Михаил Михеев - Конец операции переход
Они не проиграли своей личной войны, и даже сейчас, когда была подписана капитуляция, они не сдались. По пути во Владивосток они засекли американский эсминец и, не имея уже торпед, потопили его артиллерией. «Громобой», надо сказать, был единственной в своем роде подводной лодкой, имеющей столь мощное артиллерийское вооружение — три выдвижные трехорудийные башни с восьмидюймовыми магнитодинамическими орудиями и шесть стомиллиметровок — предназначенное для уничтожения как вражеских кораблей, так и береговых укреплений. К этому прилагались дюжина скорострельных зениток, ракеты класса «корабль-воздух» и «корабль-корабль», тридцать две баллистические ракеты в шахтах, крылатые ракеты и два десятка торпед. Если прибавить к этому более чем трехсотметровый корпус, закованный в непроницаемую титановую броню и уверенно выдерживающий давление в самых глубоких океанских впадинах, и реактор, энергии которого с избытком хватило бы для обеспечения энергией такого города, как Москва, можно получить полное представление о мощи и величии этого океанского рейдера. А если к этому добавить эффективную систему маскировки и практически полную бесшумность… Словом, к идеальному экипажу прилагался идеальный корабль.
Понятно, что у эсминца не было никаких шансов. «Громобой» легко догнал его, благо аппаратура обнаружения эсминца была недостаточно совершенна, чтобы его обнаружить. На глубине двадцать метров, когда давление уменьшилось настолько, что не могло уже выдавить сальников, из корпуса выдвинулись огневые башни — две спереди, перед рубкой, и одна сзади, позади ракетных шахт. Дальнейшее было делом техники. Радиостанция «Громобоя» заглушила сигналы эсминца, дредноут всплыл, дал залп, а затем спокойно покинул место боя, не озаботясь вылавливанием из воды людей. Все было как всегда — через несколько часов шторм не оставит никаких следов…
— Господа офицеры, прошу садиться, — сказал командующий. Экипаж не заставил себя ждать — загремели придвигаемые стулья, Сомов задымил папиросой, Волков механическим жестом провел расческой по своей темно-рыжей шевелюре, Малинин отпустил плоскую шуточку насчет женщин, от которой все заржали, а Васильев сконфузился — здесь все тоже было как всегда, готовилось обычное сверхсекретное задание о котором во всей стране знало не больше десяти человек и разница в звании как-то стиралась.
Наконец все расселись и командующий приготовился начать свой рассказ. Говорил он всегда очень спокойно, но в его голосе чувствовалась сила, его авторитет на флоте был непререкаемым и отчасти именно поэтому за всю войну не было приказа, которое не выполнил бы экипаж «Громобоя». Для него не было сомнений, что и сейчас приказ будет выполнен любой ценой, хотя, если признаться честно, он вполне допускал, что приказ этот будет для собравшихся здесь последним.
И все же он медлил. Ему не нравилась ситуация как в стране в целом, так и на флоте в частности. Ему не нравился приказ, который он должен был отдать. А еще, его не слишком устраивали эти люди, полуштатские и не слишком дисциплинированные, хотя он и понимал, что выбирать не из кого. Этой великолепной пятерке он мог хотя бы доверять, зная, что предателей среди них нет — а это уже немало, и все же, все же…
С Сенюковым они когда то служили на одном корабле. Ничем не примечательный штурман, потом старпом на крейсере, никогда не собиравшийся переходить на подплав. Амбиции ограничивались на уровне командира корабля, да и не тянул он на большее, если честно — не было в нем того, что делает неплохого офицера адмиралом. Но человек предполагает, а Бог — располагает. Началась война, штурманов не хватало, хороших штурманов — тем более, а подготовить штурмана ох и сложно, особенно когда все сверхсовременные системы навигации вдруг оказываются бесполезны. На надводных кораблях проблему частично решили за счет штурманов с торговых и пассажирских теплоходов, а на строящиеся в лихорадочном темпе субмарины спешно переучивали немногих уцелевших после сражений первого года войны профессионалов.
