Острогин Макс - Мертвецы не танцуют

Вдруг…

Не знаю, я лежал затылком в толченом хрустале и чувствовал, как растекается кровь. Моя. А еще я видел крест. Маленький. Совсем маленький, на секунду я подумал, что мне померещилось, что в глаз мне попала соринка, или сосуды полопались окончательно и наполнили глаза призраками, или, может быть, это сотрясение, и этот крестик у меня на самом деле в голове, мерещится и кажется. Но крестик сместился и стал весьма бодро двигаться и исчез за несколько секунд, осталась белая полоса, которая растаяла.

Я улыбнулся.

Я понял, что все будет в порядке. Крест. Знак. Того, что мы спасемся. И спасемся не потом, а сейчас. Непременно. И не случайно.

Даже не Знак, а Знамение, Гомер рассказывал. Нет, с ним не случалось, но он знал людей, с которыми это происходило, не дурацкое пророчество, не безумное предсказание…

Точно, Знамение. На что-то очень похоже, на нормальное, человеческое, где-то я это уже видел, только никак не вспоминалось, где…

Я почувствовал, как мне вдруг сделалось хорошо. Легколегко, тяжесть из головы отлила, мозг прочистился, и я попробовал сесть. Конечно же, веревки меня удержали, тогда я сказал:

– Эй, дерьмо, посмотри на меня!

Сумрак ожил. Движение его было, как всегда, неуловимо, через секунду я оказался на столе. Он навис надо мной и стал нюхать, пошевеливая пальцами и постукивая лезвием. Ждал.

И я ждал. Что сейчас он взмахнет мачете.

Но получилось не так. Сумрак исчез. Вот только что был, обтекал кровавым моим плевком, и вот нет. Я принялся ворочать глазами, стараясь разглядеть, куда он делся.

Курок замолчал. Больше не хрипел.

Сумрак возник у входа. Он, казалось, к чему-то прислушивался, стоял. Возле стены появилось размытое пятно. Пестрое колыхание воздуха, состоящее из отдельных лоскутков. Оно медленно смещалось вдоль. Сумрак исчез. И пятно исчезло. Что-то мелькнуло, звякнуло, и сумрак возник снова.

Без руки. То есть без лапы. Вместо нее кровавый обрубок. Сумрак глядел на него с удивлением. Не глядел, а разглядывал. Без звука. Ему оттяпали конечность, а он молчал. Снова пропал. Но на этот раз его было заметно по кровавой радуге, остававшейся в воздухе.

Возник снова.

Теперь у него не было ноги. И кровь, она вытекала медленно и клейко, словно не вытекала даже, а выдавливалась. Сумрак стоял некоторое время, затем его повело в сторону, он потерял равновесие и упал, ударившись головой о стол.

– Курок! – закричал я. – Курок! Очнись!

Курок висел молча, не шевелясь, как-то неприятно вытянувшись, стал гораздо длинней, чем он есть на самом деле.

Я принялся извиваться, изо всех последних обозленных сил, растягивая мышцы и стирая зубы, со стола мне удалось свернуться, лучше бы я этого не делал. Пол был покрыт черной липкой дрянью, в которой медленно ворочались тонкие длинные, как нити, черви.

Сумрак шевелился. Медленно и равнодушно, как механизм. Мутное пятно появилось вновь, рядом со мной. От него исходили прохлада и легкий ветерок, и вдруг с громким хлопком пятно остановилось.

Человек. В камуфляжном пестром комбинезоне. С окровавленной саблей в руках. Человек дрожал, трясся, точно его била какая-то бешеная лихорадка. И сабля тряслась, разбрызгивая кровь. Человек повернулся ко мне.

Я не смог разглядеть его лица, оно расплывалось, шевелилось, жило отдельной жизнью, глаза постоянно меняли цвет, губы плясали.

– Курок! – заорал я.

Человек уронил саблю. Он попытался протянуть ко мне руки, но упал на пол.

– Живы! – сказал голос. – Живы… Ой, мама, все волосы белые…

Парень. Мелкий. Как Шнырь примерно, лет десять, десять лет – прекрасное время для войны.

– Вчера не успели, – сказал он. – Хотели вчера еще идти вас выручать, но темнеет быстро, пришлось до утра отложить…

– Сними веревки, – велел я.

– Сейчас, сейчас…

Парень выхватил нож, разрезал мой веревочный кокон.

– Оружие… есть?

– Конечно, твое ружье.

Парень сунул мне в руки карабин. Мой карабин, конечно же, я его не удержал. Руки не слушались, как и ноги. Почти все не слушалось, немного вращалась голова. Рюкзак, шлем, другая снаряга – все лежало на улице, видимо, он собрал.

– Руки мне разотри.

– Да, сейчас. Потом то есть, надо папке помочь… – он кивнул на лежащего человека. – Ему сейчас плохо будет…

– Ладно…

Я дотянулся до плеча. Прокусил. Ничего. Не почувствовал. Укусил еще, стараясь поглубже. Боль. Прекрасно. Рука шевельнулась. Согнул в локте, согнул еще. Не отсохла. Рука. Принялся сгибать, тут же пришла тянущая боль.

