Майкл Гелприн - Кочевники поневоле
К полудню распогодилось, небо стало безоблачным, зависший в зените Нце смотрелся начищенной серебряной пуговицей на голубом мундире. Из леса доносилось щебетание ноябрянок, мелких пёстрых пичуг, живущих только в ноябре и перемещающихся вместе с ним. Было ноябрянок великое множество, стайки то и дело взлетали с еловых и сосновых ветвей и тянули на восток.
Снежана направилась к шатру, в котором содержали пленных. Огороженный кольями с натянутыми на них верёвками, он расположился точно по центру лагеря. Трое декабритов с закинутыми за спину винтовками несли сторожевую службу. А точнее, бездельничали, изредка перебрасываясь ленивыми фразами.
– Привет, красавица, – заулыбался при виде Снежаны долговязый рыжий Илья. – Мы тут с ребятами как раз спорим, вернётся тот толстомясый или пробросит своих приятелей и придётся их пристрелить.
– И на что спорите?
– Пока не решили. Будь моя воля, я бы их всех пострелял прямо сейчас. Охота же Фролу кормить этих дармоедов и охранять, чтобы, не дай бог, не сбежали.
Снежана внезапно ощутила злость. Ещё вчера она бы, не думая, согласилась. Однако сегодня мысль расстрелять пленных показалась ей дикой и подлой. Не из-за черноволосого субтильного красавчика же. Изнеженного белоручки с упрямыми глазами. Впрочем, белоручка, наверное, ни при чём: по слухам, октябриты корячились на полях не меньше, чем люди декабря – на охотах, рыбалках и ловлях. Так из-за чего же, получается, она вдруг прониклась нелепым гуманизмом?..
Снежана подняла глаза. Курт Бауэр стоял у входа в шатёр и, закусив губу, смотрел на неё. Поспешно потупился, стоило их взглядам встретиться. Затем вновь вздёрнул голову и опять посмотрел – в глаза, пристально и внимательно. И улыбнулся. Сначала несмело и едва заметно, потом, сверкнув двумя рядами ровных белых зубов, заулыбался уже приязненно, задорно и радостно. А затем, не отводя взгляда и легко ступая по крытой жухлой ноябрьской травой и палыми листьями земле, двинулся к ней.
Снежана внезапно покраснела. Она почувствовала, как жаркая волна прокатилась внизу живота, поднялась по груди, омыла сердце и схлынула, оставив его бьющимся учащённо и гулко, так, что отзывалось в висках.
– Фью, – присвистнул рыжий Илья. – Ты погляди на этого октябрьского жеребчика. Чего лыбишься?! – крикнул он Курту и шагнул вперёд, встав между ним и Снежаной. – Когда с ножом на меня сигал, не лыбился, сволочуга. Не сбей я тебя с копыт, так бы и зарезал, а, октябрьское дерьмо? Тот сопляк, твой дружок, тоже собирался меня зарезать. А потом передумал и лишь визжал, как свинья, издыхая.
Курт остановился, кровь бросилась ему в лицо, улыбка слетела, как не бывало.
– Дерьмо – это ты, – медленно и нарочито спокойно проговорил он. – И такие, как ты. Мы не сделали вам ничего плохого. Ни я, ни Адольф Хайнеке, которого ты вчера зарезал. Ни мой брат, которого такая сволочь, как ты, застрелила в прошлом году. Ни мои родители, которых убили тоже. Ты бандит и вор, ты…
Илья рванул со спины винтовку, на лету передёрнув затвор, вскинул к плечу.
Не отдавая себе отчёта в том, что делает, Снежана метнулась вперёд, толкнула Илью в предплечье и в следующий миг кулаком снизу вверх подбила ствол. Треснул винтовочный выстрел, предназначенная октябриту пуля ушла в небо.
– Ты, ты… – задыхаясь, выталкивал из себя слова Илья. – Думаешь, я это так оставлю? Я…
Он осёкся. Шумно выдохнул, забросил винтовку за спину и, отмахивая рукой, зашагал прочь.
Снежана повернулась лицом к октябриту. Курт Бауэр даже не шелохнулся, он лишь презрительно кривил губы, да кровь отлила от лица, сделав его матовым.
– Что происходит? – вывернулся из-за полога командирского шатра Фрол. – Что за стрельба?
– Ничего. – Снежана уняла сбившееся дыхание. – Этот октябрит повздорил с Ильёй. Я его забираю.
– Кого? Илью? – Фрол потряс головой. – Куда забираешь? Зачем?
– Твоего Илью черти пускай забирают. Я беру этого октябрита и за него отвечаю. Хоть головой, хоть чем. Будет жить в нашем шатре, в мужской половине, гостем. С Медведем они поладят.
– Ты с ума сошла. Этот октябрит пленный, заложник.
– Фрол, – Снежана усилила голос. – Я не хочу, чтобы завтра утром его нашли мёртвым. Что почти наверняка случится, учитывая нрав твоего рыжего приятеля.
– Отставить. Пленный останется здесь. А с Ильёй я поговорю.