Васильев — бывший профессор математики в заштатном ВУЗе. Талант, не гений, конечно, но все же несомненный талант. С группой энтузиастов, в основном аспирантов и студентов, спроектировал ядерный реактор, на пол века опередивший свое время. Настырного профессора никто не принимал всерьез, особенно маститые столичные академики, свято убежденные, что науку могут двигать они и только они. Толку от них, если честно, не так и много, зато понтов и самомнения… Когда-то они и в самом деле кое что сделали, но все заслуги в прошлом, и одни не хотели этого понимать, а другие, наоборот, понимали слишком хорошо. Вменяемых ученых всегда немного, а вот маразматиков всегда в избытке, поэтому уделом профессора Васильева было так и загнуться, преподавая основы математики тупицам-студентам и снося смешки за спиной с тем, чтобы те же концепции спустя десятилетия вновь (возможно, вполне самостоятельно и, возможно, случайно) открыло какое-нибудь столичное светило и (опять же, возможно, вполне заслуженно) получило какую-нибудь государственную или международную премию. Но — война, братцы, война. Строились новые надводные корабли и субмарины, им требовались мощные и дешевые силовые установки, а довоенные разработки оказались и дороги, и сложны. Словом, все как всегда — то, что годится и даже кажется идеальным в мирное время, зачастую совершенно неприемлимо в войну, а столичные светила… В общем, на гребне волны или, скорее, войны всплыла разработка провинциала. А потом и сам провинциал, вкусив славы и признания, внезапно заявился в штаб флота и потребовал взять его в море. То ли любопытство ученого взыграло то ли комплекс неполноценности, но он сам руководил испытаниями силовых установок на новых кораблях, потом доводил «Громобой», да как то незаметно и прижился на нем, стал его неотъемлемой частью. А комплекс-то никуда не делся, это ясно, все старается доказать, что он не хуже других, всем и каждому доказать, и в первую очередь самому себе.
Малинин… Да, Малинин. Самое, пожалуй, слабое звено в экипаже. Жена, пока муж зимовал, гуляла направо и налево. Ему доносили — он не верил. Ему смеялись в лицо — он считал, что клевета. Любил он жену. А в разгар войны, когда его крейсер встал в док, выпросив у командования отпуск, он приехал домой — и любовь кончилась, кончилась разом и страшно. Он вышиб мозги какому-то тыловому интенданту, но жену не тронул пальцем. Просто пришел в комендатуру и сдался. Чуть не загремел в штрафбат, а это — верная смерть, но повезло. Старый приятель-майор, по ранению заработавший инвалидность и не попавший на фронт, а оставшийся при штабе округа, раскопал на этого интенданта что-то. Ну, было на него когда-то начато вялотекущее расследование, ибо что за интендант, который не ворует? Но с другой стороны, если их всех сажать, то всех и посадишь. Поголовно. А так… Вот и пригодилось, смогли замять дело. Правда, улетела у Сергея одна звездочка с погон, но на фоне того, что ему грозило, это и не неприятность даже, а так, мелкая заморочка. Вот только с тех пор бабником стал радист, ох и бабником. Циничным и презирающим женщин как людей, а тыловиков — как класс.
Сомов — тоже математик. Ученик Васильева, лучший ученик. Сам преподавал уже, но сманил учитель флегматичного сибиряка и тот влюбился в море, как раньше любил, пожалуй, только свою тайгу. Математику в артиллерии самое место и Сомов стал идеальным артиллеристом. Вместе с Васильевым и Малининым разработал новую систему управления огнем, ввел в баллистический компьютер «Громобоя» оригинальное, собственного производства, никем не проверенное, но безотказное, как оказалось, программное обеспечение. В штабе потом не знали — снимать его с должности за самоуправство или награждать. Решили компромиссом — сначала наказали, задержав на пол года очередное звание, а потом наградили. Так, слегка, но все равно приятно. Единственная, пожалуй, слабость гиганта — охота. Ну да это у многих, простительно.
Ну и Волков. Самый молодой, самый невыразительный. Врач, терапевт, не успевший закончить последний курс медицинского — надвигалась война, всех дипломников в срочном порядке призвали. Дали авансом лейтенантские звездочки и обещание, что доучиться сможет как только — так сразу. Попал в морскую пехоту, немного поднатаскался в стрельбе, тактике и рукопашном бое, впрочем, на полулюбительском уровне во всем, кроме рукопашной. Ну, любил он это дело и потому морды бить научился действительно классно. А потом началась собственно война и посредственному терапевту пришлось стать классным хирургом, благо раненые шли непрекращающимся потоком и что не выучил в институте — то освоил на практике. И еще он люто ненавидел американцев, потому что вся его семья — отец, мать, младшие брат и сестра, бабушки, дедушки — все погибли во время прорыва американских войск. Совсем недавно, уже под конец войны. О справился, даже в запой не ушел, вот только как-то зло стал улыбаться, когда тонули торпедированные американские корабли, да приобрел скверную привычку расстреливать шлюпки со спасшимися. Впрочем, в той или иной степени этим грешили все, так что за пределы нормы это не вываливалось.
