Александр Белый - Леон. Встань и иди
— Не переживай, девочка, мы его выдернем отсюда. Чуть позже, — ткнула указательным пальцем ухоженной руки с коротко подстриженным маникюром мне в грудь и продолжила, — Смотри мне, не опускайся, не сдавайся, воспитывай в себе мужчину. Их так мало, одни козлы.
Когда уходили, в глазах сестры стояли слезы.
О Буром, как это ни странно, никаких разговоров не возникало. Почему-то считалось, что он отправился куда-то по делам, в очередные мандры[1].
Нужно сказать, что Людмила Николаевна сдержала слово, подготовила и мой перевод, но теперь уже я сам воспротивился.
Учителя здесь были нормальные, в большинстве своем терпеливые, настойчивые и компетентные, по крайней мере, не хуже, чем в нашей бывшей школе, одной из лучших в Киеве. К этому времени удалось приобрести кое-какой авторитет, как среди старших, так и среди младших. Да и к Николаю Петровичу привязался, как волчонок к папе-волку. И он ко мне тоже. Кстати, отношение пацанов изменилось в тот же день, когда все увидели на моих ногах мои ботинки.
Так вот, со временем пообвык, постоянно пару раз в неделю самоходом встречался с сестричкой, проведывал квартиру и больную маму в больнице. С годичной командировки вернулся Дядя Федор, стал частенько навещать меня в интернате и уделял много внимания, хотя, сегодня-то мне точно известно, что больше всего внимания он уделял училке музыки, с которой они как-то познакомились. Встречались периодически, но долго, года четыре или пять. Периодически, потому, что Дядя Федор нередко убывал в длительные командировки. И папа Коля его знал, они при встречах закрывались в спортзале в кабинете, где любили поговорить за жизнь и раздавить «мерзавчика».
Мама умерла через четыре месяца. Ее брат, дядя Володя из Иркутска, после перенесенной операции приехать не смог, а со стороны папы близкой родни у нас давно не было, поэтому, похороны организовал дядя Федор.
Глава 2 Продолжение воспоминаний
Киевская область, полигон. 21.07.1983.Всю свою маленькую жизнь мечтал поступить в Высшее Командное Дважды Краснознаменное… Заблаговременно подал заявление через военкомат, как интернатовец и сирота. Дождавшись вызова на сдачу экзаменов, ухватил свой аттестат, кстати, с очень хорошими оценками и рванул по указанному адресу: на полигон, в учебный центр военного училища, который дислоцировался в лесу, в сорока километрах от города.
Сдал русский язык и математику устно на пять баллов, физику на четыре, а вот последний экзамен, математику письменно — на два. Документы забирал с другими прочими неудачниками в летнем домике с настежь открытой дверью, из которой, разговаривая по телефону и вспоминая чью-то маму, громко орал дяденька подполковник:
— Какой на! из него курсант?! Он на! в сочинении всего двадцать шесть слов написал, из них двадцать пять — с ошибками! Он на! по письменной математике пустой лист сдал! У меня некуда его всунуть! Да у меня на! двенадцать человек на место!.. Есть! Есть! Есть, товарищ полковник! — затем послышался резкий удар трубки по аппарату, — Что за жизнь на? Следующий!
Я зашел и назвался.
— А! Это ты Львов? А чего ж ты родной на! не написал в анкете, что твой отец растратчик государственного имущества? А бабка — вообще американка? — швырнул на стол картонную папку с моими документами, — Забирай.
Последние годы меня не воспитывали добропорядочным комсомольцем, почем фунт лиха — очень хорошо знал, поэтому, молча стиснув зубы, забрал документы, развернулся и ушел.
Да, был такой факт в жизни нашей семьи, который не афишировали, но и не скрывали. Бабушка Катя, мамина мама, родилась в штате Монтана и, когда-то, в 1911 году, ее родители на семейном совете решили возвращаться на историческую Родину. В газетах писали о широкой продаже царских земель (именно так бабушка говорила) и весьма недорого. С напряженного труда двух поколений, семья скопила в Штатах приличный капитал, поэтому, на территории Украины, в районе реки Тетерев, удалось выкупить семьдесят две десятины запущенного поля, около тридцати десятин смешанного леса и двенадцать десятин болотистой балки с ручейком. Через три года здесь был убран первый приличный урожай, лесок расчистили, на ручье стояла водяная мельница, а вместо болота красовалось огромное озеро.
В конце 1913 года, тогда еще совсем молоденькая бабушка Катя вышла замуж. Но счастье длилось недолго, через год муж ее был призван в армию и погиб на русско-германском фронте. Бабушка осталась молодой вдовой с двумя малюсенькими сыновьями на руках, Лавром и Федором.
