Александр Афанасьев - Час негодяев
– Так точно.
– Грузишь и дуешь в аэропорт. Там спросишь комендача, полковника Никольского. Сдашь ему под роспись пленных и обратно… Ништяки не сдавай, заныкай куда-то. Нигде не задерживайся…
– Так точно. Тащ подполковник, там еще блоки какие-то. Машины под завязку набитые.
– Видел. Я уже фейсов вызвал, пусть разбираются. Приказ понял?
– Так точно.
– Бегом…
Какое-то время сержант лежал на земле, потом его с двух сторон подхватили под руки, повели и втолкнули в высоченный грузовик, стоящий на дороге. Внутри грузовик был бронированный, скрытое бронирование под тентом.
– Шесть!
– Последний.
Глаза немного отошли, полог тента был открыт, и он видел всё – колышащийся белый свет над дорогой, дым где-то вдалеке, дорогу, стоящий позади русский бронированный джип с пулеметом, на нем, на высоком хлысте антенны, был странный флаг. Не бело-сине-красный, русский, а черно-желто-белый…
– Трогаем!
Кто-то постучал в кабину водителя, бронированная машина начала разворачиваться на шоссе. Ее сильно качнуло, когда она переползала через разделительную полосу. Потом машина, взревев мотором, пошла вперед. Позади оставались русские, захваченная колонна, набитая совершенно секретной аппаратурой перехвата и слежения. Сегодня у русских хороший день.
– Что слышно?
– Говорят, десантура уже к Банковой прорвалась.
– П…ц бандерлогам…
– Да… щас с ними за всю их фашню разберутся. Кто не скачет, то москаль, на… Вот они-то у нас поскачут…
– Повзор!
– Я!
– Метлу привяжи.
– Есть…
– И за «мясом» следи. Сбежит еще…
– Так точно…
«Мясом» русские десантники почему-то называли натовцев.
Два года спустя.
Поезд Киев – Днепропетровск.
7 июня 2019 года
С чего начать…
В теории игр есть такое понятие игра – с нулевой суммой. Это значит, что в конце игры все остаются при своих. Это то, чего так громогласно боятся европейские политики и интеллектуалы – игры с нулевой суммой. Как во времена холодной войны. Но все их страхи означают, что они ни черта не знают про Украину. На Украине игра всегда заканчивалась с отрицательной суммой. Когда теряли все. Что в девяносто первом, когда Украина последовательно рвалась на волю, когда провозглашала независимость и получила в итоге самое страшное падение производства во всем СНГ. Что в две тысячи четвертом, когда скандировали «Ищенко, Ищенко», не зная о том, что все уже давно решено, посты поделены, и Конституция-2004 – это гарантия того, что ничего не изменится. И Ищенко, тот самый Ищенко, за которого мерзли и не спали ночами, за которого агитировали, подписал «понятийку» – негласный пакт о том, что все будет по-прежнему. Что в две тысячи четырнадцатом, когда рывок в Европу обернулся гражданской войной и еще более наглой, коррумпированной, беспринципной владой, нежели та, в борьбе с которой погибла Небесная сотня.
Когда все это началось? В девяносто первом, с самого начала независимости, когда первым президентом выбрали бывшего первого секретаря украинского комитета партии? В девяносто четвертом, когда во власть пришел Кучма, снискавший сомнительную славу отца украинской коррупции? В двухтысячном, когда страна оказалась на грани государственного переворота и «белорусского сценария», но сумела не допустить его, как потом оказалось – ради двух Майданов и гражданской войны. В две тысячи четвертом, когда были заложены основы открытого противостояния Запада и Востока? В девятом, когда прошли выборы и действующий президент получил пять процентов голосов, а Восток страны – реванш за 2004 год? В четырнадцатом, когда на Евромайдане пролилась кровь Небесной сотни, но так ничего и не изменилось? В пятнадцатом, когда на выход рванул Крым, а потом и Донбасс, но не успел?
Я не знаю.
Что здесь делаю лично я?
Если сказать, что я выполняю приказ, – это будет ложью. И прежде всего – ложью самому себе. Сказать, что заставили… это вообще бред, никто и никогда меня не мог заставить. Я прохожу здесь очередной круг своего личного ада. Того ада, который выбрал себе я сам. И никогда не жалел об этом.
Поезд на Днепропетровск, «Днепр», как тут его называют. Скоростной «Интерсити», идущий почти без остановок…
Я сижу в кресле и не работаю на ноуте, не смотрю кино на планшете, а просто смотрю в окно.
