Балтийские патриоты (СИ) - Буланов Константин Николаевич

По причине отсутствия под рукой личной радиостанции, а также в связи с блокированием пересылки сообщений российских подданных по телеграфу, принадлежащему как раз японской компании, недавно прибывший гость явился к трапу русского крейсера выполнявшего роль стационера, где и поспешил испросить дозволения о встрече с командиром корабля.

Многие, наверное, посчитали бы насмешкой судьбы пребывание на командной должности «Памяти Азова», как раз и выполняющего роль стационера в Чемульпо, капитана 1-го ранга Руднева Всеволода Федоровича. Как ни крути, а крейсер являлся гвардейским и, возможно, заслуживал более боевитого, что ли, командира. Но те, кто годами разрабатывал ловушку для отряда японских крейсеров, выдвинули кандидатуру Руднева и назначили на роль приманки именно старый полуброненосный фрегат не просто так. Что касалось корабля – то, в отличие от того самого «Варяга», он мог похвастать изрядной броневой защитой, которая лишь улучшилась после проведенной модернизации, так что крейсер обладал куда большей стойкостью к фугасным снарядам бывших причиной выбытия огромной части экипажа бронепалубного крейсера. Вдобавок, в результате проведенного перевооружения «Память Азова» мог вести на борт огонь из полудюжины 120-мм скорострелок и трех 203-мм орудий, пусть последние и относились к устаревшему образцу конструкции Бринка 1885 года. Что поделать? Из всех броненосных старичков ни один так и не получил новые восьмидюймовки. Даже на «Адмирале Нахимове» все расстрелянные при испытаниях СУАО орудия главного калибра пришлось заменить на таковые же снятые с черноморских канонерских лодок. Вообще, в результате перевооружения и довооружения тройки старых броненосных крейсеров лишь тихоокеанские «Кореец» и «Маньчжур» сохранили свои 203-мм орудия, всем же прочим их одноклассникам пришлось довольствоваться старыми шестидюймовками Бринка, коих оказалось в избытке после замены их на крупных кораблях, где на 120-мм, а где и на 152-мм орудия Канэ. Не смотря на все прилагаемые усилия, промышленность попросту не успевала производить потребное вооружение в нужных объемах, вот и использовали то, что имелось в наличии.

Также не стоило забывать о проходившем по уровню ватерлинии бронепоясе. Пусть не полный, пусть из устаревший на пару поколений брони, он все-таки имелся, и это было лучше, чем ничего. И что тоже являлось немаловажным фактором – этот старый корабль было попросту не жалко потерять, пойди все задуманное вкривь и вкось. Во всяком случае, не так жалко, как один из новых бронепалубников. И то же самое можно было сказать о его командире. Капитан 1-го ранга Руднев являлся отличным командиром мирного времени. Не самым лучшим, но и далеко не худшим. К тому же, в тот раз он не спустил флаг. Но и не предпринял действительно активных действий направленных на спасение вверенного ему корабля. В общем, офицером он был признан хорошим, но не способным на столь потребные в военное время решительные самостоятельные ходы, а потому оказался отнесен к списку не сильно сберегаемых кадров, как бы бесчеловечно это ни звучало.

Справедливости ради можно было сказать, что подобных ему офицеров и адмиралов в Российском Императорском Флоте имелось в избытке. К сожалению, сама система отбора и воспитания кадров оказалась направлена на выпестовывание именно такого типа людей. И сломать ее в одночасье не представлялось возможным, как и подготовить замену из тех, кто имел воинскую жилку. Потому к началу войны, во избежание ненужных внутренних конфликтов, приходилось очень аккуратно подводить людей к тем командным должностям, на которых они могли раскрыть себя во всей красе или хотя бы не так сильно напортачить, как могли бы.

Когда-то давно и сам Лушков был ничуть не лучше. Лишь события, последовавшие за гибелью «Русалки», создали из него по-настоящему боевого офицера. Офицера, что многие годы готовился к противостоянию с достойным противником и сейчас, вместо того, чтобы стоять на мостике своего корабля, вынужден был сделать все возможное, чтобы отправить на смерть сотни русских моряков, оставаясь при этом в безопасности. Протопопов строго-настрого запретил ему проситься на борт крейсера, когда тот выйдет навстречу противнику. Потому оставалось ограничиться лишь передачей пароля, да удостовериться, что Руднев вскроет нужный пакет, уже давно хранившийся в капитанском сейфе.