Однако, пришла советская власть и в 1926 году отобрала все поле, мельницу, озеро и лес в пользу комитета бедноты. Всю семью уничтожили, старших постреляли, а детей закололи вилами. Бабушка Катя тогда спаслась, перед этим она вдвоем с новым мужем, дедом Иваном, уехала гостить к его родственникам.
Годы заглушили боль утрат, бабушка родила трех деток, в том числе мою маму. Землю, которую у них отобрали, никто не обрабатывал, она стала зарастать подлеском, поэтому, никто не отказал деду Ивану в выделении надела для строительства хутора на развалинах сгоревшей усадьбы. Были они работящими и вскоре опять выбились из нищеты в хозяева.
Но семья недолго радовалась, их интересы и нужды с интересами и нуждами государства не совпадали. Кроме того, советской власти хозяева не нужны, они дискредитируют саму ее суть, и их нужно было уничтожить, как класс. В 1932 году из амбаров повсеместно был выметен весь урожай, все до последнего зернышка.
В 1933 году дед был пойман в колхозном коровнике на краже, в карманах нашли толчь — корм для телят, который он тащил, чтобы накормить голодных детей. За это его посадили на пятнадцать лет, и оттуда он уже не вернулся. Бабушку с двумя малолетними детьми (старшая девочка быстро опухла и умерла от голода), вместе с другими раскулаченными выслали на поселение в Иркутскую область.
Бабушка Катя вдвоем с мамой, вернулись в Украину в 1953 году, а дядя Володя остался жить в Иркутске, женился и стал там укоренять свой род.
* * *После провала с военным училищем, я еще успел сдать документы в политехнический институт, поступил и успешно, через пять лет окончил. Светулька моя тоже окончила спортивный институт и достигла определенных успехов в художественной гимнастике. Где-то на соревнованиях познакомилась с молодым, симпатичным австрийским бизнесменом Вольдемаром Карпински и после полугода ухаживаний, вышла за него замуж. Вместе они живут уже шестой год, а три года назад мне сестричка родила двойню племянников — Александра и Анну.
Проведывал их трижды, последний раз гостил в прошлом году, при этом был и в венской квартире и в Альпах, их загородном доме.
Светочка вместе с еще одной девочкой-киевлянкой, тоже гимнасткой, открыли в Вене приватную спортивную школу и тренируют маленьких девчонок, говорят, весьма успешно. Вольдемар бурчит на нее и ругается: видите ли, ей хочется быть самодостаточной и финансово независимой, но любит. Я вижу, как нежно они относятся друг к другу и к детям. А мне, готовому жизнь положить во благо своих близких, это чертовски приятно.
г. Киев, август 1991.Дядя Володя не был в Украине шестьдесят лет, с того смертельно-ужасного тридцать третьего года. Сейчас мы впервые увидели друг друга и, наконец, познакомились. Проведали могилы бабушки и моих родителей, затем, съездили на тот самый родовой хутор. Ни поля, ни озера не нашли, на том месте, между болотистых прогалин рос осиново-березовый лес, и чащи непроходимого кустарника.
В тот августовский день, когда трое государственных смотрящих вступили в преступный сговор и в Беловежской пуще раздерибанили Великую Страну, дабы самим стать главными паханами в законе, у меня состоялся серьезный и длительный разговор с дядей Володей.
Мы приехали в вареничную, долгое время располагавшуюся в том самом бывшем нашем доме на улице Прорезной, между улицами Владимирской и Крещатиком. Заведующая, которая меня прекрасно знала, налила из-под полы для дяди Володи большой сферический стакан настоящего пятизвездочного азербайджанского коньяку, в те времена редкости огромной. А для меня — бокал грузинского «Саперави».
Только сейчас, в конце концов, узнал, почему мой отец так долго и настойчиво хотел выкупить здесь квартиру. И именно на втором этаже. Оказывается, этот дом до 1919 года был нашим домом, и наша семья занимала весь второй этаж с отдельным парадным входом.
Ильф и Петров утверждали, что до революции здесь рядом, по соседству, жил некий Паниковский — Великий Слепой. Возможно, в каком-нибудь углу и жил, но отношусь к этому с большой долей сомнения, т. к. в те времена, именно в этих домах проживали Пожарские, Ростовы, Конецпольские, Терещенки, Самойловичи, Самсоненки. Да и в трех прочих доходных домах, жил народ более обеспеченный и благопристойный, чем этот самый Слепой.