Андрей Левицкий - Варвары Крыма

Ржавчина, смытая с кузовов машин вместе с грязью, растекалась рыжими полосами, металл становился ярким, блестящим, как хорошо начищенное серебро. Сендеры и мотоциклы окружала дымка разлетающихся брызг, вокруг колес пузырилась земля. Интересно, долго протянут шины? Пока что грубая крепкая резина не растворялась, но если дождь закончится не скоро… Сколько запасок в караване? На всех точно не хватит.

Из мотоциклетной коляски выпрыгнул омеговец в шлеме. Решил, наверное, что укроется от кислоты там, а она просочилась сквозь щели в жалюзи.

Солдат рванулся к ближайшей машине, зачем-то прикрывая голову руками в черных перчатках — должно быть, от страха плохо понимал, что делает. Железному шлему кислота нипочем, а вот черная кожа перчаток начала воском стекать по запястьям. Всем телом налетев на машину, солдат схватился за дверцу, рванул, но не смог открыть. Заколотил по ней кулаками — темные сгустки расплавившейся кожи полетели во все стороны вместе с брызгами. В сендер набилось слишком много людей, его не пускали. Наверное, омеговец смог бы протиснуться, но сидящие внутри не хотели, чтобы он терся о них своей пропитавшейся кислотой одеждой.

У него был один выход — запрыгнуть в багажник и попытаться пролезть в кузов, ведь они были соединены, но вместо этого солдат бросился к другой машине. Вскрикнув, зачем-то стащил с себя шлем. Я увидел совсем молодое лицо с тонкими усиками и большими испуганными глазами.

Проникнуть во вторую машину ему тоже не удалось. Сквозь шелест и клокотание донесся голос Миры — скорее всего, она кричала из кабины, приоткрыв дверцу. Солдат, с головы которого уже сползали клочьями волосы, метнулся туда, и вдруг наперерез ему из пелены дождя выскочил обезумевший от боли песчаный шакал. Кожа со спины слезала пластами, обнажая розовые мышцы. На бегу омеговец выхватил из кобуры маузер, выстрелил ему в морду. Шакал с воем прыгнул, человек и зверь упали в лужу возле кабины. Солдат закричал, пес вцепился ему в бок. Приподнявшись, омеговец на коленях пополз к вездеходу, зажмурившись и слепо шаря Перед собой. Влага текла по лицу, оставляя красные дорожки, кожаная куртка растворялась на плечах и груди. Шакал висел, вцепившись зубами в плоть, полосуя когтями ребра, задние лапы волочились по кислоте, дергались, взбивая пену и пузыри.

Сквозь клокотание грохнул выстрел. Солдат качнулся назад, широко раскинув руки, попытался выпрямиться и рухнул лицом в лужу. Шакал вскочил на его спину, но прозвучал второй выстрел, и зверь тоже свалился в кислоту, выгнулся и затих. Омеговец лежал неподвижно, мне показалось, что над спиной его поднимается легкий дымок, хотя скорее всего это была игра воображения.

Донесся приглушенный голос Власа, ему ответила Мира. Хлопнула дверь кабины, и все стихло.

И тут же, словно дождавшись окончания этой сцены, дождь почти прошел. Крупные капли, колотившие по машинам и земле, сменились легкой моросью, стук, шипение и клокотание — тихим шелестом.

— Алви? — прозвучало рядом.

Вскочив, я бросился к перегораживающей кузов решетке.

Орест сидел под стеной, закутавшись в покрывало, и дрожащей рукой пытался подтянуть к себе оставленную сержантом фляжку с вином.

— Долго я был без сознания? — прошептал он.

— Почти сутки, — сказал я.

— Где мы? Вездеход?

Я кивнул, присев под решеткой, взялся за прутья.

— Едем к склону Крыма. Они сказали, что убьют нас обоих, если я не назову место, где лежит машина.

— Но ты…

— Но я ответил, что они убьют нас после того, как я назову его.

Старик слабо кивнул.

— А Марк с Мирой сказали, что ты соврешь, если они отпустят меня… И теперь мы едем туда все вместе. У вас дружная любящая семья, Алви.

Он наконец подтянул флягу, с трудом поднял ее и попытался открыть. Я не мог смотреть на него без жалости. Когда я после всех этих лет опять пришел в Херсон-Град, Орест почти не изменился. Конечно, морщин стало больше, волосы поредели и длинный крючковатый нос заострился… но он выглядел просто пожилым мужчиной. А теперь это был именно старик, дряхлый, дрожащий — вот что сделали с ним Болеслав, Марк и Мира всего за несколько дней.

— Палач мертв, — сказал я, когда Орест, справившись наконец с колпачком фляги, сделал несколько глотков. — Я убил его в той комнате, где меня пытали.

