4) - Эл Лекс
— А ты уверен, что я его пью? — спросил Птичник. — Ты видел, чтобы я его пил? В смысле, прямо проглатывал?
— А если не пьешь, то зачем он тебе?
— Ты его пьешь. — Птичник пожал плечами. — Этого достаточно.
— Я тебя понял. — я кивнул, не задавая лишних вопросов. — Кофе из кофеен. Откуда одежда, думаю, спрашивать тоже нет смысла. Спрошу, пожалуй, напрямую — ты где вообще живешь? Где твой дом?
— Мой дом везде. — усмехнулся Птичник. — Мой дом нигде. Зачем мне дом?
— Например, чтобы спрятаться от дождя? — я усмехнулся в ответ. — Или переночевать в безопасности.
— Лайт, я же тело без души. — Птичник посмотрел на меня глазами, на самом дне которых плескалась изо всех сил скрываемая грусть. — Какая еще опасность мне может угрожать, в самом деле?
Я не стал спорить, поскольку не то что не знал о подобных опасностях — даже не представлял. Я ведь даже не представлял, что такое «тело без души» и насколько вообще это… существо совпадает с человеком как физиологически, так и психологически. Может, у него со мной меньше общего, чем у лоа с дафыном?
Птичник отвел от моего лица взгляд и устремил его на остатки Города, светящиеся редкими окнами под нашими ногами. Буквально-таки руины цивилизации, когда-то если не процветающей, то хотя бы выживающей. Существующей, а не медленно агонизирующей.
И в глазах Птичника снова заблестела печаль.
— У меня есть дом. — тихо произнес он ни с того ни с сего. — Вернее, он у меня был. Когда-то очень давно, много-много лет назад. С тех пор я не то что не был в нем, я к нему даже не приближался.
— Его поглотил ноктус? — понимающе протянул я.
— Нет. Скорее ноктус был поглощен им. — Птичник невесело усмехнулся.
И тогда я на самом деле все понял. Ведь Птичник рассказывал, что именно с его дочери, с ее души, которую, против всех правил мироздания, выдернули с того света, началось проникновение мира мертвых в мир живых. А куда они могли выдернуть эту душу, кроме как на то же самое место, в котором она отошла в иной мир? В дом самого Птичника.
В тот самый дом, в котором я уже успел побывать. Тот самый дом, который находится в самой середине ноктуса, тот самый дом, который вроде бы излучает Свет и не подпускает к своим стенам лоа и рангонов… Но поди пойми, действительно ли это сделано с помощью Света, или все как раз наоборот?
Тот самый дом, на стенах которого неведомый летописец запечатлевает события прошлого, настоящего… А, может статься, и будущего.
Хотя почему «неведомый летописец». У меня есть целых две кандидатуры на эту роль, одна другой краше.
— Почему ты не был в своем доме? — спросил я, переварив эту мысль.
— Там теперь живет она. — Птичник пожал плечами. — А я не могу ее видеть, честно говоря. Я чувствую вину.
— Перед ней?
— И перед ней тоже. И перед всем человечеством тоже. Я чувствую вину перед всеми… Но, в отличие от всего человечества, она знает, что я сделал и чем за это заплатил. Поэтому людям я худо-бедно могу смотреть в глаза, а ей…
И Птичник тяжело вздохнул.
— Ну про человечество все понятно. — я поболтал кофе в стаканчике. — А перед ней ты в чем виновен?
— В своей нерешительности, наверное… Это сложно объяснить, знаешь ли. Я чувствую свою вину за то, чего еще не сделал… И при этом — чувствую ее за оба вероятных варианта развития событий.
— Извини, не понял. — признался я. — Давай поподробнее.
— Передо мной выбор — чтобы существовала она или чтобы существовал весь остальной мир. Если я выберу мир, то я буду виноват перед ней в том, что предал ее, что выбрал другой вариант.
— Ну, здесь все понятно. — я кивнул. — А второй вариант?
— А если я выберу ее, то я предам весь остальной мир. И это опять же делает меня виноватым перед ней… Вернее, не так, ей-то все равно, она лишь порадуется, если это произойдет. Она нынешняя. Но в моей-то памяти живет она — прежняя, она — нормальная. Она — человек. И перед ней, перед человеком, я чувствую свою вину за то, что отдаю весь мир в лапы чудовища.
