Наталья Игнатова - Последнее небо
Он прикидывал про себя так и этак, сколько у него шансов в прямой стычке. Зверь сказал, что в случае неповиновения будет стрелять. Значит, он вооружен. Это странно, конечно, учитывая, что закон запрещает хранение и ношение оружия всем, кроме полицейских. Но на фоне всего случившегося странности как-то блекли. Итак, прямая атака? Из кресла? Это будет нелегко, однако попробовать стоит.
Зверь даже с виду легче. Наверняка на скорость и гибкость он привык полагаться больше, чем на силу.
«И, кстати, ростом тоже не удался», — с непонятным удовлетворением отметил отец Алексий, разглядывая деревянные кружева стен. Он запомнил витки резьбы, на которые улыбчивый страж опирался плечами, и примерился к ним сам. Результат порадовал.
А ведь из кресла казалось, что Зверь куда выше.
Воистину не верь глазам своим, когда смотришь снизу.
И не лезь в драку, пока не поймешь, с кем имеешь дело. Мысленно священник щелкнул себя по носу за излишнюю самоуверенность. Да, Зверь невысок, да, он легче и, без сомнения, слабее физически, но нельзя сказать наверняка, насколько он быстр и что может предпринять. Посмотреть бы, как двигается этот красавец! Просто посмотреть. А уж потом можно будет делать выводы.
Солнце поднималось все выше. Тонкие золотые струны протянулись через комнату от окон к двери. В горячем свете радостно плясали сверкающие пылинки.
Отец Алексий снова, в который уже раз, прошелся по комнате. Без особой цели. Он наметил себе приблизительный план действий и сейчас обдумывал детали, а размышлять на ходу было проще, чем сидя. На воплощение задуманного требовалось время, терпение и капелька безрассудства. Если честно, то не безрассудства, а совершеннейшей безмозглости, но, коли уж приходится выбирать между смертью и смертью, лучше погибнуть, пытаясь спастись, а не сидеть без дела. Итак, безрассудства хватает, терпением священник должен обладать практически безграничным — должность такая, что же до времени, надо полагать, его хватит.
В восемь утра пленник сидел в кресле, положив руки на округлые подлокотники. Он снял рясу и подрясник, оставшись в удобных свободных брюках и не стесняющем движений джемпере, и теперь уже меньше походил на добродушного кота. А на священника не походил вовсе.
Пока отец Алексий был в рясе, бородка и длинные, собранные в небольшой хвост волосы безошибочно и четко указывали на его сан, на особое положение в мире. Да и внешность соответствовала: доброе, круглое лицо; внимательные глаза, тоже добрые, понимающие такие; добродушная полнота — грех чревоугодия из тех, с которыми трудно бороться. Люди встречают по одежке, что правда, то правда. И почему-то недолюбливают прихожане стройных попов. Может, из-за детских штампов? Бабник Арамис, безжалостный хитрец Ришелье, маньяк Савонарола…
Каким чудом полнота превратилась в текучие мускулы? Как на круглом лице оформились рубленые углы скул? И почему из добрых черных глаз глянула Великая Степь? Или в рясе было все дело? В одной лишь рясе?
Священник исчез. Развалившись в глубоком кресле, ожидал прихода Зверя спокойный, как каменное изваяние, мертвоглазый степной воин.
Такими вот равнодушными, безжалостными, нечеловечески хладнокровными являлись они мирным жителям мирных городов почти тысячу лет назад. Жгли, насиловали, убивали. Появлялись из ниоткуда и исчезали в никуда, в безграничное ничто великих степей. Таким предстал перед убийцей православный священник Вознесенской церкви, всего за год работы прослывший человеком если не святым, то уж, во всяком случае, отмеченным благодатью.
Деревянная пластина на дверях, украшенная резным цветком, повернулась, открыв зарешеченное окошко. Потом кракнул замок. И дверь отворилась.
— Почему же христианин? — поинтересовался Зверь, вкатывая в комнату легкую тележку на колесиках. — Роль шамана подошла бы вам больше. Я надеюсь, вы не настаиваете на утреннем кофе? Чай намного полезнее.
— Не настаиваю, — священник поднял брови, когда снял салфетку с пластиковой тарелочки. К чаю были горячие маленькие булочки. Джем. Черная икра. И масло в пластиковой же масленке.
— Я полагал, нас в доме только двое.
— Двое, — кивнул Зверь. — Но я же не совсем безрукий.
Это настолько не походило на него. Эти горячие, мягкие булочки и недавнее обещание убить настолько не сочетались, что степняцкая невозмутимость покинула отца Алексия.
— Однако. — Он покачал головой. — Присоединитесь?
— Благодарю, — Зверь был уже в дверях, — но я позавтракал. Столик оставьте у дверей. Я зайду за ним через полчаса. Вам лучше быть к тому времени в этом же кресле. Приятного аппетита.
