Сьюзен Коллинз - Воспламенение

Я думаю, что мой язык словно заморожен, и я совершенно точно не могу произнести ни слова, таким образом, я удивляю саму себя, когда отвечаю уверенным голосом:

— Да, полагаю, так мы сэкономим время.

Президент Сноу улыбается, и я впервые обращаю внимание на его рот. Я ожидаю увидеть змеиные губы, не произносящие ни слова. Но они чрезмерно полны, а кожа будто натянута. Я задаюсь вопросом, был ли его рот изменен, чтобы сделать его внешность более привлекательной. Если да, то это была пустая трата денег и времени, потому что это не помогло.

— Мои советники предупреждали меня, что с вами может быть непросто, но вы же не планируете ничего подобного? — спрашивает он.

— Нет, — отвечаю я.

— Так я им и сказал. Я сказал, что любая девчонка, которая прошла через столько, чтобы выжить, не собирается выбрасывать это все на ветер. К тому же, у нее есть семья, об этом надо хорошо подумать. Ее мать и сестра. И все эти… кузены.

По тому, как он произносит слово «кузены», я могу с уверенностью сказать, что он знает, что с Гейлом у нас совершенно разные генеалогические деревья.

Ну вот, все карты раскрыты. Возможно, так даже лучше. Я не люблю неоднозначные угрозы. Предпочитаю знать все наперед.

— Давайте присядем. — Президент Сноу садится за большой стол из отполированного дерева, за которым Прим делает домашнюю работу, а мама подсчитывает бюджет. Так же, как и на весь наш дом, он не имеет прав на это место. Хотя, конечно, на самом деле имеет. Я сажусь перед столом на один из резных стульев с прямой спинкой. Он сделан для кого-то более высокого, чем я, потому что до пола я достаю только кончиками пальцев ног, и то с трудом.

— У меня проблема, мисс Эвердин, — говорит президент Сноу. — Проблема, возникшая как раз в тот момент, когда вы вытащили те ядовитые ягоды на арене.

Это был тот момент, когда я предположила, что если распорядителям Игр придется выбирать между тем, чтобы мы с Питом совершили самоубийство и, соответственно, не осталось бы ни одного победителя, и тем, чтобы оставить двух выживших, они выберут второй вариант.

— Если бы у главного распорядителя Игр — Сенека Крэйна — была хоть капля мозгов, он бы растер вас в парашек прямо на арене. Но у него тогда были несчастные романтические чувства. Как и у вас. Можешь предположить, где он сейчас?

Я киваю, потому, что то, как он это говорит, не оставляет ни единого сомнения — Сенека Крэйн был казнен. Запах роз и крови стал гораздо более ощутим теперь, когда нас разделяет лишь стол. Роза прикреплена к кармашку пиджака президента Сноу, но, полагаю, запах генетически усовершенствован, потому что он похож на сильный аромат цветочных духов. Что же касается крови… Я не знаю.

— После этого нам не мешало уже ничего, но мы позволили вам закончить разыгрывать ваш небольшой сценарий. И вы были довольно хороши в роли безумно влюбленной школьницы. Люди в Капитолии поверили вам на все сто. К сожалению, не все в Дистриктах попались на ваш крючок, — говорит он.

Видимо, на моем лице вспыхивает по крайней мере тень замешательства, потому что он замечает это.

— Этого вы, конечно, не знали. У вас нет доступа к информации о том, что происходит в других Дистриктах. В некоторых из них люди рассмотрели вашу уловку с ягодами как акт неподчинения, а вовсе не акт любви. И если простая девчонка из Двенадцатого Дистрикта может бросить вызов Капитолию и выйти оттуда целой и невредимой, что может помешать им сделать то же самое? — продолжает он. — Что может помешать, скажем, восстанию?

Около минуты требуется мне, чтобы осознать его слова, после чего весь кошмар ситуации обрушивается на меня своим огромным весом.

— Были восстания? — спрашиваю я, одновременно холодея от ужаса и ощущая восторг от возможностей.

— Пока нет. Но будут, если ничего не предпринять. А восстания, как известно, приводят к революции. — Президент Сноу потирает место над левой бровью. То самое место, где у меня бывают головные боли. — Вы хоть представляете, что это значит? Сколько людей погибнет? Что ожидает тех, кто останется? С Капитолием лучше не иметь разногласий, поверьте мне, я не преувеличиваю, когда говорю, что если он покажет свою власть, буквально за пару дней все Дистрикты будут уничтожены.

Я озадачена прямотой и даже искренностью этой речи. Будто больше всего их беспокоит благосостояние жителей Панема, ничто не может быть таким далеким от правды. Не знаю, как у меня хватает смелости, но я говорю:

— Это все должно быть очень неустойчиво, раз горстка ягод могла привести к такому.