– Со своим Ильёй можешь говорить сколько угодно. И о чём угодно. Этого октябрита я беру под свою руку. Хочешь ты этого или не хочешь. Если моего слова недостаточно, за него поручится Медведь. Всё на этом. Пошли, Курт.
На следующее утро Медведь предложил поохотиться.
– Зимних зверей на этой земле ещё нет, – объяснил он Курту. – Они придут вслед за первыми декабрьскими кочевьями. Так что о шкуре снежного волка или ледяной росомахи и думать забудь. Однако у нас неплохие шансы настрелять зайцев или подбить дикого трирога, а то и кабана.
– Ты что же, приглашаешь меня с собой? – недоверчиво спросил Курт. – И дашь мне ружьё? Не боишься, что я пристрелю тебя и уйду в октябрь?
Медведь раскатисто расхохотался.
– Снежанка, поди сюда, – отсмеявшись, позвал он. – Послушай, что говорит этот парень. Я пригласил его поохотиться на ноябрьскую дичь вместе с нами. А он спрашивает, не опасаюсь ли я, что он меня пристрелит, и, видимо, тебя заодно. И драпанёт к себе в октябрь. Серьёзно так спрашивает. Ну, не умора?
Снежана откинула загораживающий вход в мужскую половину полог.
– Собирайтесь уже, весельчаки, – сказала она сердито. – Другой темы, кроме смертоубийства, не нашли? Ты, кстати, Курт, имел прекрасную возможность нас обоих зарезать ночью и уйти в октябрь или куда пожелаешь. Что ж не воспользовался?
– Простите. – Октябрит покраснел, сдул волосы со лба, затем улыбнулся: – Сказанул, не подумав, спросонья. Так когда мы выходим?
– Другое дело. – Снежана улыбнулась в ответ, серые глаза залучились, на щеках появились ямочки. – Выходим сразу после завтрака. Поднимайтесь. Я, пока вы тут давили подушки, зайчатины нажарила.
Из лагеря вышли, когда Нце уже преодолел половину пути от восточного горизонта к зениту. Лес, поначалу редкий, боровой, хвойный, через короткое время стал смешанным, загустел и потемнел. Гнутые сутулые берёзы пробились между строем лапчатых елей, заплели ветви с облетевшей листвой вокруг стволов пряной сосны. Местность пошла под уклон, белый сухой мох сменился ползунами и папоротниками, те – вересковыми зарослями, а они, в свою очередь, жёсткой болотной травой.
В пути молчали. Медведь грузно топал впереди, Курт в десяти шагах за ним вслед. Несколько раз он оглядывался, у Снежаны сладко ёкало под сердцем и отзывалось внизу живота, когда их взгляды встречались. Это было удивительно и совсем не так, как с Фролом или с другими парнями до него. С ними всё было просто – короткое ухаживание, недвусмысленное объяснение, этакая декларация намерений, а затем запахнутый полог шатра, неуклюжие поцелуи в темноте, торопливые объятия и быстрая, едва ли не физкультурная любовь. Это и любовью-то назвать было трудно – так, походное соитие, частица чужого тепла между вчерашней откочёвкой и завтрашней.
Снежана представила, как бы это произошло у неё с Куртом. По-другому, совсем по-другому, понимала она, закусив губу и глядя ему в спину. Он не стал бы торопиться, и она бы не стала. Он… у Снежаны внезапно закружилась голова, помутилось в глазах и внизу неожиданно стало влажно. Девушка решительно мотнула головой, отгоняя морок. Выругала себя – грубо, грязными, отвратительными словами, чтобы по сердцу, чтобы наотмашь. Не хватало только расчувствоваться, распустить слюни и сопли, да влюбиться в этого задохлика, в октябрита, во врага.
Когда, наконец, почва под ногами влажно, с хлюпаньем и чавканьем, стала пружинить, Медведь сказал, что пришли. Кабанья тропа проходила здесь – по краю болота, спускающегося на севере к проточным ручьям и заводям. По этой тропе на водопой шли матёрые секачи, трусили резвые подсвинки, гнали перед собой выводок поросые самки. Валить непременно следовало вожака, и валить сразу, наповал, чтобы не позволить ему, подраненному, с утроенной от ярости силой настичь и растерзать стрелявшего.
Остаток дня провели в молчании, давая лесной живности привыкнуть к посторонним, исходящим от людей запахам. Впрочем, кабанью тропу обитатели леса предпочитали обходить стороной, лишь дважды вдалеке сиганул через неё рогатый заяц, да пересекла, извиваясь, чёрная с зелёным отливом болотная гадюка.
Кабаны появились под вечер, когда Нце уже наполовину скрылся за горизонтом. Их недаром прозвали волковатыми – наклонив щетинистую, продолговатую башку, выставив широченный покатый лоб и поводя удлинённым сплюснутым носом, будто принюхиваясь, секач споро рысил по тропе во главе стада.
Распластавшийся на куче валежника Медведь подобрался. В пяти шагах слева застыла, уперев ствол в комель корявого пня, Снежана. Справа, из-за развесистого черничного куста, наводил на тропу ружьё октябрит.