Впереди очередной город. В котором в очередной раз придется начинать все с нуля…
Нескончаемая кинолента окна…
И жизнь как ускоренная перемотка этой проклятой ленты…
Мне довелось жить в четырех главных городах бывшего Советского Союза… Я родился и вырос в Ленинграде, там же начинал службу. Жил в Минске и закончил там Высшую школу КГБ. Служил, а потом занимался бизнесом в Москве.
Но меня почему-то всегда тянуло в Киев…
Если брать по порядку, то Санкт-Петербург – город моего детства. Да, да, отойдите за поребрик. Родился я не в самом лучшем районе, на Васильевском острове, тогда его прозывали «Васька». Это сейчас там все снесли и элитную недвижку строят, а тогда… Но каким-то чудом я не связался с дурной компанией, не влип в историю, не заработал судимость, которая в рабочих районах почти норма. Возможно, сыграла роль спортивная секция, в которую меня отдали, – я с детства занимался стрельбой, а этот спорт сильно дисциплинирует, он не требует особой силы, но дисциплина должна быть идеальной. Потом я поступил на юридический факультет Ленинградского университета, учился у профессора Собчака, затем мне предложили работать в КГБ. Там были свои особенности, поэтому меня сразу перевели в Москву, и в Ленинграде, который потом стал Санкт-Петербургом, я бывал редко и недолго.
Ленинград… кстати, название Санкт-Петербург мне не нравится, думаю, лучше всего этому городу подошло бы название Петроград. Он запомнился мне мостами, неспешно текущей водой, улицами и переулками, и ленинградскими дворами… таких не было даже в Москве… вот почему, кстати, в армии московских ненавидят, а питерских – нет. Это город, полный истории, мифов и тайн, город со своей историей и культурной традицией, в нем можно встретить обычных и в то же время очень необычных людей. Когда у отца получилось поменять квартиру, как – лучше не спрашивайте, – мы переехали в район намного лучше, центральный, и я доучивался в школе, с верхнего этажа которой был виден купол Исаакиевского собора. До сих пор помню эту картину – конец мая, итоговое сочинение, открытое окно и купол Исаакия на фоне грозового неба.
Москва… мне не нравилась ни тогда, ни сейчас. В Москве никогда не любили ленинградских. Москва первой стала торгашеским городом. Когда я переехал в Москву, а в московском УКГБ в некоторых подразделениях работали не только москвичи, то меня всегда поражала грязь в этом первом городе страны. Грязь могла быть в самом неожиданном месте, прямо в центре, – и ее никто не убирал. Как так можно? Складывалось впечатление, что живущие здесь люди как будто живут в деревне, где раскисшая хлябина – норма, и они не уважают ни себя, ни свой город. Ну, ладно, в Ленинграде тоже не идеально было, но, по крайней мере, на улицах поддерживался порядок, и поддерживали его сами горожане. А в Москве… помню, я шел от метро в понедельник, а в выходные, видимо, выбросили какие-то овощи в продажу. Ломаные ящики, гнилые и раздавленные ногами овощи – их просто сгребли в кучку и оставили. Как так можно…
Впрочем, Москва всегда была гигантским пылесосом, втягивавшим в себя самых разных людей. Если в Ленинграде даже рабочая традиция была еще с дореволюционных времен, то в Москве…
Ладно, пропустим.
Потом я заработал в Москве большие деньги. Но так и не научился любить этот город. Огромный, шумный и чужой.
В Минске я жил, пока учился в Минской школе КГБ, то есть меньше, чем в любом другом городе из оставшихся трех. Но Минск я успел понять. Хороший, правда, простоватый город, без традиции – хорошей или плохой. Широкие проспекты, богато построенные дома, но есть и старая застройка, совсем провинциальная, правда. Хорошие люди… почему-то я не могу вспомнить ни одного минчанина, которого назвал бы плохим человеком. Чисто и уютно – еще при СССР это был очень чистый и аккуратный город. Самый большой из провинциальных, я бы так его назвал. Минчане, не обижайтесь – Москва, к сожалению, тоже провинциальный город. Город, в который стекается провинция. Но в Минске нет той заносчивости, спеси и хамства, которое есть, к сожалению, в Москве.
Но меня почему-то все равно тянуло в Киев…
Киев был словно заноза. Город, где я работал. Город, где я жил. Город, где я встретил единственную женщину, которую полюбил по-настоящему.
Город, для которого я стал врагом…