Возникает долгая пауза, в течение которой он рассматривает меня. Затем он просто говорит:

— Неустойчиво, но не из-за того, из-за чего вы полагаете.

Стук в дверь, и человек из Капитолия заглядывает внутрь.

— Ее мать хотела узнать, не желаете ли вы чаю?

— О, я с удовольствием. С удовольствием выпил бы чаю, — говорит президент.

Дверь открывается шире и входит мама, держа поднос с фарфоровым чайным сервизом, который она привезла в Шлак, когда вышла замуж.

— Поставьте, пожалуйста, здесь.

Он кладет свою книгу в угол стола и указывает в центр.

Мама устанавливает поднос на середину стола. На нем фарфоровый заварной чайник и чашки, сливки и сахар, а также тарелка с печеньем. Оно красиво оформлено яркими цветами, это может быть только работой Пита.

— Какое гостеприимство. Знаете, это даже забавно, как часто люди забывают, что президенты тоже едят, — очаровательно произносит президент Сноу. Хорошо, кажется, это позволило маме немного расслабиться.

— Могу я сделать для вас еще что-нибудь? Я могла бы приготовить что-то более существенное, если вы голодны, — предлагает она.

— О, нет, все просто идеально. Спасибо, — говорит он, очевидно избавляясь от ее. Мама кивает, бросает на меня взгляд и уходит. Президент

Сноу наливает чай нам обоим, наполняя его сахаром и сливками, затем долго помешивает. Я понимаю, что он высказался и теперь ждет моего ответа.

— Я не хотела начинать никакие восстания, — говорю ему я.

— Я вам верю. Но это не имеет значения. Ваш стилист оказался пророком в выборе вашего гардероба. Китнисс Эвердин, огненная девочка. Вы предоставили искру, которую оставили без присмотра. И теперь она может привести к аду, в который превратится Панем, — произносит он.

— Почему вы не убьете меня прямо сейчас? — выпаливаю я.

— Публично? — спрашивает он. — Это бы только добавило топлива в огонь.

— Устройте тогда несчастный случай, — говорю я.

— И кто купится на это? Уж точно не вы, если бы вы были наблюдателем.

— Тогда просто скажите мне, что вы хотите, чтобы я сделала, и я сделаю это, — произношу я.

— Если бы все было так просто. — Он поднимает одно из печений и рассматривает цветок на нем. — Он прекрасен. Ваша мать сделала их?

— Пит.

И впервые я понимаю, что не в состоянии выдержать его пристальный взгляд. Я беру свой чай, но тут же ставлю его обратно, когда слышу, как чашка в моих руках колотится о блюдце. Чтобы сгладить это, я быстро беру печенье.

— Пит… Как поживает любовь всей вашей жизни? — задает вопрос он.

— Хорошо, — отвечаю я.

— И когда же он осознал всю степень вашего безразличного отношения к нему? — спрашивает он, опуская печенье в чашку с чаем.

— Я вовсе не безразлична к нему, — говорю я.

— Но у вас явно не те отношения с этим молодым человеком, в которые верит вся страна.

— И кто так считает? — спрашиваю я.

— Я, — говорит президент. — И меня бы не было здесь, если бы я был единственным человеком, который так думает. Как поживает красавец-кузен?

— Я не знаю… Я не… — Меня душит отвращение из-за обсуждения моих чувств к двум людям, о которых я забочусь больше всех на свете, с президентом Сноу.

— Продолжайте, мисс Эвердин. Его-то я как раз могу легко убить, если мы не придем к удачному разрешению нашей проблемы. Вы не помогаете ему, исчезая с ним в лесах каждое воскресение.

Если он знает об этом… Что еще он знает? И откуда он знает это? Многие могли сказать ему, что мы с Гейлом проводим наши воскресенья, охотясь. Разве это не становится очевидно, когда мы приходим, нагруженные дичью, на протяжении многих лет. Настоящий вопрос в том, что он думает о том, что мы выходили за пределы Дистрикта-12 в лес. Конечно, они не могли отслеживать нас там. Или могли? Неужели у нас были сопроводители? Это кажется невозможным. Во всяком случае, если это был человек. Камеры? Это никогда не приходило мне в голову до этого времени. Леса всегда были нашим безопасным местом, местом, где Капитолий не мог нас достать, где мы свободно моли сказать о том, что мы чувствуем, кто мы есть на самом деле. Во всяком случае, до Игр. Если за нами наблюдали с тех пор, то что они видели? Двое охотящихся людей, которые говорят об измене Капитолию… Возможно. Но не двое влюбленных, о которых, кажется, говорит президент Сноу. В этом они обвинить нас не могут. Если только… Если только…