Николай Берг - Лагерь живых
Поглядев в окошко, Виктор мрачно сказал про себя:
— Зато есть и хорошая новость. Дров у нас — не перепилишь.
Потом почесал в затылке и спросил в люк погреба:
— Ирка, а где у бабки была двуручная пила?
* * *Собравшись с мыслями, Надежда Николаевна непонятно говорит:
— Он знал.
Молчу. Жду.
— Он точно все знал. Я ему напомнила о себе, еще и не сказала ничего толком — язык путался. А он этак паскудно ухмыльнулся, спустил портки, потряс своим отростком и заявил: «Почмызгай, подстилка! Ничего ты не докажешь!»
— А что вы должны были доказать? И кому?
— Ему виднее. Видимо, он все время ожидал скелетов из шкафа, потому так и отреагировал истерично.
— Как вы напомнили о себе?
Чувствую, что за языком мне весь сегодняшний день следить придется неустанно и бдительно.
— Не о себе. О папе. Отец ходил к нему, это я теперь точно понимаю. Вернулся радостным — человек из Москвы, правозащитник, демократ, уж он-то поможет, обещал же, обнадежил, документы взял, чтоб помочь. Ведь не может быть, что такое творится с ведома Москвы. Там просто не знают. Папа был врачом. Хорошим. Только очень наивным человеком, простодушным. Такое бывает с гуманистами, да еще и воспитанными соответственно. «Светя другим — сгораю сам!» Мама над его идеализмом посмеивалась, хотя и сама была такая. Вот к нам той же ночью и пришли. В дверь позвонил сосед, дескать, помощь нужна. Мама говорила: «Не открывай!» А папа: «Ну там же человеку плохо, я должен…» Он просто не мог понять, что его будут убивать за то, что он не коренной национальности. И потому не человек вовсе! Никак понять не мог. Физически. Вот и открыл…
Надежда Николаевна переводит дух.
Я вижу, что сейчас она вся там — в своем страшном прошлом. В том кошмаре, которому подвергли четверть миллиона людей, сказав: «берите свободы сколько влезет». Оказалось, что свободы нужно совсем немного — всего-навсего-то от соблюдения Уголовного кодекса. И больше ничего.
Свобода держать рабов, грабить, насиловать, глумиться любыми способами над теми, кто не относится к твоей народности. Кто унтерменьш, потому что говорит по-русски. И в отличие от прошлой громадной войны унтерменьшей никто не поддержал — никто не помогал оружием, моральной помощью или хотя бы сочувствием. Строго наоборот. Другие унтерменьши, тоже говорившие по-русски, знать не хотели, что творится в свободной Ичкерии, Москва не организовывала сопротивление, не формировала партизанские отряды и не посылала полки — там и так хватало работы по распилу невероятных размеров бабла. Какое кому дело, что в свободной стране нормальным стало рабовладение в полный рост. Она же свободная. Значит, имеют право.
Московские журналисты наперебой воспевали храбрых и свободолюбивых ичкерийцев. А хрип тех, кому свободолюбы перерезали глотку, звучал куда тише, чем все телевидение. Много ли накричишь перерезанной глоткой?
Ну конечно же демократические страны в едином порыве поддержали свободную и демократическую рабовладельческую республику. Случались, правда, неприятные инциденты — то свободолюбы поотрезают головы англичанам, то перестреляют сотрудников Красного креста прямо в госпитале. Ну что ж, издержки борьбы, бывает…
И в Чечню валом валили «врачи без лекарств», «шпионы без границ», «хало траст», обучавший минно-взрывному делу, и целые кучи отморозков из мусульманских стран, да и из Европы, где отлично работали центры по вербовке.
Москва чухнулась только тогда, когда оказалось, что московский бомонд парят и бабло пилится неровно. Тогда в Ичкерию послали недоеденную реформами армию. Сопляков-срочников, дезориентированных офицеров, несработанные экипажи. Напрочь забыв весь опыт прошлых войн.
И налили еще больше крови. Посреди страшного кровавого гноища жировали правозащитники, депутаты всех мастей, как опарыши в сортире. Они ловко убеждали поверивших им дурней в погонах не воевать, сдаваться — ничего, дескать, не будет.
Это «ничего не будет» отлично видно на множестве трофейных записей — спокойная и веселая резьба по живому мясу. До последнего момента не верящему тому, что сейчас с ним будут вытворять…
Потом, когда стараниями тупой военщины финансовый проект «Свободная Ичкерия» оказался под серьезной угрозой — не врубившиеся в тему войска вывели. Оставив для жуткой разборки несколько десятков тысяч еще живших там русскоязычных и тех чеченцев, которым такой разгул бандитизма и беспредела не нравился.
