Цена дара - Дилара Маратовна Александрова
Тусклый синий свет пропитывал полуголые тела, принявшие отсутствие одежды за прогрессивную моду. До Марса земные поветрия доходили с большим опозданием, попутно превращаясь в уродливого, безвкусного монстра. Утешало только отсутствие танцев. Если бы этот толстяк в костюме сумоиста радовался жизни в отражении глянцевого пола, моя ненависть затрещала бы по швам. Надорвалась, лопнула, словно переспелая дыня и сдулась, уступая место тотальной апатии. Нет уж, депрессия подождет. Новичкам везет, а на Марсе я пока что новичок. Чуял, эта планета не раскинет больше передо мной карточную партию, в которой я еще раз выиграю ненависть. Где угодно — только не на Марсе.
— Как тебе приветствие? — тяжелая рука Вердана опустилась на плечо, пока я здоровался глазами с грудью голой блондинки по ту сторону клуба-извинения.
— Они пустили меня сразу после рекламы по набору добровольцев, — бесцветно ответил я, стараясь не отвлекаться на толстяка.
— А ты бы хотел, чтобы перед? — рассмеялся он.
— Я хотел бы, чтобы вместо.
— Наглеешь, дружище, не такой уж ты на Марсе и знаменитый.
— У меня нет друзей, просто ты раздражаешь меньше всего. Цени это.
Кто-то однажды называл его моим личным помощником, и я согласился. Он слушал за меня других людей, пока я слушал музыку, находился там, где я находиться не хотел и утаскивал к себе накуренных девок из моей постели, когда я уставал быть их любовником. Вердан умудрялся делать для меня такие вещи, о которых не поговорить наедине даже с собственным проктологом. Наверное, поэтому я не разозлился, когда мой менеджер запустил его в космос поддержать светлое будущее социализма вместе со мной. Вердан Войлок догнал меня, чтобы вновь доказать, что без него я совершенно беспомощен, а с ним — слишком избалован.
— Когда депрессия пригвоздит тебя к первому попавшемуся толчку, ты сразу начнешь называть меня другом, — задрал голову приземистый Вердан, улыбаясь с вершины своего низкого роста.
Более самоотверженного, преданного и бескорыстного человека я еще не встречал. В пределах собственных обязанностей, конечно же. Однако, учитывая сколько ему приходилось делать для меня, гонорар, что я плачу ему — сущие крохи. Закрадывались мысли, что надо бы увеличить его, но пробелы в знаниях Вердана заставляли подумать еще.
— Депрессия это когда не та толчке, а под ним, — просветил я его.
— Когда-нибудь тебе все-таки придется составить список твоих расстройств, чтобы я уже не путался.
— Напомни мне, почему ты все еще со мной. Серьезно, скажи мне, Вердан, что заставляет тебя возиться с импульсивным наркоманом, которого вот-вот найдут умершим от передозировки в собственной ванной? Я даже не помню, когда в последний раз благодарил тебя за… за… не важно, ты и сам понимаешь, что за все сразу.
— Никогда.
— Что — никогда?
— Никогда не благодарил.
— Тогда этот вопрос должен интересовать тебя больше, чем меня.
— Кто-то хорошо поет, кто-то хорошо строит здания или космические корабли, кто-то бегает, а кто-то отлично подтирает другому зад. Как видишь, я из последних и так уж получилось, что плохо умею делать что-то другое. За хорошие деньги приходится подтирать очень капризные зады. Когда тебя найдут в ванной, я найду другой зад, не менее грязный, и опять буду хорошо выполнять свою работу.
— Помнишь, что я пел на прошлом празднике Хэллоуина? — Вердан вытаращился на меня, давая понять, что все же ждет ответа на вопрос, — «Когда я брежу в хмельном забытье, стоишь ты рядом — на щите…»
— Я так и не понял — чтобы ты туда забраться не смог?
— Угу. Когда такие как я добираются до щита, обычно с него уже не слезают. А ты можешь находиться там вполне спокойно, — ухмыльнулся я. — Хороший мальчик.
— Хм…
— Так вот, когда будут оглашать мое завещание и дойдут до тебя, а ты там будешь, не сомневайся, обещаю завещать своего кролика.
— У тебя нет кролика.
— А ты путаешь депрессию с социопатией.
В центре танцпола поставили круглый загон. По краям его обнимали ограничительные линии, тонкие, словно паутинка и светящиеся, словно поймали в свои сети толпу светлячков. Толпа мерцала и плясала, перескакивая с нити на нить, потом замирала на мгновение и шла строем. Через какое-то время вновь случался хаос, и светлячки разлетались по нитям кто куда.
— Ррр… Харр! Гав! — внутри загона боролись два яростных инстинкта, один живой, и другой тоже, но сотканный из металла и электроники.
Одинаковые лапы, одинаковые головы, одинаковые уши и животы — кибернетический пес имел ту же породу что и соперник, и выглядел как его близнец. Иногда он пятился назад, чтобы взять разгон для прыжка, но светлячки выбивали искры из его лап, и пес отскакивал, истошно воя. Назад — нельзя, это первое что усвоило живое животное. Яркие нити опасны, они палят шерсть и оставляют раны больнее, чем противник. Держаться рядом, но глядеть — глядеть назад и глядеть вперед, на стальную глотку. Вперед, прыжок. Кусать!
В узких душных стенах застрял неистовый лай, наполненный болью и яростью. Он смешался со смехом хищников, делающих ставки. Хищники снаружи и хищники внутри — каждый из них испытывал ненависть и каждый скалился, только вторые, в отличие от первых, не были смертельно пьяны.
Костяные челюсти сомкнулись на толстой шее из стали и проводов. Рывок вверх, и из гущи проводов вывалился сноп искр. Пес-робот взвыл. Черный доберман продолжал терзать зубами, рыча и разбрасывая слюну. Прогнувшись под живой плотью, искусственный интеллект вытянул механическую лапу, выпустил острые когти и полоснул по морде напротив. Реальность завертелась, слилась в большой клубок ярости, торчащие провода смешались с лапами и ушами. В темноте чертились красные линии, идущие из красных глаз робопса.
Зрелище немного встряхнуло пьяно-наркотическую скуку золотой молодежи. Она облепила арену плотнее, загородив мне обзор. Разорвав стальные объятья, близнецы отскочили друг от друга. Кто-то из них напоролся на заграждение узкого загона. Сверкнули светлячки, послышался вой.
— Кости, жилы, мышцы, кровь… всегда проигрывали железу, — вяло