Итогом весьма продолжительной беседы стало то, что Николай Михайлович ныне наблюдал с борта изрядно задержавшегося в порту китобоя. В 15:40 канонерская лодка «Кореец» полностью выбрала якорь и, дав малый ход, начала потихоньку выползать с рейда порта Чемульпо, отправляясь в путь, завершить который, ей уже было не суждено. О чем, правда, на борту канонерки в этот момент знали лишь четыре человека – командир, старший помощник, артиллерийский и минный офицеры. Все они днем ранее были вызваны на борт «Памяти Азова», где, под роспись о неразглашении, ознакомились с содержимым секретного пакета. Война! То, чем пахло в воздухе вот уже многие месяцы, все же случилось – Япония без какого-либо предупреждения начала военные действия против России, по словам Лушкова захватив к данному моменту, как минимум, один пароход под русским флагом. Но куда более интересной и одновременно страшной новостью стало приближение к Чемульпо целого отряда японских крейсеров, сопровождающих авангард сил вторжения. Крейсеров, чьей задачей, помимо прикрытия десанта, являлось склонение к сдаче, либо уничтожение российских кораблей. Именно на соединение с этим отрядом минувшей ночью ушел японский стационер, дабы добавить свои орудия в бортовой залп. И этот самый залп первой должна была прочувствовать на своей стальной шкуре мореходная канонерская лодка.

От одной мысли, что командование уже давно списало их, намереваясь специально подставить под огонь целой эскадры, превосходящей даже ту, что когда-то разгромила Бэйянский флот, непроизвольно сжимались кулаки, а на лицах начинали ходить желваки. Но это был приказ. Приказ, который следовало, либо выполнить с честью и с большей долей вероятности погибнуть, либо проигнорировать, тем самым сохраняя собственные жизни, платой за что, несомненно, было бы все, чего офицеры добились за года службы.

Позора, от которого не смогли бы отмыться даже их потомки, не пожелал никто. Хорошо еще, что на подготовку дали целые сутки, в течение которых с борта канонерки на пришвартовавшийся к ее борту «Командор Беринг» успели сгрузить все, что не пригодилось бы в битве. Да и лишних людей на борту не осталось – всех, кто не пригодился бы в скоротечном бою, составленным на скорую руку приказом временно переводили в отряд охраны посольства, тем самым сокращая экипаж на шестьдесят три человека. Естественно, у матросов вызывало немалое недоумение убытие с корабля даже всех коков. Впрочем, держать ответ перед командой капитан 2-го ранга Беляев не посчитал нужным, отговорившись полученным от Руднева приказом. Да и времени на это не осталось – не смотря на круглосуточный аврал, ставший возможным лишь благодаря временному откомандированию в помощь сотни моряков с «Памяти Азова», последний ящик с корабельным имуществом передали на борт китобоя за полчаса до снятия с якоря, после чего катамаран поспешил отойти вглубь рейда.

Естественно, пересудов было не избежать. Даже не имея семи пядей во лбу, представлялось возможным осознать, что корабль готовят не столько к переходу, сколько к бою. Ведь для перехода вряд ли могли понадобиться забитые песком мешки, коими оказались обложены, как орудия, так и рубка, а вот деревянная мебель, в числе всего прочего, наоборот – была бы не лишней. Среди нижних чинов то и дело начинался спор, куда именно пойдет корабль – вновь усмирять китайцев или на сей раз корейцев, хотя бы в тот же Пусан, где в достатке имелось российских интересов, а вот боевых кораблей не было вовсе. Причем, последняя версия с каждым часом находила все больше сторонников, поскольку на остающемся в Чемульпо «Памяти Азова» также параллельно велись работы по приведению корабля к бою. Но, кто бы что ни говорил, официальной версией выхода «Корейца» была доставка корреспонденции в Дальний от посланника России в Корее, действительного статского советника, Павлова, что уже пару недель не мог связаться с городом по телеграфу. Сами телеграммы к отправлению принимались без каких-либо проволочек, но вот отсутствие хотя бы одного ответа, в свете сложившейся взрывоопасной обстановки, заставляло его изрядно нервничать.