Он кивнул, и я продолжал:

— Скоро вечер, мы отъехали далеко от города, но до склона тоже еще далеко. Пошел кислотный дождь, и теперь им придется разбираться с шинами, а на мотоциклах могло пожечь управление. К склону попадем только завтра вечером.

— А гетманы? — спросил он, откладывая флягу.

— Окружают Херсон-Град.

— И Марк надеется справиться с ними при помощи твоей машины?

— Да. Хотя не пойму как — ведь Дэу они не схватили.

— Значит, надеются сами разобраться в ней.

— А это возможно, Орест? Поразмыслив, он ответил:

— Да, пожалуй. Хотя теперь, когда у них нет Болеслава…

— Есть еще кое-что. — Я похлопал себя по груди. — Не могу понять, что это за штука…

Я коротко рассказал ему про свою находку в грузовике, торчащем из склона недалеко от Редута.

Впервые живость появилась в глазах моего учителя, он поднял голову и переспросил:

— Она отражает пули?

— Да. Те просто сплющиваются. Но защищает только торс. Ты что-то слышал про этого Ефрония Отшельника? Так его назвали гетманы.

Орест прикрыл веки и медленно заговорил:

— Слышал, очень давно. Когда-то Ефроний пытался собрать свою секту. Он, конечно, не называл ее так. Полагал, что хочет обратить людей в истинную веру.

— Веру в кого?

— В хозяев платформ. Он говорил, что побывал там, и на него снизошла благодать. Ефроний странствовал по Пустоши, собирал последователей. Потом их перебили, монахи из Ордена распяли его самого, но он ночью сумел слезть с креста — настоящий подвиг — и сбежал на Крым. И пропал. Говоришь, Болеслав назвал эту вещь силовой броней?

— Да. Главное, я не могу ее снять! Этот кругляш, генератор брони или как его назвать, погрузился в кожу и не отдирается. А Болеслав еще упомянул каких-то доминантов…

— Палач был не в себе. Хотя, возможно, он знал что-то такое, чего не знаю я. Кстати, как дела у Марка? — Орест вопросительно постучал пальцем по лбу.

Я пожал плечами.

— Иногда нормальный, а иногда кажется, что совсем свихнулся.

— Да, такое не могло пройти бесследно. Его нарциссизм…

— Что?

Орест вытер полой шинели покрытое бисеринками пота лицо и лег на бок под стеной.

— Марк влюблен в себя. В свою внешность. Он всерьез считал себя самым красивым человеком — на Крыме. Но ты сделал с ним такое… Мира и Болеслав убеждали его, что при помощи всяких средств последствия ожога можно будет свести с лица, и он даже поверил им, хотя ясно, что это ерунда. Он заставил себя поверить. Но постепенно… Думаю, безумие твоего брата будет прогрессировать, а периоды ясного мышления становиться все короче.

Эта длинная речь утомила его, и Орест затих, прикрыв глаза. Еще некоторое время я с жалостью разглядывал его, потом перебрался к окну. Дождь закончился, земля быстро впитала насыщенную кислотой влагу. Туча уплыла на запад, и в небе появилось солнце. Сразу стало теплее и светлее. Дверцы машин были открыты, омеговцы осторожно выбирались наружу. Из кабины вездехода показались Мира с Власом.

Вскоре выяснилось: пришли в негодность все четыре колеса на одном сендере, оказавшемся во время дождя в глубокой луже, а в караване нашлись только три запаски, так что машину пришлось бросить. С нее сняли пулемет, вытащили все мало-мальски ценное, люди перебрались на второй сендер и пересели в вездеход, куда погрузили и пулемет.

Караван поехал, когда уже наступил вечер. Орест дважды просыпался, пил из фляги и опять засыпал. Мы почти не разговаривали: его это быстро утомляло.

Подкатив к древней эстакаде, машины остановились. Солнце розовым пятном висело за облаками у горизонта. Когда двигатель вездехода смолк, я стал бить цепью наручников по стенке кузова и занимался этим до тех пор, пока в люке над головой не возникла недовольная рожа Власа.

— Жратву тащи, быстро! — скомандовал я, прежде чем он успел открыть рот. — И мне, и Оресту. Вы и ночью собираетесь ехать?

— Ясное дело. Получишь жратву, только когда…

— Заткнись и слушай. Вам надо, чтобы я показал направление. Я это сделаю только в обмен на еду и наручники.

— Чего?

— Наручники, говорю, снимите! Запястья трет.

— Да пошел ты… — начал он и замолчал, когда в проеме рядом возникла голова Миры, которая, как оказалось, слушала наш разговор.

— Альб, ты знаешь, что будет со стариком, если ты попробуешь сбежать? — спросила она.

Я кивнул:

— Именно поэтому вы и можете снять их с меня. Для вас вообще без разницы, в наручниках я или нет, сижу в кузове или разъезжаю вокруг на мотоцикле. Неужели неясно? Пока Орест здесь…