И вновь закрытая дверь.
Отец Алексий, поморщившись, оглядел пластиковый ножик. Срок жизни таких — те самые полчаса, что Зверь отвел ему на завтрак. Потом нож истает. Рассыплется в пальцах мягкой трухой. Обидно. Но странно было бы ожидать, что ему принесут стальной тесак, равно удобный как для рубки, так и для колющих ударов. Тем более что к намазыванию масла и разрезанию мягкой сдобы оные тесаки совершенно непригодны.
Зверь. Претенциозное прозвище. Не от большого ума берут такие. А речь у него правильная. И лексикон, кажется, не так уж беден. Впрочем, ум и богатство словарного запаса — вещи, зачастую никак между собой не связанные.
Зверь. Совершенно неприметное лицо. Волосы темные. Высокий… Нет, он только кажется таким. Двигается хорошо, правильно двигается, со спокойной грацией сытого хищника.
Ведь только что был здесь, а вспомнить удается лишь детали, которые никак не складываются в единый облик. Или образ. Серое скользящее пятно, облако тумана, меняющее очертания. Глаза… Мгновенное столкновение взглядов в машине. Отражение в зеркале заднего вида. И потом провал. Что же это было такое? Газ? Наркотик? Отсюда и головная боль как постэффект, и память сбоит.
Что ж, есть три дня на то, чтобы обо всем подумать и во всем разобраться. А если не во всем, так хотя бы в самом главном, в жизненно важном, в том, как выбраться из этой роскошной тюрьмы.
Размышления ничуть не помешали отцу Алексию отдать должное завтраку. Неизвестно еще, каким этот Зверь был бойцом, но поваром он оказался отменным.
А из окон-бойниц видно было лишь синее небо да верхушки косматых сосен.
Олег сидел в зале, возле камина, смотрел сквозь распахнутую дверь на залитую солнцем полянку и меланхолично размышлял.
Он знал, что священник наверху, в тюремных покоях, занят сейчас тем же самым. Обстановка несколько другая. Мысли другие. Но дело-то не в этом, дело в процессе. Оба мыслят. И оба о странностях, что случились с ними за несколько прошедших часов.
Священник! Православный! Батухан в реалиях современности. Покончить бы со всем этим поскорее! Но магистр желает отложить церемонию. Сейчас ясно уже, что предположения Олега относительно «Черного Ритуала» подтвердились полностью. Можно не беспокоиться хотя бы о том, почему вдруг потребовал глава Ордена смерти именно этого, конкретного святого отца. Алексия Чавдарова. Ведь знал же, не мог не знать, и забыть не мог, кто он, этот самый отец Алексий, и что он для Олега. Да и для магистра, если уж на то пошло.
А с ритуаловцами, значит, возникли сложности. Это тоже понятно. И такое случалось. Ребятки боятся идти на чужую церемонию, они пока что считают себя серьезными конкурентами Ордену и намысливают всякое разное. Тех ужасов, которые их здесь на самом деле ждут, лишенные фантазии мозги юных демономанов все равно не придумают.
Три дня в одной клетке с Сашкой Чавдаровым. А твои-то мозги, экзекутор, фантазии отнюдь не лишенные, могли измыслить подобное?
И надо же было так неосторожно представиться. Подставиться. Конечно, священник никогда не узнает его. Нереально это. Десять лет прошло. Тогда они оба были еще детьми. Один только-только начал убивать. Второй… мечтал стать рейнджером. Космическим десантником. Жизнь вывернула все на свой лад. Впрочем, Олег-то убийцей остался…
Не узнает. Имя — ничто. Тем более что очень уж похоже это имя на претенциозную кличку, на прозвище дурацкое. А тот Зверь, что дружен был когда-то с Сашкой Чавдаровым, тот чудесный мальчик с пепельными волосами и большими раскосыми глазищами, — он умер давно. Ах, какая это была грустная и страшная история…
Три дня в одной клетке.
Не стоило браться за это дело. С самого начала ясно было, что плохо оно пахнет. Где же твои принципы, экзекутор? Или хотя бы где твое отсутствие принципов, замешанное на инстинкте самосохранения? Ты наркоманом стал. В этот раз волки не успели поохотиться вволю, и ты голоден, палач. Тебе хочется крови. Боли чужой. Страха. И силы, своей, прибывающей с каждым мгновением долгого, бесконечно долгого умирания жертвы на алтаре.
И сейчас ты ругаешь себя только потому, что три чужих жизни забрал этой ночью, потому, что ты получил три посмертных дара. Плохоньких. Слабеньких. Дрянных. Но получил. Семейка алкашей и богатый старик. Не бог весть что, однако достаточно, чтобы утолить жажду, позволить рассуждать разумно.
