Михаил Белозеров - Черные ангелы
— Леха… — позвал я осторожно. — Леха-а-а-а!
Его хваленая 'ракушка' не действовала. Может быть, Леха упал и спит беспробудным сном? А может быть, он спустился в трюм, чтобы разделаться с врагами или найти свою белокурую зазнобу? Я пошел на звуки музыки, но угодил в болото. Мне понадобилось целых пять минут, чтобы выбраться на тропинку. Но сколько я ни пытался двигаться в сторону музыки, я только удалялся от нее. Даже когда я поворачивался и шел в противоположную сторону, все равно не приближался, и вынужден был искать обход. Очевидно, где-то в этом лабиринте камышей я сворачивал не в ту сторону. Вдруг я понял, что музыка звучит из доморощенной Лехиной 'ракушки'. Мне все надоело, я уже почти протрезвел и решил идти по прямой, а если не получится, то улечься спать прямо среди камыша. Шагов черед двадцать тропинка пошла под уклон. В этот момент луна вышли из-за туч, и я понял, где нахожусь. По ту сторону заиленного канала светились огни, а на фоне неба торчали церковные кресты. Где-то здесь должен быть Ипподромный мостик. И действительно через пару шагов я увидел его очертания над светлой водой, затененной по краям камышами. Всего-то надо было перейти мостик, и я был спасен, потому что наша компания на том берегу пускала ракеты. Слышался смех скуластой блондинки. Леха кричал:
— Уведите меня!!! Уведите меня отсюда, а то я такое натворю!!!
Но меня уже ждали. Их было четверо. Они стояли поперек мостика во всем черном, как на подбор, и главное, что меня удивило, были одного роста. Идти назад было глупо — я их не боялся, идти вперед — еще глупее, зачем нарываться. Пахло навозом. Почему навозом? — подумал я машинально и остановился. Тогда они совершили ошибку. Крайний правый из них отделился и направился ко мне. Таких грабителей я в жизни не видел. Лица у него не было — оно осталось в тени какого-то странного капюшона, наброшенного на голову, и походило существо не на человека, а на какого-то странного жука, словно капюшон был продолжение больших черных крыльев, сложенных над головой. На хлыста он явно не тянул, потому что походка у него была не шатающаяся и вялая, а как у молодого крепкого человека. Еще я заметил, что капюшон отливает рубиновым оттенком. Он спросил:
— Закурить не найдется?
— Сейчас, — ответил я, и меня не удивило то обстоятельство, что его голос возник у меня в ухе сам собой. Видно, я еще не совсем протрезвел. Еще я понял, раз спрашивают закурить, значит, будут грабить.
Правой рукой я полез в карман шорт, поворачиваясь к нему боком и приседая на левую ногу, а потом выпрямился и резко ударил левой, целясь в лицо. Удар получился классический, словно по боксерской подушке. Он как-то очень знакомо по-птичьи щелкнул, задрав подбородок (так щелкали у меня под окном радужные лоринеты из Австралии). На уровне рефлекса у меня была дурная привычка бить 'двойкой' — 'бац' — правая пошла сама. Под капюшоном что-то клацнуло, и человек опрокинулся навзничь влево от тропинки. В другое время я бы удивился тому, что одним ударом свалил грабителя. И в прежние времена не всегда везло. Но теперь мне было не до рассуждений, потому что на мостике стояли еще трое, и надо было вначале расправиться с первым. Все это промелькнуло у меня в голове, когда я уже топтал упавшего. Под ногами что-то хрустело — то ли кости, то ли тростник. У меня было пару мгновений до того момента, когда рядом со мной очутился второй нападавший. Я повернулся к нему в ту секунду, когда он пытался ухватить меня за руку. Видно, он не был знаком с приемами самбо, потому что я очень легко подтянул его к себе, ощутив его физическую слабость, и сломал ему руку о бедро в локтевом суставе. Раздался странный звук: сочетание крика женщины, машины и животного. Уронив его, я еще успел ударить два раза, прежде чем третий, словно клещами, цапнул меня за правую руку. Я резко повернулся — его рука была очень длинной, птичьей, с сухими пальцами и когтями, на предплечье — кожаный напульсник, худое и костистое лицо, смотрела на меня без всякого выражения. Причем я видел только нижнюю его часть. Моя правая рука тут же повисла плетью. Но теперь я знал, что это какие-то странные и очень хлипкие грабители. Ему хватило бокового удара левой. Он молча сел на пятую точку, и с его головы почти слетел капюшон. Это был не человек. По крайней мере, мне так показалось. Какой-то мелкоголовый, в каком-то противогазе — без рта и ушей. Но у меня не было времени разглядывать его. Четвертый, возбужденно посвистывая и издавая странный клекот, приблизился ко мне, и в горячке я бросился навстречу. Но он сделал движение, от которого у меня внутри похолодело. Вытянул из-за спины длинный блестящий предмет треугольного сечения, похожий на указку, и я на бегу стал уходить вправо, потому что понял, что сейчас он выстрелит. В этот момент я поскользнулся, как мне показалось, на коровьей лепешке. И это, наверное, спасло мне жизнь, потому что последние два метра я летел, кувыркаясь через голову, сбил грабителя, по инерции скатился в воду рядом с мостом, нырнул под него, ожидая, что человек будет стрелять вдогонку, и поплыл под водой. Вынырнул я уже с другой стороны канала. Над головой горели огни и слышались голоса. Леха спросил:
— Здесь никто не видел моего напарника?
