Андрей Посняков - Крестоносец
Вот их-то и начал сейчас разрабатывать Ратников. Еще раз поразмыслив да вспомнив слова работоргового приказчика Акулина, Михаил отмел пару-тройку усадеб, стоявших явно не там – не на пути от пристани к церкви – или неподходящих по размеру – слишком больших или, наоборот, маленьких. Таким образом всего осталось четыре усадьбы, которые Ратников тщательно зафиксировал на пергаменте, оставив место – записывать всякие выбивающиеся за рамки обычного несуразности. По несуразностям этим Миша и собирался вычислить нужных ему людей.
Первая усадьба, та, что ближе к пристани, принадлежала некоему Нежиле Твердиславичу, обедневшему потомку некогда влиятельного и знатного боярского рода, ныне обмельчавшего и растерявшего земли до такой степени, что всех доходов – так называемой феодальной ренты – едва хватало на проживание. Мог такой человек прельститься дополнительным заработком, предоставив кров людокрадам? Более чем.
Следующая усадьба располагалась на Лодейной улице, которая, как яствовало из названия, вела к реке. Солидный тын, почти всегда накрепко запертые ворота… даже о хозяевах толком ничего не известно. Очень подозрительно, очень!
Третья усадьба – рядом, на маленькой, без всякого названия, улочке. Владел ею некий «бобыль Ермола», тоже не пускавший в свою частную жизнь посторонние взгляды. Усадьба четвертая раскинулась на обширном пустыре, образовавшемся после какого-то пожарища, хозяином ее был Онцифер-бондарь, однако никаких бочек ни на усадьбе, ни рядом не продавали и ничего подобного на обручи и доски не ввозили. Да и готовый товар – если его там делали – не очень-то торопились вывозить, что весьма, весьма подозрительно.
Михаил собирал сведения об усадьбах и сам, и посылал парней, чтобы не примелькаться. Все, что удавалось узнать, любая мелочь, несколько выходящая за рамки обыденного, скурпулезно фиксировалась на пергаменте, и уже через неделю усадебки начали обрастать подозрительными моментами, словно выкинутая на улицу барбоска – блохами.
Итак – усадебка Нежилы Твердиславича, боярина, можно сказать. Вроде, на первый взгляд, боярин, как боярин, пусть даже и обедневший, но не хуже и не лучше других. Достаточно молодой – судя по виду, ему не было еще и тридцати – представительный: все, как полагается – светлая борода, кудри, глаза вот только подкачали – маленькие и смотрят исподлобья, а так – молодец, хоть куда! И вот этакий-то молодец жил полнейшим затворником, никуда на пиры не выезжал, в корчмы и иные какие заведения не захаживал, а жил безвылазно и бездетно, с супружницей – женщиной на лицо смурной, тощей и на редкость малахольной. Тем более, одетой так, словно бы ей вообще было все равно в чем ходить. Это все подсмотрели парни, а Ратников уж потом исподволь посетителей порасспрашивал о том, о сем. И выяснилось, что почти никто из старожилов Нежилу Твердиславича раньше не знал, хоть и земелька-то да, принадлежала его роду, что явился он то ли из Смоленска, то ли еще откуда, в общем – с южных русских земель, и сразу начал жить этаким вот бирюком, изредка, по большим праздникам, показываясь вместе с супругой в церкви.
Еще одна интересная деталь – никаких подарков Нежила Твердиславич женушке своей не покупал, ни дорогих, ни дешевых. В черном теле держал? Почему? А, может, она ему и не жена вовсе?
На Лодейной улице к усадьбе вообще не подступиться было – похоже и не жил в ней никто, так, слуги приглядывали: топили в хоромах печи да расчищали на подъездах к воротам снег. А зачем его, спрашивается, расчищать, коли хозяина нет?
Бобыль Ермолай вроде бы от людей не таился, но и нельзя сказать, чтоб был полностью на виду. В корчму – да, захаживал, но ни с кем особенно не общался – это бобыль-то! – длинных бесед за жизнь не заводил, да и бражку пил не от души, а лишь пригубляя. Не наш, не наш человек – ужас как подозрителен! В корчму заходит и бражку толком не пьет – что уж тут скажешь?
Онцифер-бондарь. Слишком уж смазливый мужик, улыбчивый, краснощекий. В пьянстве на стороне не замечен, жена – женщина молодая, красивая, только все время грустная, может быть, потому, что детишек пока Бог не дал?
Вот, к Онциферу-то было бы легче всего подобраться, на усадебке его пошарить, вызвав его куда-нибудь… Скажем – по торговым делам, к приставу.
Сказано – сделано. Дождавшись прихода парней – их очередь была сегодня следить за усадьбами, – Михаил подсчитал выручку и, прикупив в ближайшей корчме крепкий медовый перевар, побежал искать пристава… едва не столкнув по пути красивую молодую женщину в цветастом, наброшенном на плечи, платке и бобровой шапке.