— То есть, ты признаешь, что она чудовище?
— Конечно же. — Птичник спокойно кивнул. — Точно такое же чудовище, как и я. Чужеродное этому миру. Чудовище, которое не должно в нем существовать. Но это не значит, что я готов устранить его своими руками.
— Не готов или не можешь?
— Могу. Не готов.
— Что ж, и ладно. — я допил кофе одним глотком и встал на ноги. — В общем-то, тебе и не понадобится. Я готов сделать за тебя всю грязную работу.
— Я же уже говорил. — Птичник улыбнулся. — Это невозможно. У тебя ничего не получится.
— Когда-то я считал, что невозможно перемещаться между разными мирами, да и про само существование других миров думал так же. — я пожал плечами. — Потом я, как и все остальные, был уверен, что от заражения Тьмой нельзя излечиться, а чуть позже — что абсолютного оружия против Тьмы не существует. С некоторых пор я понял, что невозможное — возможно. Зависит лишь от того, сколько усилий ты готов приложить. Так что лучше просто пожелай мне удачи.
— Зачем? Ты же не считаешь, что она тебе нужна.
— А знаешь что… — я на секунду задумался. — А ты прав. Нахер удачу. Нот лак, джаст скилл… Хотя ты не поймешь, что это значит.
И, не дожидаясь ответа Птичника (да его и не было бы, скорее всего) я шагнул с крыши вниз, выбрасывая роупдарт из рукава.
Через десять минут я уже снова был в здании Верпен и прощался с девчонками. Каждая, — даже Трилла! — коротко обняла меня, а Кейра не выдержала и все же расплакалась, хоть и старалась этого не показывать — отвернулась и украдкой вытирала слезы.
— Все будет хорошо. — сказал я Лизке, держа ее за руки. — Присмотри за ними, пока я не вернусь.
Лизка уверенно кивнула, сурово сдвинув рыжие брови, коротко меня поцеловала и отпустила.
Я поднялся на борт дирижабля, прошел внутри его гулкого железного брюха, слушая как отзываются металлические плиты под ногами на каждый шаг, и поднялся в рубку управления. Здесь, как и во всем дирижабле, никого не было — все уже было настроено. Лишь одна большая желтая кнопка под стеклянным защитным колпаком (сейчас призывно поднятым в стоячее положение) отделяла меня от начала путешествия в кромешную Тьму.
И я ее нажал.
Глава 22
Никто уже не заботился об экономии топлива, тем более я сам, поэтому дирижабль долетел до конечной точки за, рекордные тридцать минут. Даже я понимал, что для подобного гиганта с его моментом инерции и его парусностью, это почти что мгновенно.
Но находиться в брюхе железного летающего кита, который на предельной для себя скорости не плыл по небу, как ему положено, а летел, во всех возможных смыслах этого слова, было отнюдь не приятно. Дирижабль периодически потряхивало, когда налетал особенно сильный порыв ветра, и двигатели каждый раз после этого принимались натужно гудеть, возвращая воздушное судно обратно на курс. Переборки периодически поскрипывали, и гулкое железное нутро разносило эти звуки по всему объему, а многочисленные лампочки на приборной панели, о назначении которых мне приходилось лишь догадываться, то и дело начинали моргать, призывая обратить на себя внимание. И я его, конечно, обращал, но проблема в том, что никто мне не объяснял, что эти лампочки (половина которых была вообще без всяких подписей) означают и мне оставалось лишь надеяться, что ни одна из них не означает включения какой-нибудь системы самоуничтожения. Шутка, конечно, но какая-нибудь из них вполне могла сигнализировать о том, что в газовом танке пробоина и сейчас единственное, что держит дирижабль в воздухе, стремительно покидает его, обрекая судно на падение.
Но минуты сменялись минутами, а дирижабль так и не собирался падать, и вся тревожность оставалась на уровне моргающих лампочек. А мне оставалось лишь смотреть на них и ждать, когда же дирижабль прибудет в конечную точку.
Высота, на которой шел воздушный кит, была приличной — метров восемьдесят, чтобы с гарантией не зацепить ни одно почерневшее здание, что могло бы привести к крушению буквально за минуту. По этой причине я плохо понимал, что находится подо мной и о том, что путешествие окончено, догадался лишь по тому, что двигатели смолкли, а лампочки на приборной панели загорелись ровным