— Я здесь! — закричал я. — Я здесь!
На фоне темного небо появилось еще более темное лицо Забирковичуса, протянулись руки, и меня подняли на палубу.
— А мы думали, это Ленка… — удивлено выпучил глаза Леха.
Впрочем, кажется, тут же выловили и ее к огромной радости толпы, а в меня восторженно ткнулся Росс. Нос у него был такой холодный, словно его вынули из холодильника. Но ведь я хорошо помнил, что оставил Росса дома. Должно быть, я был здорово пьян.
В этот вечер больше ничего не случилось, если не считать того, что мы по пути домой еще пили контрабандное пиво в разных барах и знакомились с местными женщинами, которые с нами не хотели знакомиться, потому что у нас кончились деньги. В общем, это отдельная история. Постепенно наша компания распалась. Я отвел Леху домой и отправился к себе. В разрывах туч пару раз я видел пресловутый корабль инопланетян, который судя по всему, сопровождал меня домой. Но мне было не до рассуждений — я слишком устал. Так закончился второй день.
Обычно перед сном я 'восстанавливался' стаканом доброго вина. Где-то я вычитал, что это очень полезно для печени, будто бы вино вытесняет водку из организма и будто бы на утро голова совершенно не болит. А что еще надо?
Я побрел на кухню и обомлел: за столом спиной ко мне сидел мужчина и ел мою консервированную ветчину, которую я доставал по большому блату у третьего помощника зам младшего повара звездолета 'Абелл-85 — из банки торчал столовый нож. Рядом стояла бутылка крымского вина, а кабина портала в коридоре была нараспашку. А я-то думал, в очередной раз обнаруживая пустой холодильник, что это Лаврова по ночам оттягивается таким странным образом.
Я его узнал сразу.
— Павличко… — сказал я оторопело. — Мирон… ты, что ли, мать твою?!
Мирон обернулся и испуганно сложил руки на груди. С минуту мы разглядывали друг друга. Потом он схватил банку с ветчиной и прижал к себе.
— Мирон, это же я!
— Я вижу, — ответил он, тяжело дыша.
Его ни с кем нельзя было спутать. Он был праправнуком знаменитого американского киноартиста Джона Траволты — такой же массивный, с крепкими челюстями. И такой же самоуверенный. Однако если у Траволты глаза были небесно-голубого цвета, то у Мирона Павличко — бледно-зеленые, а волосы соломенные. Ну и цвет кожи соответствующий — черный. Но теперь он снова стал белым человеком. И это было плохим знаком.
Если Леха знакомил меня с дном Санкт-Петербурга, то Мирон — со сливками общества. Он вообще был денди. Носил страшно дорогие микрошорты из кожи крокодила, выкрашенные в красный цвет, белые носки и кожаные сандалеты с монограммой от санкт-петербургского дома моделей 'Аврора'. Недаром он открывал ногой большинство кабинетов в Смольном. Он всюду таскал меня с собой. Однако я так и не стал салонным хроникером — слишком часто в этом деле приходилось изгибать позвоночник, а мне не нравилось. Никому не нравилось. Мирон Павличко выполнял эту обязанность в силу служебной необходимости. Он научил меня улыбаться чиновнику и держать пальцы скрещенными за спиной, руководствуясь третьей заповедью журналиста: 'Уважай оппонента в меру его уважения'. Он научил меня терпению и выдержке, и, быть может, если бы я обладал половиной того, что умею сейчас, история с 'Топиком' приняла бы совершенно иной оборот и я не оказался бы здесь на Земле. Именно Мирону я обязан неплохим стартом в газете и квартирой на Английской набережной. Она пустовала месяца два. Когда главный потерял надежду, он почему-то расщедрился и выдал мне ключи от нее. Может быть, он знал о Мироне то, чего не знал я. Но информацией не делился. До этого я официально жил в Лиховом переулке на Кулешевке в подвальном помещении пятиэтажной развалюхи, где обитал один морской офицер, ждущий назначения к черту на кулички, и какой-то странный писатель. По ночам он строчит фантастические романы о катаклизмах, больших черных кораблях и красных звездах. А утром ему требовалось горячительное и кусок мяса. Мы с ним быстро сдружились и бурно проводили свободное время. Конечно, в такой обстановке денег в конце недели мне не хватало даже на пиво. За редакционную же квартиру не надо было платить. Но, оказывается, Мирон никуда не пропал, а сидел и поедал мои мясные запасы.