– Ах, извините-простите, – приложив руки к груди, Ратников рассыпался в извинениях. – Это же надо же – такую красу, да едва не в сугроб! О, боярыня-краса, что хочешь, требуйте – все исполню.
– Да ладно, – поджав губы, отмахнулась женщина и, усевшись в стоявший рядом возок, крикнула кучеру. – Погоняй, Гвоздило…
И – как отъехали – обернулась, окатив Мишу таким откровенно зовущим взглядом, что тому аж жарко стало!
Никто так на него еще не смотрел… даже, наверное, Марьюшка… хотя нет, та, бывало, смотрела… тоже вот так же – лукаво, с хитринкой… и откровенным призывом.
Мало того, что обернулась – спросила что-то у возницы и снова посмотрела на Ратникова:
– А, так это ты, мил человек, старьем торгуешь?
– Я, госпожа.
– Ладненько. Загляну как-нибудь в твою лавку.
Заглянет… Однако…
Возок давно уехал уже, а Миша все еще стоял под впечатлением. Вот это женщина! Впрочем… не о ней – о деле надо думать, надобно Лерку с Максом спасать да самому выбираться… а женщины… хватит и Марьюшки! Как-то она там одна?
И все же не удержался, спросил знакомца шапочного – тот как раз проходил мимо, в корчму:
– Это кто ж такая будет? Боярыня? Иль из гостей торговых?
– Ха! Боярыня! Скажешь тоже. Это ж Мирослава, Онцифера-бондаря жена.
Ах, вот оно как… Мирослава… Что ж ты, Мирослава, так смотришь-то? Муж вроде не урод, что же в постели не жалует?
Отыскав пристава Тимофея, Ратников тут же зазвал его в гости – там обо всем и уговорился:
– Ты б их проверил, Тимофей Нежданович, а то в торговлишку их взять хочу, а есть подозрения… Хо– тя люди-то они, кажется, неплохие. Может, зря проверяю?
При этих словах пристав расхохотался:
– Доверяй, но проверяй – слыхал такую присказку! Ладно, вызову всех завтра к себе, проверить и впрямь не помешает.
Почему-то решил Ратников начать с усадьбы бондаря, хоть она вроде и других подальше, а пристав к себе еще и бобыля Ермолу вызвал. Можно ведь было и к нему зайти… к бобылю.
Ан нет, туда Миша отправил ребят, сам же причесал волосы, почистил сапоги снегом, приосанился – да в путь, на пустырь, к усадебке.
Оп – не успел и дойти, как мимо сани проскочили, возница – молодой парень, на сене развалясь, – Онцифер-бондарь. Одетый с изыском – пояс цветной, бобровая шапка, крытая добрым сукном шуба, не бондарь, а принц в изгнании. Ехал, посматривал вокруг этак меланхолично, словно бы сквозь людей, никого толком не видя…
Постучав в ворота, Ратников принялся ждать. Слышно было, как завозился, зарычал невидимый за частоколом пес.
– Кто таков? По кому такому делу? – выглянул из чуть приоткрывшихся ворот совсем молоденький отрок, такой же румяный, как и возница… как и сам бондарь, вовсе не походивший на пролетария.
– Матушка… Матушка Мирослава звала. По торговой надобности.
Ничего больше не спросив, молодой человек отворил ворота и, кивнув на высокое крыльцо, молвил:
– Туда!
Ратников состорожничал:
– А собака?
– Трезор? Да он не кусается, идите с миром.
Как бы в подтверждение его слов, сидящий на цепи пес размером с небольшого теленка дружелюбно повилял хвостом.
Вот так охранничек! Это что же выходит: кто хочешь – заходи, что хочешь – бери?
Неторопливо поднимаясь на крыльцо, самозваный гость с любопытством осматривал двор. Сказать по правде, абсолютно ничто здесь не напоминало о занятиях владельца – не имелось никаких мастерских, не пахло вкусно опилками, не громоздились штабелями бочки. Хотя… бочки могли быть уже проданными, мастерская – располагаться в доме, а опилок в данные времена и вообще не должно было быть – продольных пил еще не было, доски до семнадцатого века не пилили, а тесали теслами, а иногда – и топором.
Ведущая в светлые сени дверь внезапно распахнулась, словно тут давно уже поджидали гостя.
А ведь и поджидали!
Возникшая на пороге Мирослава в лисьей телогрее поверх длинного шерстяного платья с богатой вышивкой по рукам и подолу, при виде Ратникова усмехнулась:
– Ого! Так говоришь, мы с тобой о торговле сговаривались? Чтой-то не припомню – когда?
– А тогда, у саней, неужто забыли? – Михаил широко улыбнулся.
– Что ж, – хозяйка повела плечом. – Заходи, коли пришел. Уж поговорим.
И повернулась. И пошла, покачивая стройными бедрами, так, что у Ратникова отчего-то пересохло в горле.