Позже совсем потерявшая чувство реальности «Свободная Ичкерия» сама пошла воевать и на этом кончилась.
Я не могу себе представить три вещи — глубину подлости, меру страданиям и верха лицемерия в этой истории…
— Чего тут рассказывать… — вздохнув, продолжает Надежда. — Читали «Гадюку» Толстого? Должны были — в школе ее проходили…
— Читал.
— Ну вот… Только есть разница в том, как хрустят кости чьих-то родителей в книге и как твоих собственных. Рядом. Я не хочу об этом говорить… Да и отделалась гадюка дешево. Там ведь соседи прибежали. К нам никто не прибежал. А меня перепродавали несколько раз. Быть рабом — это… тяжело… а рабыней…
Надежда опять замолкает.
Да, я читал несколько произведений на эту тему. «Кавказский пленник» — бывший в старину добротным триллером для непуганых современников — отдыхает. Тогда горцы были патриархальными, без фантазии…
— Потом оказалось, что я организовала несколько десятков полукриминальных подставных фирм и набрала кредитов на многие миллионы… Паспорта-то наши папа тогда отдал. Надеждой я снова стала только сейчас, до Катастрофы звалась Еленой. Мир все же не без добрых людей оказался, а на войне человека сразу видно становится, на войне человек — голый.
— Да, видно, что в военно-полевой медицине у вас опыт. К слову — вы этих ребят из «Бастиона» знаете? Очень уж они за вас горой встали.
— Не помню… Хотя если у этого, дылды, как его… ну по-шотландски его еще называют, огнестрельное сквозное верхней трети бедра, то, может, и встречались. Но я думаю, что просто у них, как у всех воевавших, к ичкерийской агентуре отношение ясное. Насмотрелись.
Помолчали.
— Ну что ж, рад, что версия омоновцев подтвердилась. Завтра вроде намечается крупная операция — слыхал, что все кому не лень соберутся для захвата ремонтного завода и прочего, что мы там разведали. Вы поедете?
— Конечно. Такое упустить…
— Тогда готовимся. Сегодня вроде ничего не предвидится — можно перевести дух.
— Не получится. Пациенты все равно набираются, вроде и меньше здесь людей стало, а каждый день толпа.
— Ну раз человек жив — значит, болеет. Здоровых людей нет — есть недоработки в диагностике…
Надежда бледно улыбается, услышав эту бородатую аксиому. Надо развивать успех, и потому судорожным напряжением мозга выдаю еще умную мысль:
— «Многих воителей стоит один врачеватель искусный». Старикан Гомер в этом деле разбирался. Насчет воителей у нас будет небогато, так что придется искусностью брать. На митинг пойдете?
— Нет, не пойду. Лучше я подготовлюсь к завтрашнему дню. Тут из Кронштадта вчера прислали еще груз, а я и не приняла.
— Ну ладно.
В салоне напряженная обстановка, все ждут митинга. И я добавляю перцу — присутствующие, включая и Демидова, держат в руках красно-черные банки «Яги» — слабоалкогольного энергетического напитка.
Видя таковое, я неожиданно для всех начинаю громко ругаться. Понимаю, что это некрасиво и неразумно. Маленький омоновец сильно удивляется такой моей реакции.
— Эта. С чего крик-то?
Перевожу дух. Вообще-то не дело лаяться с компаньонами и гостями. Это неубедительно и, вообще, некрасиво.
— Откуда у вас это пойло?
— Почему сразу же пойло? Сам же вроде не трезвенник?
— Не трезвенник. А это пойло.
— Да ладно, Доктор, — вмешивается и Серега, — оно же слабоалкогольное. Ну угостили ребята, что такого-то?
— Парни, нам сейчас только панкреатиты заиметь. Я серьезно — не надо это пить.
— Да слыхали, алкоголь — яд. Доктор, какая тебя муха укусила?
Так. Действительно, наехал как трамвай. А тут у всех нервы. Вздохнуть-выдохнуть и можно говорить. Поехали.
— Это не алкоголь…
— Слыхали. Это пойло — отрава. Дальше-то что?
— Извините. Я погорячился. Дело в том, что эта хрень сделана по принципу «качелей», как это называется у наркоманов, и представляет собой не только алкогольный коктейль, что не очень страшно в принципе, а фармацевтический коктейль, что хуже. Это когда несколько препаратов даются одновременно, и никто не скажет, как это сработает. Здесь — алкоголь и кофеин. Это антагонисты вообще-то. Бьет оно по печени, поджелудочной и мозгам добротно, только надо ли это нам?
— Хочешь сказать, что это хуже водки?
— Если водка не паленая — то хуже. Чтоб от нее получить панкреатит — надо постараться. А это — как специально заточено.