Взялся за левую. Кровообращение лучше восстановить как можно скорее, в руках, затем в ногах, я старался. Сумрак перестал двигаться, он дополз до угла и теперь лежал там, продолжая выталкивать кровь, я очень надеялся, что он жив, очень.

Парень занимался человеком. Пытался напоить его из зеленой железной фляги, она громко била человека по зубам.

Я поднялся. Качало, под коленками играла трясучка, я шагнул к Курку.

– Он умер, – сказал парень.

– Что?

– Он умер. И волосы у него умерли…

Я снял Курка со стены, поймал, он повис на мне, волосы на самом деле белые. Поседел. Вынес его на улицу, опустил на брусчатку. Пульс.

Нету.

Подсунул нож под веревки, стал срезать. Осторожно, стараясь не поранить. Освободил от веревок, принялся растирать руки. Холодные. Совершенно. Плохо. Хлопнул по щеке, по правой, затем по левой. Прищемил нос.

Курок был мертв. Безвозвратно. Я ударил кулаком в сердце, но оно не запустилось, изо рта выплеснулась уже чернеющая кровь и плоские белесые ленты.

– Кишкодер, – сказал парень. – Он бы все равно умер.

Он бы все равно умер. Кишкодер. Выдрин пух. Сумрак. Тут все сделано, чтобы мы умерли, какой к черту планетарий…

Закрыл ему глаза. Астроному.

Наверное…

Наверное, я должен был что-то почувствовать. Нормальное, человеческое. Жалость. Сострадание.

Но я не почувствовал ничего. Дыра. Пустота. И нет сил. Потом. Придет время, и я вспомню всех, кто стоял рядом. Обязательно.

А сейчас время для живых.

Вернулся в здание.

Человеку в камуфляже на самом деле было плохо. Корячило мощной судорогой, он бился на полу и стонал, кусая губы. Сумрак лежал в углу.

– Помоги, – попросил парень.

Я поглядел на сумрака. Лежал. Не шевелился. Ладно, займемся живыми, о мертвых позаботится Господь. А о некоторых Сатана. Каждому свое.

– Что с ним?

– Откат, – ответил парень. – Припадок после ускорителя, нам его вытаскивать надо. Другие могут подойти. Ах ты…

Человека выгнуло, горло напряглось, кровь из глаз уже почти брызнула. Парень не мог его удержать, слишком легкий.

– На ноги! – велел я.

Сам прижал руки, мелкий бухнулся на ноги. Человека крутило, выворачивало, изо рта потекла пена, глаза закатились. Я вытащил из-за голенища метательный нож, попытался разжать зубы. Зубы у него оказались совсем изломанными, а я их доломал. Но нож всунул.

– Минут пять колотить будет! – сказал мелкий. – Надо держать!

Мы стали держать.

– Это ускоритель! – кричал парень. – Без него сумрака не убить! Потом припадок…

Припадок не прекращался. Кровь смешивалась с пеной, глаза окончательно спрятались под лоб, мелкий подпрыгивал вместе с ногами, руки я удерживал еле-еле – мужик был здоровенный.

Скоро человек перестал дергаться и просто лежал, растекшись, с закрытыми глазами. Мы отпустили человека, поднялись на ноги.

– Я Егор, – сказал мелкий. – А это папка. Его надо тащить, он не скоро поднимется…

– Что с ним?

Я подобрал карабин, проверил. Все в порядке. Зарядил. Надел шлем, надел рюкзак.

– Ускоритель. Мрака по-другому не одолеть, они быстрые. Такие быстрые, что не видно даже. Надо в ногу вкалывать особый состав… А потом всегда последствия страшные… Раз в полгода можно только, иначе внутренние органы разрушаются. А папка уже второй раз за неделю вкалывает… Надо уходить, они скоро вернутся, они чуют и днем…

– Вы где здесь располагаетесь? В высотке? Далеко? Придется тащить.

– Здесь, – Егор помотал головой. – Здесь недалеко. Пойдем…

Я попрыгал. Стекло хрустело под подошвами. И прыгать было приятно, ноги разминались.

– Они чуют, – Егор указал на сумрака. – Каждый охраняет свою территорию. Убьешь одного, тут же другой на его место… Иногда уходят, за добычей идут… Я лямки прихватил, надо папку обмотать…

Егор достал из рюкзака лямки.

– А этот? – я кивнул на сумрака. – Ноги у него не отрастают? Руки?

– Не, он одноразовый. Только быстрый. Пристрелить – и все.

Я подошел к погани. Он продолжал улыбаться, губы шевелились, точно говорил что, аж послушать захотелось, что могут такие твари говорить…

Прицелился в голову, тридцать граммов, это не пуля, это снаряд, разнесет все, не собрать пинцетом, слона остановит.

– Надеюсь, что тебе больно, – сказал я. – Надеюсь, это продолжится еще долго.

Но я не выстрелил.

– Правильно, – одобрил Егор. – Правильно ты его оставил. Другие придут, живьем его жрать станут. Они тут друг друга жрут.